Князь Барбашин 3

Глава 5

Полковник Рындин вытер пот, и устало опустился на лавку. Вот уже несколько месяцев он находился вдали от родных мест и молодой жены. О да, молодой полковник был уже женат. Да не абы на ком, а на первой красавице Усолья-на-Камском. А ведь когда бывший бродяга-беспризорник впервые прибыл в камскую вотчину своего нанимателя, то даже среди зажиточных крестьян не считался достойной партией. Но прошли годы, и вдруг оказалось, что Хабар Андреевич в округе стал чуть ли не четвёртым по значимости человеком. Посудите сами: князь, в последнее время мало бывавший в вотчине, воевода Усолья-на-Камском, Игнат-управитель и... И всё, дальше по своим возможностям влиять на местных шёл он - Хабар Рындин. И за холостого полковника началась самая настоящая война свах. Вот только сам полковник долго не мог простить местным презрения прошлых лет, да и не желал связывать себя лишними обязательствами, пользуясь холопками для удовлетворения своих мужских нужд, пока "не пал стрелой Амура поражённый", как высокопарно выразился князь, приехавший к нему на свадьбу.

И всё бы хорошо, но два лета назад князь-наниматель неожиданно предложил ему выйти из личного дворянства и записаться государевым дворянином, возглавив создаваемый при Корабельном приказе полк морской пехоты. Хабар тогда крепко задумался, даже с тестем посоветовался (выжига, конечно, тот ещё, но умный, что не отнять) и... князю отказал. Тот понимающе усмехнулся, оставил Хабара командовать Камским полком, но... забрал его с собой, помогать новому человеку организовывать всё так, как князю надобно.

А работёнка оказалась и вправду та ещё. Это у себя Хабар давно всё отладил и перестал замечать, что полк существует совсем по-иным правилам, чем все иные вооружённые формирования. А когда начал формировать новый полк с нуля, ох и натерпелся. Да ещё и князь за море уехал, а его грозный вид и гроханье кулаком по столу иной раз помогал куда больше, чем грамота с печатями, даже великокняжескими. Спасибо Малому, помогал везде, где мог, а не то не собрал бы Хабар полк так быстро.

А потом началась боевая учёба, ставшая буквально головной болью Феоктиста, оставшегося в приказе за голову, ведь она пожирала денег просто прорву, так как морпехов учили стрелять быстро и кучно, да не абы куда, а в нужном направлении, да чтобы с сотни шагов попадали в специально уменьшенные по высоте амбарные ворота. А марш-броски, ориентирование на местности, разведка, снятие часовых и окапывание? Чему только не учили бойцов государева полка: и драке на узкой палубе, для чего на полигоне отстроили полномасштабный макет корабля, и умению десантироваться на чужое побережье, и сражению в строю, в чём именно больше всего и гонял людей Хабар, попутно помогая освоиться полковым офицерам, среди которых встречались знакомые ещё по Камскому полку личности. Всё же не все, как он, отказались от государева дворянства. Но Хабар их понимал и не осуждал. Зато парни, зная, что от них требуется, сильно помогали ему в боевом слаживании подразделений.

Постепенно полк втягивался в новые реальности и Хабар уже начал подумывать о возвращении в Княжгородок, как вдруг по-осени нагрянул к нему в гости Сильвестр Малой с неожиданным предложением. Почему к нему? Так потому, что при исполнении предполагалось использовать часть Камского полка, ведь дело предстояло насквозь личное, и втягивать сюда государевых людей было бы безумством. А поскольку отказывать главному приказчику Хабар Андреевичу не хотелось, то, вздохнув, он понял, что возвращение домой откладывается и принялся слушать обыденную для пограничья историю...

В небольшом городке Ям жил себе да поживал один купец. Не бедный, но и не особо богатый. Имел лодью малую, да хаживал торговать в заморье, как вдруг этой осенью, уже возвращаясь домой, был он перехвачен двумя ливонскими лодками недалеко от орденского замка Толсбург. На лодьи-то у него всего шесть человек и было, так что справились с ними ливонцы быстро. Весь товар, как запретный, арестовали, команду похолопили, а самого купца забрал себе в поместье рыцарь Йоганн Гунд, который вместе с фогтом Толсбурга Генрихом фон Клостером и повадился озорничать в окрестных водах, гордо именуя своё разбойничество "восстановлением исконных прав". А поскольку мыза его стояла на речушке Кунда, что всего в четырёх верстах от Толсбурга, то не сильно-то этот Йоганн и боялся, что с него спросят за озорство. Толсбург всё ж таки не просто замок был, но и порт, где торговали хлебом, лесом и соляными раковинами, так что вооружённых людей в нём хватало. Ну да не суть.

А суть в том, что запросили рыцари за купца неподъёмную для семьи сумму. Да за лодью ещё прибавочку захотели. И коли всё выплатить, да без товара вернуться - то ждут того купца долговые ямы. А Сильвестру купец сей в трудную минуту плечо подставил, так что считал себя главный приказчик тому человеку обязанным. Поначалу-то он хотел миром дело решить, даже парламентёра к рыцарям отправлял, но уж больно хамски себя "божьи дворяне" повели, так что взыграло в старике ретивое, и решил он, что пора бы и напомнить им, кто нынче на Варяжском море главный и чьим берегам дрожать надобно.

Вот только место под Толсбургом было довольно оживлённое - как никак, полпути между Нарвою и Ревелем. Да и в порт толсбургский кораблики часто заходят, склады портовые редко пустуют, а уж именьица рядышком и вовсе одно за другим стоят. Причём не только фогтовские да гундовские, но и врангелевские. Три рыцаря - это, конечно, сила, но и три рыцаря - это хорошая добыча. Вот только все силы Компании на торговлю были брошены, оттого и решил Сильвестр княжеской силушкой воспользоваться. А чтобы князь сильно не лютовал за самоуправство - собирался он хорошенько так бережок от людишек почистить. Князю-то для его планов люди ой как нужны. Вот он ему их и предоставит.

Сам по себе план был прост - приплываем, захватываем и уходим с добычей, но, как известно, ещё не один план не пережил начала исполнения. Так что Хабар предпочёл приготовиться ко всяким неожиданностям.

Осенняя Балтика отнюдь не то место, где можно приятно провести время. На море уже начинался сезон штормов, и нормальные мореходы, кто ещё не успел вернуться в родную гавань, спешно оканчивали все дела, а кто уже был дома, начинали готовить корабли к длительной зимовке. Оттого удар с моря и стал бы для ливонцев неожиданным, ведь в такую погоду только сумасшедший выйдет в плавание. Но такие сумасшедшие на беду рыцарей, как раз и нашлись.

Пять больших мореходных стругов, сильно раскачиваясь на высокой волне, упорно шли к намеченной цели. Время от времени холодные волны перекатывались через низкий борт, обдавая людей ледяным душем, и заливаясь во все встреченные на пути щели и отверстия. Но люди упорно налегали на вёсла, и восемьдесят шесть вёрст одолели буквально за три дня, пристав к берегу злыми на всё и вся.

На дворе стояла безлунная ночь. Хотя по часам уже зарождался день мучениц Веры, Надежды и Любви, и матери их Софии, или, как говорили в народе, всесветные бабьи именины, когда женщинам на Руси полагалось плакать о себе и своих родных и близких.

Корабли, никем не обнаруженные, подошли почти к береговому урезу и, похватав снаряжение, воины посыпались с них прямо в шипящий прибрежный прибой.

- Ух, холодная! - послышались восклицания то тут, то там.

- Тише вы, окаянные, - шикнули на ратников командиры.

Глубина сразу у берега оказалась чуть выше колен, но дальше стремительно уменьшалась, превращаясь в земную твердь. Правда у воды берег был сильно заилен и до нормальной земли надо было пробираться пару метров по густой и вязкой жиже, которая ещё не была скована морозами. Но, слава господу, шум прибоя поглощал чавкающие звуки шагов. Стараясь меньше шуметь, воины тёмными тенями потекли в сторону возвышающейся на мысу громады замка...

С самых истоков существования человечества известно, что утренний сон наиболее сладок. Сны по утрам имеют особый яркий окрас, а состояние дремы и неги настолько приятны, что нужно иметь действительно серьезные мотивирующие цели, чтобы оторвать голову от подушки и выйти из этого приятного состояния. Даже бодрствующий всю ночь часовой под утро расслабляется и начинает клевать носом. А уж если его обязанности воспринимаются им самим не более чем формальность, то и с чистой совестью заснуть может.

Вот и Герхард этой ночью, убедившись, что начальство проверять, как выполняют свои обязанности караульные, не собирается, отложил в сторону свою алебарду и, придав своему телу сидячее положение, тяжко вздохнул. Нет, ну какой дурак потащится в такую пору в море! Это со стороны поселения враг может появиться, а с моря с началом штормов никого, кроме чаек, и не бывает. Так что пусть это старина Курт бдит, а ему выпала сегодня хорошенькая служба. И он, Герхард, спокойно подремлет в своей башенке. Так что, устроившись поудобней, стражник с удовольствием погрузился в царство Морфея, даже не подозревая, что эту ночь ему пережить не удастся.

Замок Толсбург представлял собой прямоугольный каменный комплекс длиной в полсотни метров с внешним и внутренним двором, стены которого были высотой метров четырнадцать и толщиной метра два. Кроме того, по внешнему периметру замок был обнесён дополнительно деревянным частоколом, по углам которого были поставлены деревянные сторожевые башенки. При правильно несущейся службе взять такой орешек было бы весьма трудновато. Вот только беспечность при несении караульной службы защитники крепости проявляли просто вопиющую. Да, пронизывающий ветер делал ночи весьма холодными, но это же не повод забивать на свои обязанности! Однако вот, не хотелось немцам стыть на морозе, в хорошо протопленных комнатах был им куда лучше, чем в одиночку на обжигающем холоде. И веселее гораздо. А враги... Так откуда им взяться? Последняя война была свыше двадцати лет назад, и с тех пор разве что сервы иногда бунтовали. Так что это сиволапое мужичьё может поделать против хорошо вооружённых и одоспешенных кнехтов? А до границы, где так любят шалить вольные ватажки, отсюда не один день пути. Со множеством замков по дороге. И пусть в городах нынче не спокойно, но по замкам внутри ливонских земель царила тишь да благодать, нарушаемая лишь возмущёнными выкриками рыцарей на очередной пирушке в адрес так много возомнивших о себе восточных варваров.

Всё это заранее выяснила посланная к замку разведка, так что не стоит удивляться тому, что высадка прошла как по маслу и вот уже первые ряды штурмующих, всё так же никем не замеченные, добрались до бревенчатого частокола.

С тихим шелестом взлетели вверх железные кошки и прочно зацепились за колья невысокого, всего пару метров, забора. Один за другим воины перелезли через эту преграду и, вырезав незадачливых часовых (правда, в правой башне немец ещё не успел уснуть и даже попытался что-то сделать, то ли кинуться в бой, то ли закричать, но потерял слишком много времени на раздумье и даже этого ему сделать не дали), подали знаки оставшимся за стеной соратникам.

Дальше было сложнее. Старательно раскрутив железные кошки, воины постарались зашвырнуть их вверх, стараясь зацепить крюками верхушку стены на четырнадцатиметровой высоте. Даже при условии, что парни давно и старательно тренировались подобному, с первой попытки получилось далеко не у всех, и часть кошек всё же упала вниз, так и не достав до цели. Но и количества тех, что выполнили свою задачу, хватило для того, чтобы полтора десятка фигур начали подниматься по стене наверх. Медленно, с натугой - всё же в тяжёлом тёплом одеянии ползти вверх, это не в одних портках и рубахе на ярмарочной площади на столб вскарабкиваться. А внизу их товарищи с тревогой ожидали, что же будет дальше: всполошаться немцы или нет?

Но вот, наконец, первые фигуры достигли вершины, и скрылись за зубцами стены. Следом сразу же полезла новая партия, но большая часть воинов устремилась к восточной стене, где располагались широкие ворота, закрытые по ночному времени. И на этом удача отвернулась от русичей. Где-то наверху раздались вдруг визг и скрежет клинков, а затем с громким криком чьё-то тело рухнуло вниз, на подмёрзшую землю двора.

Увы, недолгий шум был всё же замечен и в темных до того оконцах то там, то там замелькал огонёк, так что Хабар, от ярости сжав губы, взмахом погнал очередную партию ратников к верёвкам. Похоже, спокойно открыть ворота им уже не дадут. А без этого весь план захвата замка летел к чертям!

Вечер в пятницу рыцарь Генрих фон Клостер решил отметить знатной пирушкой. Времена целибата и строгого послушания остались далеко в прошлом, и нынче рыцарям хотелось жить, ни в чём себе не отказывая.

Накрытый скатертью стол фогта стоял прямо перед пылающим камином, а его гости умещались на простых скамьях за длинным столом из толстых, струганных досок, буквально ломившимся от разнообразной снеди. Кто там говорил об умервщлении плоти? Это не для рыцарей ордена! Множество кувшинов с вином и пивом, подносы с зажаренными гусями, поросятами и убоиной, которую взяли на последней охоте. Большегрудые девы из местных, взятые, чтобы ублажить кавалеров, и менестрели, услаждающие их слух балладами.

Гуляли до поздней ночи, а потом ещё и долго развлекались, уединившись с девами по комнатам, так что на сигнал тревоги гости отреагировали заторможено и каждый по-разному. Как и воины гарнизона, которые самым наглым образом проспали начала атаки. Однако караульная смена, услыхав тревожные крики, успела выскочить из помещения, пытаясь в темноте рассмотреть, что же произошло. На беду, руководивший ими начальник быстро сообразил, что самая лакомая цель для любого штурмующего - это ворота, и повёл кнехтов прямиком туда.

Они подоспели как раз к тому моменту, когда тяжёлые створки, скрипнув, начали расходиться, и сразу же бросились в бой, желая помешать врагу расширить образовавшуюся щель. Лязг мечей, хриплое дыхание и матерный рык слились в единую какофонию боя. На помощь уже сражавшимся стражникам, ведомый сержантами, уже полностью пришедшими в себя, спешил новый отряд, готовый смять немногочисленных нападавших, но почти возле самых ворот на них, как снег на голову, свалились так вовремя посланные на крышу Хабаром ратники. Они, уступая в числе, сделали главное - задержали помощь и позволили товарищам отворить-таки ворота настолько, что столпившиеся за ними русичи смогли проникнуть внутрь замка.

Пронзительно запели рожки, и волна схватившихся было врукопашную дружинников, стремительно отхлынула от немцев, которые лишь на мгновение задержались, прежде чем бросились вдогон. Но этого мгновения и хватило нападавшим. Поняв, что тихо вырезать всех уже не получится, русичи запалили фитили (такой вариант ведь тоже продумывался) и, ворвавшись во двор, жахнули в сторону противника картечью из мушкетонов. После чего первая партия, вооружённая только холодным оружием, вновь набросилась на стражников и быстро добила тех, кто ещё стоял на ногах. После чего, объединившись с перезарядившимися стрелками, они продолжили штурм замка.

Рыцари, так и не успевшие надеть доспехи, собрались с оруженосцами возле круглой артиллерийской башни, намереваясь запереться внутри. Но не успели. Буквально на их плечах внутрь ворвались и нападавшие. Здесь было гораздо светлее - кое-где на стенах висели коптящие масляные светильники, порождая причудливую игру света и теней. И превращая лица врагов в уродливые маски.

На Хабара, который вопреки всем наставлениям, первым рванулся за орденцами, ринулся с мечом ражий оруженосец, собираясь развалить русича одним ударом от макушки до самого копчика. Вот только в руках у полковника была не сабля, а купленные за большие деньги в Антверпене занятные ручницы итальянской работы, коих князь назвал странным словом "пистолет". Вместо фитиля в них был встроен хитрый механизм, позволявший стрелять без задержки времени. Вот Хабар и не задержался.

Выстрел бахнул весьма оглушительно, и немчик, не добежав буквально пары шагов, рухнул прямо под ноги полковнику. Который тут же навёл второй пистолет на врагов, как и ворвавшиеся следом за ним ратники свои мушкетоны с дымящимися фитилями.

- Сдавайтесь, господа рыцари, - на хорошем нижненемецком произнёс Рындин. - Пусть за мёртвых я выкупа и не получу, но и устраивать тут подобие турнира не собираюсь. Просто перестреляю вас всех и вся недолга.

- Такое поведение не делает вам чести, впрочем, что ещё ожидать от варвара и мужлана, - скривился ливонский фогт, однако меч благоразумно отбросил.

- Сказано в писании: яко хотите, чтобы поступали с вами, тако поступайте и вы. Вы, божьи рыцари, первыми начали, так что хлебайте и не обляпайтесь, - усмехнулся в ответ на оскорбление полковник. И скомандовал своим: - Вяжите их, ребятки!

*****

Затянутое тучами небо лишь слегка посветлело, обозначая начало нового дня, а из ворот замка уже выскочил конный отряд, направившийся в сторону имения рыцаря Гунда. Захват Толсбурга, возведённого для защиты окрестностей и гавани от пиратов, оставлял всю подчинённую ему территорию без той самой защиты, ибо все вооружённые силы были сосредоточены именно в замке. Рыцарские же имения представляли собой обычные загородные дома, пусть и построенные из крепкого камня, но никак не тянущие даже на самый паршивенький замок. Так что рыцарю предстояло весьма не тривиальное пробуждение. Как, впрочем, и жителям ближайших деревень.

Все они, Селья, Рутья и Карепа принадлежали вассалам Ливонского ордена Врангелям, которые нынче вкушали невольное гостеприимство в подвалах орденского замка, раздумывая над суммой выкупа. И Хабар Андреевич, распустив людей в зажитьё, сам лично направился в Селью, отстоявшую дальше от моря, и в которой Врангели устроили свою усадьбу.

Селья безмятежно спала. В небольших окошках крестьянских халуп не светилось ни единого огонька, а из сараев доносилось сонное мычание и похрюкивание. Сложенный из серого известняка двухэтажный, крытый черепицей дом баронов, представлял из себя целый усадебный комплекс с множеством хозяйственных построек. Но и его обитатели, пользуясь отсутствием хозяев, так же не спешили просыпаться с зарёй.

Собак местные чухонцы имели далеко не в каждом дворе, но именно эти четвероногие защитники первыми и заподозрили неладное, подняв истошный лай, который, впрочем, уже не мог спасти селян.

Грохот срываемых с петель дверей, грубые руки, стягивающие с постели ещё не пришедших в себя хозяев, да кусок тряпки во рту - вот самые яркие впечатления, что остались у людей от того утра. Сопротивления сначала практически никто не оказал, а потом и некому стало, и всё, что оставалось полоняникам - лишь молча наблюдать, как налётчики грабят родимый очаг, вытаскивая из домов всё имеющее хоть какую-то ценность, а потом поджигают его, дабы посильнее нанести урон божьим рыцарям.

Досталось и обоим скотным дворам, что развели Врангели в своём имении. Их так же просто и без затей подожгли, едва вывели из них последнюю скотинку.

Грабежи и поджоги длились ровно два дня, после чего русичи, экспроприировав суда, что нашлись в толсбургской гавани, погрузили хабар и полон на борт, и отчалили в обратном направлении, перед уходом запалив всё что можно, включая и захваченный ранее замок. Так что подоспевшему к полудню рыцарскому отряду осталось лишь изрыгать проклятия в адрес схизматиков, да молиться за судьбу пропавших товарищей. О судьбе же крестьян из местных чухонцев никто из орденцев даже не подумал. Не рыцарское это дело, о рабах думать.

*****

Взмыленный гонец примчался в Мадрид, куда ближе к Новому году перебрался королевский двор, аккурат к шапочному разбору. Посольство уже паковало вещи, готовясь выезжать в обратный путь. Однако новость, привезённая им, стоила того, чтобы получить ещё одну аудиенцию у короля.

Карл же в первые месяцы нового, 1525 года, пребывал в постоянном напряжении. Сознавая грандиозность стоящих перед ним задач, он постоянно повторял, что не должен оплошать. "Я прекрасно понимаю, - говорил он, - что время уходит и мы вместе с ним, и я не намерен позволить ему пройти, не оставив следа на моей репутации. Я не вижу ничего, что помешало бы мне совершить нечто великое, если бог позволит мне трудиться мирно и спокойно". Вот только как раз мира и спокойствия ему и не доставало.

В Италии собравшийся с силами Франциск осаждал Павию, а четыре тысячи ландскнехтов, столь нужных сейчас там, разбирались с восставшими в Валенсии. И разбирались столь основательно, что успешно вырезали толи пять, толи шесть тысяч мавров (кто там этих нехристей считать будет?), а ещё большая часть последних в ужасе бежала из Испании. И чаще всего - на берберийский берег, к пиратам. Итогом же столь радикального наведения порядка стало то, что приведённая к покорности провинция разом потеряла треть своего производства, что, несомненно, должно было в скором времени сказаться и на поступающих от неё в казну доходах. Гремели ожесточённые сражения в Новом Свете, лилась кровь в германских землях, а на востоке грозовой тучей нависала над Империей османская Порта.

А потому известие из Москвы слегка встряхнуло молодого короля, однако в данный момент на первом месте у него была всё же война с Францией. И всё же, выдавая князю императорскую грамоту, Карл высказал надежду, что разногласия между христианскими монархами вскоре закончатся, и он сможет, наконец, начать подготовку к главному походу своего правления: освобождения Иерусалима от власти магометан. На что Андрей ответил, что его государь, несомненно, присоединится к столь святому делу и окажет императору максимальную поддержку.

На этом долгое пребывание русских в Испании подошло к концу. И надо сказать, что бонусов от него далёкая Русь получила куда больше, чем Испания, и уж точно куда больше, чем в ином прошлом/будущем. Одно признание за русским правителем царского титула в его императорском значении выводило русскую дипломатию на совершенно иной уровень. Теперь оставалось лишь Дмитрию Герасимову закрепить этот успех в договорах с папой римским, и многие аспекты восточноевропейской политики заиграют совсем иными красками.

Не менее важными стали и торговые статьи подписанного договора. От имени самого короля Испании русским было дозволено вести торговлю с испанскими владениями, причём особо оговаривались разрешения торговать не только бартером (поскольку королевские запреты в целях предотвращения утечки монет требовали именно менять товар на товар), но и вывозить купленные товары на своих кораблях, даже если в порту имелись испанские суда, а также им давалось добро на постройку Гостинного двора в Бильбао, и кортесы, вообще-то бывшие против подобных решений и даже не раз предлагавшие хотя бы на год запретить иностранцам заниматься торговой деятельностью в Испании, но потерпевшие поражение в недавнем восстании, не смогли отказать Карлу в такой мелочи. Зато Евдоким просто потирал руки от открывающихся возможностей. За прошедшие месяцы он успел более-менее оценить рынок Кастилии и его основные нужды, и теперь прикидывал, как лучше организовать весьма, как оказалось, выгодную торговлю с этим далёким королевством.

Ну а если добавить к этому попутно нанятых специалистов и семена самых различных культур, включая и не известных ещё на Руси, то успех посольства был, что называется, налицо. Кстати, оформляя выезд специалистов из Испании, Андрей столкнулся с интересным законом. Как оказалось, в целях всё того же запрета вывоза драгоценным металлов из страны, каждый, кто собирался покинуть пределы королевства, должен был явиться к коррехидору, алькальду или иному представителю власти и в присутствии нотариуса и свидетелей сообщить куда, на сколько и зачем он собрался выезжать и что с собой везёт, а его вещи подлежали обязательному досмотру. И не дай бог при этом досматривающие найдут что-то запрещённое к вывозу.

Но, слава богу, все бюрократические препоны были решены и теперь посольству оставалось лишь дождаться окончания сезона зимних штормов и отправиться, наконец-то, домой. При этом посольству предстояло ещё заглянуть в Вену, ко двору эрцгерцога Фердинанда, отчего в Нидерландах оно должно было сойти с кораблей и продолжить путь по рекам вглубь континента.

Известие о победе под Павией достигло посольства уже в Бильбао. Так что Андрей немедленно отправил императору поздравительное послание, а вот герцогу Альбе он отписал уже другое письмо, в котором советовал не слишком доверять словам французского короля. Нет, он не верил, что рыцарственный Карл прислушается к советам гранда, но, когда Франциск нарушит все договорённости у того же Альбы будет совсем другое отношение к предупреждениям от московского знакомца. И как знать, как это в будущем может пригодиться.

Наконец, в начале марта, когда Бискай ещё штормил, но уже не так часто и сильно, посольство принялось грузиться на корабли. Час возвращения домой настал.

*****

Весенний Бискай своенравен: может пропустить без проблем, а может и задержать, закрутить и даже пригрозить гибелью. Или просто попить нервы мореходам, наслав на них такое явление, как накат. А в полное отсутствие ветра, попасть в сильный накат, отвратительная ситуация: двигаться ведь можно только по течению, а куда это течение вас принесёт одному богу известно. И если учесть, что подобное явление может продолжаться несколько дней после шторма, то лучшим из решений будет подождать его окончания в какой-нибудь укромной бухте или в порту.

Но Лонгин, впервые попавший в такую ситуацию, не стал слушать француза, а сильно понадеялся на слабый ветерок и своё парусное вооружение, позволявшее ходить круто к ветру почти как шхуны (хотя шхуны всё равно были для каравелл вне досягаемости). В результате на второй день противостояния волнам с "Песца" передали сигналом: "сломан руль". Его закрепили канатами, и каравелла тихим ходом продолжила путь, благо Лонгин не стал больше испытывать судьбу, а прислушался к советам и, используя силу наката, взял курс на ближайший городок, которых было немало на побережье. Следующий день показал, что кормщик поступил довольно мудро, ибо руль на "Песце" сломался снова, но флотилия уже успела практически добраться до порта Хихон, так что к катастрофе это не привело.

Хихон, построенный ещё римлянами, после падения той империи больше прозябал как скромный рыбацкий городок, но в последнее время стал быстро расширяться и богатеть. А главное, тут имелись судостроительные верфи, где можно было в нормальных условиях отремонтировать полученные повреждения.

И вот ведь как получилось: вроде бы и не сложный ремонт, однако он занял почти две недели и Лонгин всё это время корил себя за то, что не послушал совета бывалого морехода. Хотя к Жану ле Грону (который вряд ли был дворянином по рождению) он особой веры не имел. Уж слишком скользким типом тот оказался.

Родом из Дьеппа, все жители которого, так или иначе, были связаны с морем, француз ещё отроком записался в юнги. Но поскольку Дьепп славился не только как торговый порт, то и юный Жан предпочёл честному купцу палубу корсарского корабля и уже в 1496 году участвовал в том бою, где Робер Дюфура захватил два судна, проходивших мимо Бордо. Как юнга, он получил от добычи самый малый куш, но всё равно по сравнению с мальчишками, что устроились на купеческие посудины, оказался богачом.

Вот с той поры морская жизнь Жана и стала ориентироваться исключительно на корсарские корабли. За прошедшие годы он многое повидал и лично был знаком со многими удачливыми капитанами, такими как Тома Обер и Николя дю Жарден, грозой португальцев Мондрагоном и братьями Жаном и Раулем Пармантье (которые придумали тот самый весёлый ритуал прохождения экватора, доживший и до двадцать первого века), ну и, разумеется, знаменитым Жаном Флери, умыкнувшим золото у самого испанского короля! А также слышал о многих других лихих парнях, чьи имена знали в каждом портовом городе по обе стороны Атлантики: Сильвестр Билль, Жак де Сен-Морис, Жан Фэн, Пьер Криньон и многие другие.

Правда, не все лихие капитаны предпочитали охоту за кораблями, с тем же Бино Польмье де Гоннвилем Жан меньше всего занимался пиратством, зато посетил земли за Атлантикой, где было много довольно ценного бразильского дерева, добычей которого они и занимались большую часть времени. Потом, уже с Бернаром де Бьевильем он вновь ходил в те места, но уже не так удачно. Кристован Жакес, который по указу короля Мануэла патрулировал побережье Бразилии, заметил их каравеллу и гнался за ними до самой темноты, благо ночь выдалась безлунной, и французам удалось под её покровом ускользнуть от преследователей.

Зато на корабле Пьера де Мондрагона Жан одним из первых среди французов прошёл мимо мыса Бурь и пощипал португальцев прямо в индийских водах, захватив в Мозамбикском проливе корабль из флотилии португальского адмирала Тристана да Куньи. Правда, уже на следующий год у мыса Финистерре португальский адмирал Дуарте Пачеко Перейра перехватил и разбил французскую эскадру, но плененного Мондрагона и часть его офицеров отпустили, взяв с них честное слово, что они никогда больше не будут нападать на португальцев.

- Крепко же ты слово держишь, франк, - неодобрительно покачал тогда головой Лонгин. - Зато понятно, отчего ты артачился: думал, мы, как португалы, тебя под честное слово отпустим. Нет, франк, не на тех нарвался! Вот поможешь нашим парням в тех водах, где куролесил, обосноваться, вот тогда и кончатся твои мытарства. А пока что поживёшь на борту, свободным, но не вольным, - сострил кормщик, хотя француз вряд ли понял всю тонкость игры слов. Ведь только на Руси свободным мог быть любой, даже раб, а вот вольным далеко не каждый. И известная европейская поговорка в русском переводе правильно должна была бы звучать так: "городской воздух делает вольным". Увы, с веками разница между "свободным" и "вольным" стёрлась, но в шестнадцатом веке эту грань знал каждый, кто говорил на русском языке, не зависимо от того, где он жил. И, разумеется, знал её и Лонгин, командир шхуны "Св. Савватий". Знал, и позволил себе подшутить над французским штурманом, который на деловое предложение поработать на русичей зачем-то решил показать свою французскую гордость.

- Только ты, мил-человек, помни: коли начнёшь юлить - муки ада для тебя начнутся ещё при жизни, - под конец разговора предупредил Жана русич.

Этот разговор состоялся ещё зимой, когда "святая эскадра" зимовала в Бильбао. Вообще, стоянка проходила более чем скучно. Корабли отдыхали у причалов, а мореходы спускали жалование в городских тавернах, да шокировали местных купанием в холодном, по их понятиям, море. Чтобы совсем уж не разложить экипажи Лонгин, оставшийся за старшего, поочерёдно посылал их на местную верфь, где для русских местные корабелы переделывали трофейные каравеллы, старательно готовя их для крейсерства.

Вот только не надо думать, что о возможности рейдерства русичи задумались только перед Испанией. Нет, всё планировалось заранее, для того и лишние рты в виде сверхштатных абордажников и мореходов с собою взяли. А пойманный по пути штурман-француз просто ко двору пришёлся. С ним, конечно, полегче будет, но и без него русские собирались поискать славы и богатства в иберийских водах.

Захваченные каравеллы хорошенько перебрали, заменив часть обшивки, перепланировали некоторые помещения да усилили артиллерию, установив на борт по пять проверенных временем "единорогов", сняв их со шхун "святой эскадры". Потом отобранные в рейдерство экипажи учились прямо в порту работать с парусами, а канониры тренировались работать с пушками. В результате к февралю обе каравеллы, переименованные самим князем хохмы ради в "Песец" и "Полярный лис", были готовы к походу. Старшим над отрядом назначался Лонгин.

И настал день, когда на заре оба судна подняли якоря и, подхваченные волною отлива, заскользили со спущенными парусами по реке к заливу. А на оставшихся в порту русских кораблях (каперы уходили в поход первыми) им вослед махали руками посольские и мореходы, желая счастливого плавания. Вот только Бискай отчего-то решил показать новичкам свой грозный норов, и не выпускать просто так русские корабли из своих объятий...

Наконец ремонт был окончен и поймавшие в паруса хороший ветер каравеллы ходко побежали на выход из Кантабрийского моря, как именовали залив местные жители, чтобы вскоре достичь мыса Ортегал, который считался своеобразной границей Бискайского залива. Затем, идя вполветра (или как по иноземному в галфвинд), корабли продефилировали мимо берегов Португалии, чьи гористые берега виделись всю дорогу тонкой линией на горизонте. Однако море словно вымерло, ни паруса не увидели наблюдатели со своих вороньих гнёзд. Даже рыбаки и те словно не выходили на лов.

Так, никого не встретив, каперы и достигли мыса Сан-Винсенте.

- И кого вы собрались тут грабить, сеньор капитан? - подошёл к задумчивому Лонгину француз, скинувший по жаркой погоде свой дублет и оставшийся в одной рубахе.

- Врагов императора, - буркнул русич, не поворачивая головы.

- Но в этих водах редко встречаются каперы моего короля, а вот португальских посудин просто видимо-невидимо. Однако куда лучше спуститься ещё южнее, к островам Кабо-Верде. Их не минуют ни те, кто идёт из Индий, ни те, кто идёт в Индию, ни те, кто ходит в Мали.

- Мали?

- Ага, такая страна черномазых в Африке. Оказывается, португальцы уже давно проложили туда дорогу, ведь эти малийцы так любят соль, что платят за неё золотом. Или чёрным деревом.

- Золото или древесина? - удивился Лонгин. - Она такая дорогая, что её берут вместо золота?

- Нет, сеньор, не древесина, - рассмеялся Жан. - Рабы. Обычные чернокожие рабы. Португальцы любят их использовать на своих плантациях. Но для честных корсаров абсолютно бесполезный груз. Вот помню как-то...

- Да тьфу на тебя, еретик, нет, чтобы сразу по-человечески объясниться, - рассердился Лонгин, решивший, что франк просто захотел посмеяться над ним.

- Я учту это, сеньор.

- Вот и учти. И, кстати, судя по твоим портоланам, именно где-то здесь и пробегают твои сородичи в поисках добычи.

- Так ведь уже конец марта, сеньор? - опять удивился франк, но тут же, увидев злой взгляд русича, пустился в объяснения: - Индийская Армада или вот-вот выйдет, или уже вышла из Лиссабона и самое время идти перехватывать её у Кабо-Верде, так как Канары заняты злейшими соперниками португальцев - испанцами, и туда они зайдут только в экстренном случае. А Армада, идущая обратно, сейчас неспешно движется где-то у южной оконечности Африки, или вовсе ещё в Индии. Хотя, конечно, здесь можно встретить тех, кто идёт в Мали, но груз их не дорог, да и более вероятней встретить корабли береговой охраны, которые не любят никого, над кем не висит флаг короля Португалии. А Кабо-Верде хороши тем, что там не только проходят все Армады, но и устье реки, где малийцы торгуют с португальцами, недалеко.

- Смотрю, хорошо те воды знаешь, - усмехнулся Лонгин.

- Не один год там бывал, - спокойно ответил француз.

- Что же, давай посмотрим, где эти твои острова.

И каравеллы, заложив для очистки совести ещё один круг от мыса Сан-Винсенте до залива Сетубал и обратно, двинулись прямиком на юг, в те воды, где ещё не бывал ни один русский мореход...

Всё же плавание в тропиках то ещё удовольствие. Вроде и ветер дует, и море кругом плещет, а жара стоит такая, словно в бане. Корпус за день пропекается насквозь, в пазах даже смола пузыриться начинает, а спать в душных кубриках нет никакой возможности. Оттого отдыхающие норовят всё больше на верхней палубе прилечь. Да только каравеллы - это не огромный океанский лайнер и мест наверху не всем хватало. В офицерских каютах микроклимат был тоже не ахти, но там хоть можно было приоткрыть окна и к ночи внутри становилось более-менее терпимо.

Однако жара донимала не только людей. В бочках, не смотря на все ухищрения, тухла вода, а в кладовых портилась провизия. И Лонгин уже с тревогой выслушивал отчёты своего помощника, гадая, хватит ли оставшихся запасов до ближайшей земли. И лишь француз был спокоен, утверждая, что русские зря беспокоятся. И оказался прав. Легкие облачка островов на горизонте появились задолго до того, как испортилась вся вода и протухла вся провизия.

Архипелаг Кабо-Верде оказался довольно большим. А благодаря высоким горам, виден был достаточно издалека. Что позволяло каперам, даже промахнувшись из-за слабости навигационных приборов, вовремя подкорректировать свой курс. Земля посреди океана обещала отдых экипажу, ведь, несмотря на то, что острова были заселены уже полвека назад, и португальская корона делала всё, чтобы привлечь на них побольше переселенцев, часть из островов всё ещё пустовала. И одним из таких безлюдных кусков земли был и остров Льяна.

Самый "плоский" из всех островов, он не мог похвастаться буйной растительностью и плодородной почвой, и использовался местными жителями лишь для выпаса скота, поскольку недостаток в естественном водоснабжении препятствовал его заселению. Зато как место стоянки таких вот "ловцов удачи" он подходил очень даже хорошо. Источники воды, чтобы пополнить запасы, на нём всё же имелись (да и те же португальцы постарались, пробив несколько колодцев), а море у берегов буквально кишело разнообразием своих даров. Кого тут только не было - тунец, морской окунь, рыба-пила, осьминоги, лангусты и даже киты. Мясо же и вовсе самостоятельно бродило по острову: знай, хватай да режь! Ведь пастухи отнюдь не та сила, что сможет противостоять воинам. А постоянно дующий над островом ветер помогал людям хорошо переносить летнюю жару, особенно спрятавшись под тенью навеса, так что отдых для команды получился действительно отдыхом. Люди купались в тёплом море, загорали на белых песчаных пляжах, отъедались свежим мясом, рыбой и фруктами (что смогли найти на этом довольно сухом островке). Не забывали и про корабли. Пользуясь советами француза, первую каравеллу подтащили ближе к берегу, выгрузили с неё пушки и во время прилива подтащили ещё как можно ближе к берегу, на отмель.

Когда же начался отлив корабль с помощью блоков и канатов завалили на бок, и взору мореходов предстало днище корабля, покрытое разнообразной живностью. Такого русичи ещё не видели, ведь в малосолёной Балтике суда практически не обрастали, и уж тем более это было не так быстро, как в этих водах. А как сказал француз, из-за этих наростов их корабли, бывало, просто не могли догнать жертву, у которой днище было более чистым, или уйти от погони. Ну а поскольку во главу тактики князь всегда ставил скорость и манёвр, то Лонгин, как прилежный ученик, не мог не обеспокоиться и решил посмотреть, что там у него творится. Увиденное мало порадовало кормщика и по его команде все экипажи рьяно принялись за очистку и ремонт подводной части.

Отдирать моллюсков было тяжело и утомительно, но работать приходилось без перерывов, так как время было ограниченно, ведь после прилива судно вновь оказывалось наплаву. Ну и не очень-то всем хотелось оказаться, выражаясь фигурально, со спущенными штанами, в случае появления на горизонте кораблей хозяев или очередных "джентльменов удачи".

Отодрав ракушки, мореходы под руководством плотника, принялись искать подгнившие и разъеденные червями доски, дабы вовремя заменить их, а так же заливать пазы смолою в тех местах, где образовались трещины. Пригодилась и краска, доставшаяся русичам при захвате каравелл. Ею под конец работ основательно покрыли днище, в надежде, что она на некоторое время сдержит рост моллюсков.

Затем мореходы переместили все оставшиеся на корабле тяжелые грузы на другой борт, и с отливом всё началось по новой. Зато спустя всего четыре дня "Песец" вновь был готов померяться ходом с любым кораблём, кроме русских шхун, разумеется. А его место на отмели занял "Полярный лис".

Однако, когда работы по его очистке приблизились к апогею, наблюдатели, предусмотрительно выставленные Лонгином, сообщили, что углядели в море паруса двух кораблей. Правда, были они ещё достаточно далеко, и невооружённым глазом их увидеть ещё не было никакой возможности. Но ведь у наблюдателей была оптика.

Чертыхнувшись, Лонгин схватил свою подзорную трубу и, лихо взобравшись в воронье гнездо стоявшей на рейде каравеллы, старательно принялся вглядываться в горизонт. Увы, но даже хорошая труба не могла подсказать, чьи это были корабли. Впрочем, для русичей в этих водах врагом был любой, кто был сильнее, так что Лонгин велел экипажу "Песца" быть готовым к бою.

Предчувствие не подвело кормщика. Спустя ещё пару часов стало понятно, что корабли идут к острову и, возможно, с них вскоре разглядят занятых работой русичей и их корабли. Хотя ещё оставалась слабая надежда, что неизвестные пройдут мимо и встанут на якорь севернее, где была ещё одна удобная бухта, которую, по словам того же француза, использовали для стоянки куда чаще. И госпожа Удача сжалилась над ними, неизвестные корабли действительно прошли дальше и спустя несколько довольно напряжённых часов, скрылись за береговой чертой, так и не заметив затаившихся русских. Но в свою трубу Лонгин при их проходе подметил одну деталь: второй корабль был явно изрядно потрёпан и нуждался в хорошем ремонте. А значит, ребятки совсем недавно были в бою. И поскольку они не свернули в сторону португальской колонии, где имелась верфь, то были они точно не португальцами. И в мозгу у Лонгина буквально на ходу созрел план. Раз это были французы (а больше в этих водах пока что никто, кроме них и португальцев не обитал), то Лонгин, согласно каперской грамоте, имел полное право атаковать их во славу императора, и плевать, что в трюмах у них, скорее всего, добыча с португальских купцов. Кому в том же Бильбао это будет интересно!

Тщательно обдумав все за и против, он вызвал к себе полусотника абордажной партии с "Полярного лиса" и велел тому отправить людей, пробежаться вдоль берега, да посмотреть, не пристали ли где к берегу недавние гости. Полусотник усмехнулся в бороду и быстро подобрал самых молодых и выносливых для выполнения поставленной задачи.

И хотя остров, на котором "отдыхали" русичи был небольшой, всего тридцать вёрст в длину, но и их за час не пройдёшь, тем более, что сделать это нужно весьма скрытно. Так что возвращение разведчиков пришлось ждать долго. Только под утро они вернулись обратно, но их известие лишь укрепило мысль Лонгина. Французы и вправду встали в дальней бухточке и теперь занимались тем, что вытаскивали повреждённый корабль на отмель для кренгования. И напасть на них в этот момент казалось решением само собой разумеющимся. Главное, чтобы они не обнаружили слежку, ведь тогда весь расчёт на внезапность рухнет в тартарары.

Весь день моряки спешно заканчивали работы по очистке днища "Полярного лиса", попутно затаскивая обратно вытащенный с корабля груз и пушки. И успели-таки закончить покраску до начала прилива, нанося последние слои уже буквально стоя по грудь в прибывающей воде. Зато хорошо отдохнувший за день пехотный отряд в ночь, по холодку под руководством полусотника отправился к месту вражеской стоянки, а вот корабли вышли в море только с утра, при отливе.

Оставленные у французского лагеря разведчики встретили пехотинцев задолго до места стоянки и поделились последними новостями. Вели себя французы довольно беспечно, и хоть и выслали отряд за мясом, но в основном сидели в лагере безвылазно, старательно трудясь над повреждённым судном, который уже лежал на берегу, опрокинутый на бок. Привычно усмехнувшись в бороду, полусотник велел всем затаиться и ждать появление своих кораблей.

Те, впрочем, долго ждать себя не заставили. Уже к обеду в лагере французов начался переполох, вызванный их появлением на горизонте. Рослый, горбоносый человек в одной рубахе, расправленной поверх штанов, тут же начал отдавать приказы, то и дело указывая то на покачивающийся на якоре свой корабль, то на приближающиеся русские корабли. Как успел заметить полусотник, французы, в отличие от русских, не стали озадачиваться созданием береговой батареи, да и вообще съёмом пушек, просто перенеся их вместе с грузом на один борт. И в результате артиллерия одного из кораблей теперь оказалась полностью бесполезна. Видимо, не сильно португальцы тревожили в этих водах незваных гостей.

Наконец суматоха в лагере французов прекратилась, и большая часть людей поспешно убыла на стоявший на рейде корабль, явно собираясь дать бой неизвестным гостям, а оставшиеся продолжили ремонт повреждённого судна. И они уж явно не ожидали, что враг грозит не только с моря.

Бой начался холостым выстрелом с "Песца". Это был сигнал для пехотинцев атаковать лагерь на берегу. Никто не интересовался видовой принадлежностью противника, не слал парламентёров и вообще, не страдал излишним гуманизмом. Как пел ещё не родившийся Высоцкий: "К чему гадать - любой корабль враг!". Можешь напасть - нападай, не можешь - беги! Так что бой начался без всяких предисловий.

Проваливаясь по щиколотку на осыпающемся песке, сборный отряд пехоты бросился в сторону работающих французов. И тут же был замечен выставленными наблюдателями, которые криками призвали товарищей к отпору. Увы, в руках французов были в основном короткие абордажные мечи, а то и вовсе инструмент для сдирания ракушек и водорослей, в то время как русские, как всегда, первую ставку делали на огнестрел. Подбежав шагов на семьдесят, они вскинули свои аркебузы и мушкетоны и произвели практически дружный залп. После которого принялись сразу же заряжать оружие по-новой. Шомпол в ствол, скусить патрон, высыпать порох, забросить пулю (или сыпануть дроби), прибить всё шомполом, досыпать порох на полку и вновь огонь!

Но и французы оказались парни не промах, и продавать свою жизнь собирались задорого. Поняв, что их просто и без затей расстреливают, не желая мараться в рукопашной схватке, они сами ринулись на столь подлого врага и, потеряв чуть ли не половину отряда, всё же сократили дистанцию, и теперь исход битвы решал старый добрый булат.

Увы, на их беду абордажников в Руссо-Балте учили на совесть, вбивая науку буквально розгами, так что шансов победить у франков не имелось. Но взять свою цену кровью они всё же смогли.

На море дело тоже пошло далеко не по плану. Да, француз был тяжело нагружен, да ещё и хорошенько оброс, так что русские каравеллы крутились возле него как гончие вокруг неповоротливого зверя, жаля из всех стволов. С корсарами произошло то, чего так опасался многоопытный франк - их застали в момент кренгования, когда один корабль был не боец, а второй не мог ни напасть по своему желанию, ни убежать. Но и сдаваться он тоже не собирался.

Поняв, что враг более юрок, он постарался маневрировать так, чтобы хоть к одному быть повёрнутым либо носом, либо кормой, уменьшая, таким образом, площадь попадания. А улучив момент, и вовсе открыл огонь по слишком близко приблизившемуся "Песцу". Поскольку расстояние не превышало двадцати пяти саженей, то с него попытались закинуть на борт француза абордажные крюки и багры, но тот шёл на полных парусах, и зацепиться удалось лишь единицам. Разумеется, французы быстро перерубили абордажные верёвки, так что стянуть корабли у русских хотя бы до того момента, когда два близко идущих корабля начинает присасывать, не получилось. Более того, удачный залп француза хорошенько так проредил самих абордажников, собравшихся для высадки на баке.

И вообще, как оказалось, француз не был лишён чувства новизны. Его люди прямо с палубы и марсов вели по русским кораблям стрельбу не только из луков, но и из аркебуз, а канониры при этом давали залп за залпом из своих фальконетов. И пусть на расстоянии их огонь был бессилен, но при приближении он тут же превращался в смертоносный, отчего русские никак не могли сблизиться с чужой каравеллой, чтобы закинуть абордажные крюки. Собственно, большой ошибкой Лонгина как раз и стало то, что в этом бою он упорно стремился взять чужой корабль на абордаж, рассматривая его как рабочий трофей.

В конце концов, раздосадованный раз за разом проваливавшимся попытками и растущими потерями, Лонгин на пятом часу боя решил-таки атаковать врага одновременно обоими кораблями. Дело шло к сумеркам, и он боялся, что француз сможет ускользнуть под покровом ночи.

"Песец", как самый повреждённый и понёсший наибольшие потери, зашёл на француза с левой раковины. "Полярный лис" следовал с правого траверса. Мушкетоны и ружья были выданы не только абордажникам, но и всем, кого только можно было освободить от управления парусами. Им была поставлена задача отгонять вражеские расчеты от орудий.

Дав залп всем бортом, "Полярный лис" забрал ветер и уверенно пошёл на обгон противника, дабы выйти ему в нос. На это потребовалось время, но, не смотря на все манёвры француза, ему это, в конце концов, удалось. Теперь "Песец" и "Полярный лис", идя спереди и сзади француза, то и дело поворачивались бортом, давали залп, от которого капер сильно страдал, и ложились на обратный курс, ставя все паруса. В результате, спустя час подобного избиения, француз беспомощно закачался на волнах, потеряв две из трёх мачт. Добавив ему ещё картечью, Лонгин повёл свой корабль на абордаж.

И всё же первым к борту вражеского корабля прилип "Песец". Затрещали выстрелы из мушкетонов и аркебуз, посыпались вниз со снастей подстреленные стрелки, упали на некогда выскобленную, а теперь всю заляпанную пятнами крови палубу убитые и раненные. Французы дорого продавали свою жизнь и совсем не помышляли о сдаче. Наоборот, сгруппировавшись на юте, они развернули вертлюжные пушки вдоль корпуса и тем самым здорово попортили этим планы русичей.

Но тут с другого борта приткнулся, наконец, "Полярный лис" и участь французского корсара была предрешена...

Победа досталась русским дорого, а добыча, мягко говоря, была так себе: благовония, слоновая кость, немного специй (в основном перец мелегета, придающий блюдам острый вкус с нотками цитрусовых) и большая куча тюков хлопчатой ткани. Было, отчего приуныть, однако главный приз, как оказалось, ожидал их на берегу. Лонгин даже сначала не поверил, когда ему доложили, ЧТО обнаружено в трюме ремонтируемого корабля. А когда убедился, что это не мираж, схватился за голову. Ибо в трюме пиратского корабля лежало золото. Частично оно было в слитках, частично в виде золотого песка, но всё вместе весило почти десять пудов. И стоило, в переводе на рубли, двадцать одну тысячу рублей. Что для Лонгина с его жалованием в десять рублей в год (не считая доли в добыче), было просто астрономической суммой.

Нет, Лонгин от словоохотливого француза уже знал, что из Африки португальцы везли домой в основном золото и рабов, а специи, ткани и слоновью кость лишь добирали к этим двум основным товарам. Но самому взять на меч подобное сокровище и не надеялся. Такое возили либо на большой, хорошо вооружённой каракке, либо в сильном сопровождении. А вот французы, как выяснили у пленных, рискнули и, как им тогда показалось, вытащили из колоды козырной туз, обменяв один свой корабль на богатую добычу, идущую из Эльмины. Что там случилось дальше, Лонгина уже не сильно интересовало, главное, что загруженная трофейным золотом каравелла в скором времени была сильно повреждена, и французы решили сделать остановку на островах, чтобы произвести необходимый ремонт и лишь потом уже отправиться домой. Кто же знал, что тут они из охотников сами превратятся в добычу?

Тут бы радоваться, да только Лонгин был больше озабочен свалившимся богатством. Да, парни получат свою долю от захваченного, но ведь половина добычи, согласно договора, отходила Компании (сиречь, князю), а золото умеет разжигать тёмное начало даже в самом духоскрепном человеке. Кормщик хорошо ведал, как сводит людей с ума золото в больших количествах. Так что головная боль ему, как руководителю, была теперь обеспечена на долгие дни вперёд.

А ещё оказалось, что кроме золота, португальцы везли рабов. Почти две сотни невольников, которых на стоянке выпустили из затхлых трюмов в импровизированный лагерь на берегу, дабы они не потеряли товарного вида. И хорошо хоть тут было всё более-менее ясно. Нет, мысли отпустить бедолаг на волю в голове Лонгина даже не возникла. Кто же отпускает холопов, взятых на меч? Это же законные работники до самой смерти владельца! Да его на Руси бы никто (ну, кроме попаданца) и не понял бы. Хотя везти чёрных, как смоль, людей на Русь - дело вряд ли богоугодное и уж точно весьма затратное. Куда выгоднее было бы продать этих холопов на местном холопьем рынке. И вот тут опять на первое место выходили договорённости, достигнутые Андреем в Испании!

Ещё в Вальядолиде он познакомился с интересным человеком, приехавшим в столицу из Севильи. Звали его Очоа де Альварес де Исасага, и был он родом из знатной васконской семьи и одного из старейших дворянских домов Европы. А должность при этом он занимал весьма интересную - глава Каса де Контратакион де Индиас - фактории, ответственной за работу с американскими колониями Испании. От имени Короны Исасага обладал абсолютной властью над богатствами Нового Света, а Совет Индий выступал в качестве бесспорного административного и консультативного органа для этих заморских территорий.

Правда, ввоз невольников в колонии был в это время королевской монополией, но молодой Карл, отвечая чаяниям колонистов увеличить число рабочих рук на плантациях Нового Света, предоставил одному из своих придворных - Лорану де Гувено - право на продажу рабов в испанских американских владениях. А тот, не будь дурак, быстро переуступил это право Каса де Контратакион за каких-то 25 000 дукатов. И поскольку князь, планируя каперство, прекрасно понимал, что за товар может попасть в руки его людей, то он быстренько договорился с сеньором де Альварес о том, что подчинённые де Исасаги будут выкупать подобные партии у русских каперов по ценам хоть и ниже рыночных, но вполне достойных.

Правда, тут же выяснилось, что в Испании довольно жёсткие требования к подобному "товару". Оказывается, здесь ценились только мужчины ростом не менее 180 см, в возрасте от 30 до 35 лет, не имеющие никаких физических недостатков. Остальные шли по принципу два за одного и более. Дети и вовсе шли по цене как один к двенадцати. А вот у португальцев был другой критерий при выборе рабов. Так что в доставшейся Лонгину группе было много низкорослых или более молодых негров. Как была и группа женщин, которых тут же пристроили к "особой" работе, ибо девственность, в отличие от белых полонянок, тут роли на цену не играла.

В общем, у Лонгина получилось всё как в поговорке: не было у бабы забот, купила баба порося!

Осмотрев захваченные трофеи, кормщик решил, что из двух каравелл своими силами можно добротно починить лишь одну, чем русичи и занялись в последующие дни. Работали спешно, ведь оказаться в роли французов не хотелось никому. А местные пастухи уже явно настучали в главный центр колонии о появлении на дальнем острове "воров и обидчиков". Потому отряды наблюдателей, вооружённые оптикой, были высланы на все окрестные вершины. И они не подвели.

Спустя некоторое время, когда ремонт "золотой" каравеллы уже подходил к концу, на горизонте были замечены паруса трёх больших кораблей, идущих со стороны острова Сантьяго. И они явно спешили к Льяне, дабы успеть зажать непрошенных гостей между собой и берегом. Что, возможно, у них бы и получилось, но оптика - секретное оружие русичей - позволила вовремя определить опасность, так что, получив известие о появлении хозяев архипелага, Лонгин начал спешно готовить корабли к походу. И когда каракки показались, наконец, из-за мыса, каравеллы, забирая ветер всеми парусами, уже находились далеко в открытом море. Так что, оценив на глаз их ходкость, португальцы даже не стали изображать преследование, а сразу же направились к месту стоянки, где остался лежать на боку остов французской каравеллы. И Лонгин ничуть не сомневался, что в ближайшее время король Мануэль получит очередное доказательство враждебных действий своего французского собрата. Что ж, как любит повторять князь, ничего личного, просто работа.

Обратный переход до Пиренейского полуострова прошёл удачно. Без штиля и штормов. Правда, недалеко от Кадиса их перехватили испанские корабли, но предъявленная каперская грамота быстро разрешила инцидент, и вскоре взору русских мореходов открылось устье реки Гвадалквивира. Широкий и достаточно судоходный, он позволял морским судам из Атлантики подниматься до самой Севильи, расположенной в глубине материка. Что не мешало ей быть единственным в своем роде портовым городом, через который шла торговля с колониями.

В общем, наняв в Санлукар-де-Баррамеда лоцмана и дождавшись прилива, Лонгин повёл свои корабли вверх по широкой и мутной реке, петляющей мимо холмов, сплошь и рядом засаженных аккуратными рядами шаровидных апельсиновых деревьев, лимонными рощами или оливками, из которых местные селяне и выжимали то "деревянное" масло, которым на Руси к праздникам волосы мазали, чтоб не ершились, да в лампадках жгли.

Севилья - большой торговый город на левом, низменном, берегу Гвадалквивира - открылась взору через несколько дней пути. Столица Андалусии носила отчетливый "мавританский отпечаток". Старые дворцы, построенные в стиле мудехар, соседствовали с низкими, побеленными известкой "глухими" домами, у которых на улицу практически не выходили окна и двери, зато имелся внутренний дворик, являвшийся центром постройки. Кривые улочки пролегали между домами, и были они такими узкими, что по ним зачастую не могла проехать обычная телега.

Порт Севильи был буквально забит большими купеческими кораблями, а между ними и берегом то и дело сновали сотни мелких парусных суденышек, развозя закупленные товары, а также провизию, необходимую для питания команды во время плавания. Поскольку все причалы были давно заняты, то русские корабли просто встали на рейде, бросив носовой и кормовой якоря, дабы их не крутило на течении.

К ним тут же слетелись перегруженные фруктами и овощами лодки, чьи владельцы принялись наперебой предлагать свой товар, прекрасно понимая, как соскучились в долгом плавании моряки по свежей пище. И, разумеется, не прогадали, сумев распродать немало из привезённого.

А спустя пару часов, на большой шлюпке прибыл портовый чиновник, в сопровождении альгвасилов, и сразу забросал Логина вопросами: кто они, что за флаг у них на мачте и зачем прибыли. Каперскую грамоту, протянутую ему в самом начале разговора, он чуть ли не обнюхал, однако к чему придраться не нашёл и отправил своего помощника проверять соответствие коносамента реальному грузу, а сам воспользовался любезным приглашением капитана распить стаканчик другой иноземной наливочки, пока таможня не даст добро.

Впрочем, сильно досмотр не затянулся и вскоре довольный привечанием чиновник убыл восвояси, успев, однако, рассказать, где находится Совет по делам Индий. Как оказалось, Casa de Contratacion размещалась в одном из крыльев севильского Алькасара - королевской резиденции, построенной в знаменитом испано-мавританском стиле с характерными для него выступающими арками, утонченной декоративной штукатуркой под мрамор, бассейнами, широкими дворами и садами, орошавшимися фонтанами и струйками воды. Находился он недалеко от Кафедрального собора, чьи шпили были хорошо видны с реки.

На следующий день Лонгин посетил это здание, где его принял управляющий Франсиско Пинело, уже получивший от сеньора де Исасага подробные инструкции, что и как делать. А поскольку корабли в Америку ещё не ушли, то с покупкой живого товара затягивать не стали, дабы не кормить их потом за зря, дожидаясь оказии. Казначей Торговой палаты, Санчо де Матьенцо, оказался тем ещё типом и торговался с Лонгиным за каждый дукат. Так что по окончанию торгов, осталось у кормщика стойкое ощущение, что испанский пройдоха неплохо так сэкономил на нём. Да ещё и заплатить попытался не звонкой монетой, а товарами, складом которых Севилья и являлась практически круглый год.

Ведь своего производства в колониях ещё не было (да и не будет, но об этом знал пока что лишь один человек на планете), так что всё необходимое для колонистов везли отсюда, из Севильи. А Испания, не смотря на свой бурный экономический рост, могла обеспечить лишь небольшую часть того, что было необходимо растущим поселениям Америки. Так что страна была вынуждена пользоваться продукцией и иностранного производства, отчего на складах в Севилье скапливались товары со всех концов Европы, ожидая перевоза в Новый Свет. А в порту Севильи швартовались иностранные корабли, среди которых, к удивлению Лонгина, было немало и ганзейских.

Так вот, памятуя королевский указ, Матьенцо буквально силой пытался втулить русичам товары, привезённые из Нового Света, и только пункты договора, буквально выстраданные Андреем на переговорах, позволяли Лонгину отбиваться от настойчивых предложений казначея, правда, кое в чём ему всё же пришлось и уступить, ведь это не в последний раз русские пользуются услугами Каса де Контратакион. Так что совсем уж портить отношения с чиновником всё же не стоило.

Покончив с делами, Лонгин в сопровождении охраны позволил себе небольшую прогулку по городу и очень удивился, когда чуть ли не на ступенях кафедрального собора Севильи рассмотрел привольно раскинувшийся невольничий рынок, где торговали чернокожими рабами, которых привозили португальцы (имевшие на это монополию) прямо из Африки. Здесь невольников перекупали, сдавали внаем, закладывали и передавали по завещанию. Подойдя ближе со вполне меркантильными целями, Лонгин через переводчика поинтересовался идущей торговлей и от словоохотливого работорговца узнал много интересного. Рынок постепенно рос, ведь кроме колоний, пожиравших рабочие руки просто безостановочно, мода на черного раба стала распространяться и среди севильских богатеев. Так что сеньор корсар, коли уж так получиться, мог бы переуступать свой товар и ему, так как в отличие от чиновников Совета, он бы точно заплатил звонкой монетой.

На последних словах Лонгин лишь усмехнулся. Ну да, португальцы-то продавали рабов по устойчивым ценам, а корсары могли удовольствоваться и более низкими, и полученную таким образом разницу ушлый торговец мог с чистой совестью положить себе в карман. Что же, предложение было весьма выгодным для всех участников возможной сделки, кроме, разумеется, португальцев. Но это явно ведь не Лонгина забота. Так что принципиальное согласие между ним и испанцем было достигнуто достаточно быстро.

Правда, при этом, уже удобно устроившись в тени навеса местной таверны и поглощая красный херес, испанец предложил и своё посредничество в торговле с этой самой Палатой. А вот это было уже куда более интересное предложение. Так как напрямую торговать с иностранцами товарами из Нового Света Палате было запрещено, и потому каждый богатый заморский торговый дом старался заиметь в Севилье своего агента из местных, который закупал бы нужный товар, а потом "типа перепродавал" его своим контрагентам, порой чуть ли не у самих ворот Каса де Контратакион.

Работорговец же явно хотел расширить охват своей деятельности, так что упускать подвернувшийся шанс не стал. Как и Лонгин не стал сразу же отказываться, мол, у нас королевское разрешение имеется. Договор договором, а свой контрагент, это свой контрагент. Так что, прощупав друг друга, обе стороны расстались, договорившись встретиться в ближайший заход корсарских кораблей в Севилью...

И вот, наконец, снова морской простор, снова гористый берег, правда, уже по правому борту, ведь каравеллы полным ходом спешили в Бильбао. Бискай на этот раз принял их более благосклонно и вскоре пресные воды Нервьона объяли вновь начавшие обрастать ракушками и водорослями днища.

Торгового агента Руссо-Балта Лонгин нашёл в доме, специально снятом Евдокимом. Красномордному и нещадно потеющему от жары мужчине капитан передал весь товар, что получил за продажу рабов, и золото под отчёт и ответственное хранение, а от него - письмо, запечатанное печатью князя. Вскрыв которое, Лонгин сначала внимательно вчитался в ровные ряды полуустава, а потом надолго задумался. Приказ был написан в привычной княжеской манере - предельно ясно и без каких-то двусмысленностей. Вот только выполнить его было трудновато. Однако, обдумав всё за ночь, уже с утра Лонгин приступил к подготовке к новому походу...

*****

Когда святая эскадра бросила якоря в Антверпене, Андрей первым делом поинтересовался своим выигрышем на местном биржевом тотализаторе, и был приятно удивлён полученной суммой. Она оказалась даже больше, чем он ожидал, потому что большая часть ставок была сделана почему-то на француза. Что же, каждый сам хозяин своих денег, и если они кому-то не нужны, то вот ему пригодятся обязательно.

Дьяк Борисов, узнав про ставки, неодобрительно покачал головой, но свои мысли теперь хранил при себе. Полный успех в Испании показал опытному дьяку, что князь знает, что делает, хотя, как все люди в возрасте, не очень-то принимал новые веяния. Но и не мешал, что было более важным при работе в команде. А Андрею эти деньги были нужны для дела, так как он задумал задолго до Петра сделать русскому крестьянству немецкую прививку, ради его более продвинутых сельхозтехнологий. И для этого собирался потратить выигранное серебро на банальный выкуп пленных у победителей, которые подавляя восстание, бессмысленно уничтожат сотни тысяч рабочих рук. Нет, князь прекрасно понимал, что среди бунтовщиков обязательно будет масса люмпенов, которым любая работа не по нутру, но ведь и на дворе отнюдь не толерантные времена, так что пристроить к делу можно будет всех. На крайний случай, самых непонятливых можно будет просто продать крымцам, в обмен на своих, православных. Цацкаться с европейцами только потому, что они европейцы Андрей не собирался. А поскольку победы над восставшими, как он помнил, начнутся очень скоро, то инструктировать своих людей, что и как делать, он начал ещё когда суда с посольством плыли по Рейну.

Но, перед началом поездки к эрцгерцогу состоялось, наконец-то, знакомство князя с Маргаритой Австрийской, женщиной, которая была рождена, чтобы стать королевой, но так ею и не стала. Но все вокруг, и даже юный Карл, сумели разглядеть в ней огромный талант управленца, отчего племянник, признав собственную ошибку, вернул воспитавшей его тётушке титул правительницы Нидерландов, которыми она успешно управляла до того, как он неосмотрительно отстранил её от этого.

Крепко держа власть в своих нежных руках, она способствовала торговому миру между Бургундскими Нидерландами и Англией, заинтересованной во фламандской торговле, и помогала сглаживать острые углы в отношениях между голландскими и испанскими подданными своего племянника. А покровительствуя искусствам и наукам, она превратила свой двор в Мехелене в центр меценатства, привечавшего учёных, литераторов и художников, и давшего животворящий толчок к становлению голландской культуры Золотого века.

И, как вы понимаете, не познакомиться с такой женщиной Андрей просто не мог, так что посольству пришлось сделать небольшой крюк, под привычное уже бурчание дьяка.

Зато Маргарита приняла послов далёкого восточного императора скорее по-домашнему, чем помпезно-официально, что было только на руку Андрею, собиравшемуся обсудить с нею больше торговые дела, нежели политические.

В связи с последними новостями из Италии, герцогиня чувствовала себя счастливейшей женщиной, хотя, как опытный политик, и пыталась скрывать свои чувства. Однако весь её немалый двор знал, что племянник, в воспитание которого она вложила всю себя, наголову разбив французов при Павии и взяв в плен короля Франциска, тем самым свершил давно лелеемую ею месть Франции за нанесённое когда-то в юности тяжкое оскорбление. Да ещё и зловредный родственничек, Рене-бастард, точивший её тихое семейное счастье, тоже погиб в той битве. Так что лучшего момента для получения преференций князь придумать просто не мог. И постарался воспользоваться этим по полной.

Нет, Маргарита вовсе не перестала быть рачительным правителем, но ко многим предложениям, исходившим от него, она отнеслась куда более благосклонно, чем даже сам Андрей мог надеяться, так что, анализируя после их встречу, он решительно списал это на эйфорию от свершившейся мести. Недаром же женщина воспитывала Карла в старых добрых антифранцузских традициях! Но, если это выгодно Руси и ему, то да здравствует глупость тех, кто обижает умных женщин! Главное, самому не повторить их ошибку. Благо людская молва уже многое сделала для поднятия его имиджа у Маргариты и её придворных, и ему оставалось лишь не ударить в грязь лицом.

Впрочем, общаться с умной и красивой женщиной было и без того приятно. Она легко поддерживала разговор на любую тему, будь то деловые предложения или обсуждение современного искусства и философии. Так что, кроме тонкого дипломата (ну, по крайней мере, Андрей очень надеялся, что выглядит таковым) и хваткого дельца, ему удалось показать себя и вполне куртуазным аристократом. Под конец визита даже жаль стало, что не получилось надолго задержаться в Мехелене, так как долг звал его дальше, в столицу австрийского эрцгерцогства...

До австрийской столицы посольство добиралось в основном по рекам. Сначала по Рейну, а потом по Дунаю, совершив верхом лишь переход через водораздел этих двух рек. Дорога была не то, чтобы трудна, но довольно опасна. В самих Нидерландах герцог Карл Эгмонт Гелдернский продолжал противостояние центральной власти, удерживая Арнем и основные сельскохозяйственные провинции Оверэйсел и Гельдерен, оставив Бургундскому двору для прокорма лишь Артуа. Идущая война, впоследствии названная Сорокалетней, характеризовались отсутствием крупных сражений между армиями обеих сторон. Вместо этого обычной практикой были небольшие нападения в духе "ударь и беги", рейды и засады. Не обошлось и без морских разбойников, более привечаемых именно герцогом, а не герцогиней. Так что посольский караван мог показаться любителям чужого добра вполне достойной добычей.

А по берегам Рейна бесчинствовали уже отряды восставших, что тоже не делало дорогу безопасной. Но, как бы то ни было, а посольство прибыло в Вену без дорожных приключений, о чём и возблагодарило бога, совершив торжественный молебен.

В начале 16 столетия Вена под рачительным управлением Габсбургов продолжала быстро богатеть, как и её окрестности, ведь Венская котловина предоставляла оптимальные условия для занятия сельским хозяйством: плодородные почвы, обилие водных источников и благоприятный климат. Располагая значительными средствами, венские обыватели постоянно улучшали свой город, строя богадельни, госпитали, школы, просторные дома и красивые церкви. Дошло до того, что благородное сословие стало жаловаться на то, что загородные замки австрийских рыцарей теперь кажутся убогими лачугами по сравнению с роскошными дворцами зажиточных мужланов-горожан.

Но всё же в городе и округе не всё было так хорошо, как казалось со стороны. Реформация, распространяясь по германским землям, добралась и до Вены. Так, некий Пауль Сператус попытался вести лютеранские проповеди даже в центральном соборе Вены - соборе Святого Стефана, за что и был отлучён от церкви в 1522 году. А буквально недавно подвергся казни перешедший в лютеранство венский торговец текстилем Каспар Таубер. И всё же, не смотря на всё противодействие со стороны католической церкви и властей, лютеранство продолжало наступать на земли эрцгерцога. Более того, его воздействию подвергалось всё больше дворян, владевших поместьями за городом. А так же те, кто был недоволен политикой Фердинанда, который смог в 1522 году снести устоявшиеся политические структуры в результате так называемого "кровавого суда" в Винер-Нойштадте и последовавшей расправы с лидерами сословной оппозиции, после чего город перешёл под прямой контроль брата императора.

В общем, жизнь в стольном городе била ключом.

Официальный приём состоялся в королевском замке Вены. В отличие от тётушки, эрцгерцог Фердинанд встречал посольство со всей полагающейся для подобных процедур помпой. Приветствуя послов, молодой соправитель императора встал с трона и снял шляпу, после чего состоялся привычный уже обмен верительными грамотами, заявления о намерениях, здравницы и славословия. Окончилось же всё как обычно торжественным пиром с музыкой и танцами.

А на следующий день ко входу на постоялый двор, полностью оккупированный русским посольством, пришли двое придворных, пригласить старших послов от имени эрцгерцога посетить службу в соборе святого Стефана, который венцы любовно прозывали Штефль. Вообще-то, русские послы обычно воздерживались от посещения храмов других конфессий, но и не отказывались от их посещения, если того требовали обстоятельства. Так, к примеру, присутствовали на службе в костёле Владимир Племянников и Истома Малый в 1518 году и на Москве не увидели в данном эпизоде ничего явно предосудительного.

В общем, князь и дьяк в сопровождении дворян отправились в храм, где им были заранее приготовлены места на галерее прямо над главным алтарем. С этой удобной позиции послы могли с близкого расстояния разглядывать как самого эрцгерцога Фердинанда, так и его молодую супругу, урождённую Анну Ягеллонку. Довольно красивая рыжеволосая женщина, она была старшей сестрой короля Венгрии и Чехии Людвика II (которого венгры звали Лайош), и его наследницей. Именно по этой причине Фердинанд и будет через год требовать для себя венгерскую корону, когда молодой Лайош погибнет при Мохаче. Хотя, возможно, стоит попробовать убедить Фердинанда оказать венгерскому королю куда более существенную помощь? И тогда всё вторжение в Венгрию пойдёт по иному сценарию. Правда, выживи Лайош, и Сигизмунд не завязнет в борьбе с Габсбургами, а это уже было бы не выгодно Руси, так что, возможно, в этом конкретном случае и не стоит вмешиваться в исторический процесс. Вот такая вот она внешняя политика, где ради выгоды для своей страны часто приходится жертвовать судьбами чужой.

Как Андрей и надеялся, после службы послов пригласили в отдельное помещение, где их уже ждал Фердинанд и его супруга, в окружении немногочисленных, но зато самых близких к правителю аристократов. И разговор ожидаемо зашёл о внешнеполитических вопросах. Точнее, о возможном антитурецком походе. До Вены уже долетели слухи о том, что Сулейман решил три года не воевать, дабы заняться внутренним обустройством государства, а также о многочисленных мятежах в Египте, Азии и даже верных янычар в столице. Так что теперь, после победы над французским королём и его пленения, возникал самый удобный момент для подготовки общеевропейского крестового похода. Однако двое из его возможных участников всё никак не заключат между собой мир. Это таким вот образом Фердинанд подошёл к вопросу заключения мирного договора между Василием III Ивановичем и Сигизмундом I Казимировичем.

И вот тут Остапа, точнее Андрея, и понесло. Оседлав любимую лошадку, он принялся пространно объяснять, отчего его государь не может пойти на уступки в деле размежевания границ. А также позволил себе усомниться в трёхлетней передышке, что даст Сулейман Европе. Мятеж янычар ведь случился не просто так. Изнывая от бездействия и больше не живя в обстановке жесткой дисциплины походов, они озлобились как раз на мир, который лишил их военной добычи. Так что, по его мнению, подавив выступление и казнив зачинщиков, султан сразу же засобирается в поход. И путь его будет лежать в Венгрию, ведь у турецких границ в Европе остался лишь один бастион в борьбе с османами - королевство Венгрия, вот только уступки, дарованные последними королями венгерским магнатам, сильно ослабили страну и вряд ли Людвик сдержит натиск султана.

При последних словах Фердинанд нахмурился: падение Венгрии открывало бы для османов путь на Вену, что никак не входило в планы молодого правителя. С другой стороны, австрийская казна была отнюдь не бездонной, да ещё и долг, оставленный императором Максимилианом, довлел над ней тяжёлым грузом, а найм армии - дело дорогое. Тут, интуитивно поняв, о чём подумал молодой монарх, князь молчаливо возблагодарил бога и Шигону, так вовремя пославшего к нему гонца с очередной грамотой, и смело пообещал эрцгерцогу финансовую помощь в виде "меховой казны", которую русский государь был готов выделить для сдерживания агрессии осман. И тут же бросил шпильку в адрес польского короля, в такой момент ведущего переговоры о мире с султаном, внимательно наблюдая за реакцией Анны. Всё же, что ни говори, но она была из рода Ягеллонов. Однако женщина умела "держать лицо", так что понять её отношение к предстоящему предложению Андрей так и не смог.

А предложение было простым: вернуться к планам раздела Польши, которые, к сожалению, умерли вместе с императором Максимилианом. Причём русский государь вовсе не претендовал на польскую корону, а только на "отчину и дедину" государя - земли Литвы, так что саму корону вполне мог бы примерить и Фердинанд. В конце концов, ведь это была его идея использовать Русь для оказания давления на Сигизмунда I, чтобы нейтрализовать усилия Франциска I по заключению династического брака между Ягеллонами и Валуа. А если польским королём станет Фердинанд, то и самого франко-польского союза, на противодействие которому эрцгерцог тратит своё драгоценное время и силы, просто не будет.

Делая это предложение, Андрей думал только об одном: кто из присутствующих тут советников эрцгерцога первым "обрадует" Сигизмунда поднятой на переговорах темой, посеяв у того зерно недоверия к любым предложениям из Вены и Вальядолида? Или ему всё же самому придётся устраивать "утечку" информации. Но первый вариант ему нравился куда больше.

Неожиданно присутствующий на встрече знатный австрийский аристократ Траян фон Ауэрсперг поинтересовался о правдивости слухов про поползновения московитов в ливонских провинциях империи. Мгновенно попомнив матерными словами всех предков имперского князя, Андрей начал объяснять, как складывающуюся ситуацию видят из Москвы. А там её видели просто: "Ливонская земля искони вечная отчина наших прародителей, и от наших прародителей отстав, дани нам давать не похотели, и мы им многажда напоминали, чтоб они, познав свои вины перед нами, исправились; и они перед нами ни в чем не исправилися, еще и прибавили всякого неисправления и грубости". В общем, Ливония, хотите вы того или не хотите, отчина государя русского. Иные земли берите, не жалко, а Литва и Ливония - наши!

И видит бог, Андрей не хотел поднимать этого вопроса, но раз уж он прозвучал, то ходить вокруг да около не собирался. Как известно, принятие очевидного происходит не сразу, и проходит через несколько стадий. Так что пусть уж стадии отрицания и гнева Империя пройдёт сейчас, когда нужда в союзе с Русью у неё куда больше, чем у Руси с Империей. И Фердинанд, и Карл ещё были полны уверенности, что победа над Франциском обеспечила им мир в Европе и всехристианский поход на осман вот-вот состоится. А чтобы подсластить пилюлю, Андрей ещё и добавил от себя:

- Мой государь вовсе не против божьих рыцарей, как то может показаться. Но Орден создавался для несения света истинной веры в души неверных. Теперь, когда вся Ливония давно крещена, пора ему продолжить свою миссию в другом месте, на Святой земле, встав под руку императора и возглавив планируемый им крестовый поход.

- А Ливонию оставить русскому царю, - утвердительно закончил фон Ауэрсперг. Но Андрей позволил себе "не заметить" его реплику и продолжил:

- Восточные земли былой Римской империи ждут своего освобождения от гнёта агарян, так давайте сделаем это, дабы потомки наши не сожалели о нерешительности предков.

"Главное, сейчас забудьте о Ливонии, а там султан вам задаст и станет вам уже не до дряхлеющего порождения средневековья", - мысленно закончил он про себя.

Однако так просто умереть затронутой теме фон Ауэрсперг не дал, заставив тем самым Андрея выложить перед эрцгерцогом и его советниками часть козырей, известных ему больше из-за того же послезнания, чем по донесениям ещё только оперяющейся разведки. А именно: желание Сигизмунда аннексировать Ливонию для себя, но не так, как это произошло с Пруссией, где бывший магистр сумел избежать потери земель, став герцогом прусским, хоть и вассальным польскому королю. Так что, учтя свои ошибки и идя на поводу у чаяния магнатов и шляхты, с Ливонией польский король собирался поступить по-другому. Подтекст был ясен всем: мол, смотрите, господа, сами, Ливонию вы всё одно теряете, но либо она отойдёт к враждебной Польше, либо к дружественной Руси. Удержать же её вы сможете лишь затратив огромное количество сил и средств, которые нужны вам куда более на Балканах, чем в тех глухих местах. И судя по тому, как австрийский аристократ резко замолчал, посыл князя он понял. Правда, что он по этому поводу подумал, осталось для Андрея тайной, так как тот своими мыслями с послом делиться не стал. И это было тревожным звоночком, ведь своих источников при венском дворе у князя не было, зато всякие бароны, типа "знатока Руси" Герберштейна, вокруг эрцгерцога ошивались кучами. В общем, ушки придётся держать востро, мало ли какие слухи по дворцу поползут. Глядишь, и удастся узнать, отчего это австриец за Ливонию испереживался.

И всё же прошедшая встреча больше пошла в плюс посольству, чем в минус. Фердинанд, хоть и не отмахнулся от ливонского вопроса, но признал, что в данный момент он не так важен, как вопрос крестового похода против осман. Ну и, разумеется, финансовая помощь со стороны императора всех рутенов. Так что покидал эту аудиенцию Андрей в довольно благостном расположении духа, хотя дьяк его мнение о прошедших переговорах не во всём разделял. Но молчал, прекрасно поняв, что ливонский вопрос всплыл неспроста.

Однако политика политикой, а пребывая в Вене, князь не мог не озаботиться и иными вопросами. А точнее наймом мастеров. Причём лично сам он ходил больше по представителям культуры, понимая, что рудознатцев или ткачей подберут и его люди, а вот в живописи они скорее всё испортят, чем выберут то, что нужно. При этом Андрей прекрасно сознавал, что мастеров, типа Дюрера или Кранаха ему вряд ли удастся сманить, а вот кого-то из тех, кто ещё не успел прославиться - очень даже вполне. Но проблема была в том, что таких середнячков ему уже доставили немало, а для молодого гения, найденного у изографа, нужен был кто-то более мастеровитый.

Однако хвалёная "дунайская школа", так лелеемая прошлым императором, как-то не впечатлила князя. Он ходил по мастерским, любовался работами местных художников, но чувствовал, что это не совсем то, что ему надо. Слишком много ещё было в этих творениях от средневекового искусства, хотя веяния Возрождения чувствовались во всех работах. Наконец, пообедав в городском трактире, он забрёл в очередную мастерскую больше на автомате, чем надеясь что-то углядеть, и первый же пейзаж, что попался ему на глаза, заставил его и его охранников восхищённо замереть.

На картине был изображён дремучий лес, в котором деревья закрывали все пространство неба. Лесная чаща буквально переливалась зеленоватыми, синими и красными оттенками. Тщательно и мастерски, казалось, был обрисован каждый листок, придавая картине фотографическую точность.

- Добрый день, господа, - раздался сбоку чуть хрипловатый голос хозяина мастерской. - Вижу, вас заинтересовал мой лес. Увы, картина уже продана, но если вы готовы подождать...

- А скажите, милейший, вы работаете на кого-то конкретно, или пишите на заказ? - довольно невежливо, но вполне в духе знатного аристократа, прервал хозяина Андрей. - И пишите ли вы портреты?

- Я работаю на себя, сеньор...

- Перед тобой посол государя русского князь Барбашин, - грозно произнёс один из охранников Андрея на вполне сносном немецком.

- О, простите, ваша светлость, я Адольф Эрхарт, и я рад тому, что вам понравилась моя работа, могу ли показать ещё что-нибудь?

- Портрет, любой, - буркнул, усмехнувшись, князь. Ещё бы, молодой австрийский художник Адольф - не правда ли наводит на ассоциации? Вот так откажешь человеку, а он возьмёт и мир завоюет. Впрочем, сейчас не то время, но до чего же причудлива жизнь.

Портрет, принесённый Эрхартом, оказался очень даже хорош. Ясное и верное построение пространства, реалистическая трактовка пейзажа, гармонически продуманный колорит и лицо мужчины с замечательной живостью выражения. Похоже, он нашёл, то, что ему нужно. Ещё не Гольбейн, нет, но уже совсем-совсем рядом. Правда, тут же в мозгу князя возник логический вопрос: а почему его визави не прославился в веках? Впрочем, один ответ вплыл практически сразу: так ведь через каких-то четыре года Вена подвергнется долгой осаде, а на войне, как это ни прискорбно, гибнут не только военные. Так что, возможно, увезя художника сейчас, он тем самым спасёт ему жизнь, а миру подарит ещё одного видного деятеля эпохи Возрождения. Ну и русскую школу живописи поднимет точно: вон какой натуральный лес написан на холсте.

Вот только уговорить венца покинуть город оказалось вовсе не такой простой задачей. Но, как известно, нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики. Как бы Адольф не хорохорился, но вся обстановка дома показывала, что жил он не очень-то богато, хотя пейзажи его и пользовались спросом. Но краски, кисти и холсты стоили денег, да и еда тоже не за просто так даётся человеку. В общем, некоторое время поломавшись, Эрхарт согласился посетить далёкую Русь-Московию, о которой в Вене рассказывали больше сказок, чем правды.

После встречи в соборе, между послами и Фердинандом состоялось ещё несколько встреч, на которых удалось срезать кое-какие острые углы и получить довольно обтекаемый ответ по поводу Польши. Переводя на обычный язык, он звучал примерно так: Фердинанд не желает войны между христианскими государями, однако, если польская корона вдруг станет бесхозной, то он готов примерить её для поддержания мира в регионе. Ну а вопрос Ливонии он предлагал обсудить в более поздний срок, что Андрея, имевшего хороший инсайд из послезнания, вполне устраивало.

На этом миссия посольства была окончена и, отсидев прощальный приём, оно в середине июля выехало в сторону Праги, чтобы потом через Франкфурт-на-Одере прибыть в Штеттин, а оттуда уже продолжить путь морем.

Путь был не близким и не быстрым. В городские ворота Праги русские послы въезжали уже в августе. Миновав Староместскую площадь и Карлов мост, они остановились в одном из особняков недалеко от въезда в Градчинский замок. Вообще-то, останавливаться в Праге в планах посольства не было, ведь богемский король находился сейчас в Венгрии, но у Андрея, как всегда, были на то свои планы.

Во-первых, чешские мастера славились своим искусством далеко за пределами Богемии, так что сманить местных стекольщиков, камнетёсов или рудознатцев было весьма полезно для развития Русской земли.

А во-вторых, изменения, вносимые им в историю, мало коснулись здешних мест, но вот для одного человека они оказались просто глобальными.

На одной из кривых улочек Старого Места (а Прага в те времена состояла из трех самостоятельных городов: Старого Места, Нового Места и Малой Стороны с древним кремлём - Градчином), в типографии Павла Северина почти затворником жил молодой мужчина одержимый идеей просвещения. Увы, рождённый в Полоцке, вынужден был он покинуть родную землю, а вернувшись, не был понят местными людьми, и его идея открыть в Полоцке друкарню для печатания книг не нашла в городе большого числа сторонников. И в результате первая Библия на русском языке появилась далеко от земель Великого княжества Литовского - в столице Чешского королевства, Праге. И до появления с помощью попаданца подобных друкарень в Москве и Княжгородке, она оставалась единственным поставщиком книг на кириллице.

Работа полностью затянула доктора медицины и вольных искусств. Пока заканчивалась одна книга, другая, заблаговременно набранная, ждала очереди в печать. Вот только, увы, торговать книгами оказалось куда сложнее, чем шкурами. Купец же Богдан Онкович, чьё имя увековечил сам печатник припиской в каждой книге: "издано на средства Богдана, Онкова сына, радца Виленского", был щедр только поначалу. Но даже в иной реальности его хватило лишь на пару лет, а потом и ему стало трудно спонсировать пражскую друкарню, и он сам предложил перевезти её в Вильно, а ведь нынче в Литве ситуация для торговых людей была куда хуже.

Так что настал тот день, когда человек с грустью пересчитал свои средства. Оставшаяся сумма была ничтожна. Её не могло хватить даже для того, чтобы закончить печатание уже совсем готовых книг. А ведь нужно было еще расплатиться с поставщиками бумаги, домовладельцем и уплатить жалование людям, работавшим в друкарне...

Вот тогда-то Франциск Скорина - а именно о нём и шла речь - в иной реальности и надумал всё же вернуться в Великое княжество Литовское. Но в этой его раньше нашли люди князя и предложили довольно заманчивый контракт, по которому половина мощностей друкарни должна была работать на князя, а вторая половина была в полном распоряжении Скорины. Впрочем, зная нрав полочанина, который всегда старался быть независимым и печатал только то, что ему нравилось, князь готов был выкупить его предприятие, снабдив его средствами для выезда в Вильно. Но финансовая ситуация и обида на литвинов, не оценивших его замыслов, заставила печатника поступиться частью свободы, тем более, что и далёкий московский аристократ не требовал чего-то сверхобычного. Зато, печатая его листки, Скорина многое узнавал про то, что творится на Московской Руси, которой нынче принадлежал и его родной Полоцк.

Увы, совместная работа продолжалась не долго. Литовские меценаты Скорины, Богдан Онков, Якуб Бабич, а также князь Константин Острожский, были сильно заинтересованы в развитии книгопечатного дела в собственном государстве, особенно сейчас, когда православным удалось добиться значительных уступок в отношении своих прав в княжестве. И в 1523 году Скорина всё же переуступил свои права на друкарню княжескому приказчику.

Вообще-то, поначалу князь не хотел отпускать Скорину в Литву, понимая, что может сотворить хорошо организованная печать. Но, поразмыслив на досуге, решил, что не стоит в подобном деле стоять на пути прогресса. В конце концов, Руси выгодна не окатоличенная Литва, а православная. А никто в Литве сильнее, чем Острожские, с их академией в Остроге, ратовать за ученье и веру не будет. Так пусть же отец и сын тратят из своих средств, просвещая литовских русинов, зато, когда Русь захватит те земли (а Андрей сильно надеялся, что ошибок Грозного нынешней Руси избежать удастся), она получит огромное количество образованных людей, на становление которых не потратит и полушки из собственных денег. То есть сработает, как этакий аналог США его времени, снимавший сливки умных граждан в других государствах.

В общем, Скорина, получив хорошие отступные, уехал в Вильно, а пражская друкарня теперь начала работать на князя в полную силу, выпуская как учёные трактаты, так и книги, пользующиеся большим спросом и проносящие главную прибыль предприятию. А ещё друкарня выпускала сатирические памфлеты, в которых ненавязчиво вбивала в голову европейцев идею о том, что далёкая Русь - это друг и союзник Европы, помогающий ей бороться с османской угрозой. И именно отсюда вышли те листки, на которые столь сильно оскорбились в Кракове, ведь в них осмеивали польского короля, хвалящегося единственной победой под Оршей, а потерявшего в результате войны кучу земель и городов. Идея листка была проста: брехать всякий может - бумага всё стерпит, а вот дело делать - это вам не сказки рассказывать. И образованные люди в Европе суть послания уловили правильно. А Андрей продолжил делать подобные вбросы, насилуя собственную память и вспоминая всё, что говорил когда-то замполит про "информационное противостояние".

Так что, оказавшись поблизости, князь решил воспользоваться оказией и посетить своё зарубежное предприятие с целью, как инспекции, так и постановке в печать новой книги, издание которой должно было вызвать в учёном мире изрядный резонанс. Потому что он замахнулся ни много ни мало, а на гелиоцентрическую гипотезу Коперника. Ведь если господин поляк оттягивает опубликование своего открытия, то почему бы одному наглому попаданцу этим не воспользоваться? Уж у него-то за плечами астрономических знаний для подобного плагиата воз и маленькая тележка. Да и общение с астрономами уже этого времени позволила уточнить и вспомнить многое из давно забытого. Тем более что большими доказательствами книга Коперника не изобиловала, так что труд князя Барбашина на этом фоне выглядел даже солиднее, вобрав в себя все достижения астрономии на этот момент и кое-что из будущих открытий. Не обошлось и без наглого экспроприирования и у других корифеев для пущей верности своего "окрытия". Ведь до работ Тихо Браге, Кеплера и Галилея учение Коперника находило лишь единичных приверженцев, потому что орбиты планет - это далеко не окружности, как считал поляк, но это выяснилось много позже опубликования его книги и всё это время гелиоцентрическую систему подвергали самым различным нападкам. Так что Андрей решил, что "кашу маслом не испортишь" и сразу же внёс в своё сочинение вывод, сделанный якобы одним арабским астрономом, что каждая планета Солнечной системы обращается по эллипсу, при этом само Солнце вовсе не находится в центре данного эллипса, отчего планеты то приближаются к светилу, то удаляются от него. А ещё все планеты подвержены силовому воздействию со стороны Солнца, причём планеты должны двигаться тем быстрее, чем они ближе к нему, - ведь разгоняющая их сила возрастает по мере приближения к светилу. И, разумеется, удаляясь от Солнца, они начинают эту скорость терять.

Математика? Да боже упаси, многие ли навскидку помнят формулы Кеплера? Вот то-то. Нет, кое-какие рассчёты в книге были, всё же за небом люди наблюдали уже тысячи лет, и многое уже было ими описано и рассчитано, но всё же княжеское сочинение ставило больше вопросов, чем давало ответов. Примет ли местный "научный мир" подобное? Да кто же его знает! Но князь собирался брать не только "открытиями", но и количеством отпечатанных экземпляров. Причём в самые известные университеты он собирался свои книги просто дарить: пусть читают, пусть смеются, но главное - они будут спорить, а потом и в этом мире найдётся свой Кеплер и Тихо Браге, которые докажут, что русский князь был прав. А когда книга будет в каждой библиотеке, то отмахнуться от неё будет куда труднее, чем от единичного трактата. И не забыть подарить один экземпляр папе римскому. Ведь ныне здравствующий Климент VII в иной реальности даже собрал однажды кардиналов и приближенных к нему лиц в Ватиканском саду, чтобы выслушать сообщения своего ученого секретаря об новом учении. Сообщение это было выслушано довольно благожелательно, причем отношение к Копернику осталось неплохим и при следующем папе Павле III. Лишь благодаря Бруно церковь увидела, что учение Коперника таит в себе глубочайшую ересь и начала борьбу с ней. Как, впрочем, и лютеранство и родная православная, иосифлянского толка. Но если папа на первых порах не будет против, то княжеская книга о движении планет впишется в европейскую науку, что со временем только пойдёт на пользу Руси. А уж со своими церковниками князю придётся разбираться самому. Но тут у него уже были кое-какие наработки, так что он вовсе не считал это дело заведомо проигрышным...

Внимательно проверив всю бухгалтерию друкарни и озадачив чеха-приказчика сроками выпуска своего трактата, князь позволил себе и посольству отдохнуть в Праге пару суток, после чего двинулся в дальнейший путь. И в конце сентября были уже в Штеттине - стольном городе герцога Померанского.

Герцогство то распадалось на малые части, то собиралось вновь под рукой одного правителя. Нынче им совместно правили дети Богуслава X Великого и польской принцессы Анны Ягеллонки - Георг и Барним, ещё не получивший прозвище Благочестивый. И по счастью, оба они ещё находились в городе, хотя и собирались уже отправляться на рейхстаг, который в этом году должен был состояться в Аугсбурге.

Посла императора всех рутенов братья приняли с опаской, ведь восточноевропейский политический расклад они знали куда лучше и императора, и эрцгерцога. Да и польский король приходился им родственником, а часть их земель была и вовсе формально подвластна польской короне. Что, учитывая постоянную угрозу со стороны бранденбургских Гогенцоллернов, делало Сигизмунда ситуативным союзником Померании. И вот как раз эту ситуацию Андрей и хотел изменить для пущей пользы себя, ну и Руси, соответственно.

Но прежде чем говорить о политике, он заговорил с братьями об экономике, ведь ничто так не помогает договариваться, как взаимовыгодное дело. А выгода от Померании для Руси была весомая.

Во-первых, по Одеру шел не менее значимый, чем по Висле, поток зерна, отчего ганзейский город Штеттин считался главным конкурентом польского Гданьска.

Во-вторых, трафик цветных металлов из Силезии, Моравии и Словакии тоже был достаточно внушительный.

Ну и в-третьих, по Одеру сплавляли столь нужную для кораблестроения древесину, как дуб, бук и тис.

Остальные сплавляемые по реке товары были обычной мелочью, но их было много и вкупе они тоже приносили огромный доход, ганзейские купцы не дадут соврать.

И вот на всём этом обилии буквально и наживался ганзейский город Штеттин, всеми доступными силами реализуя своё стапельное право. А поскольку река не море, то миновать город без остановки было практически невозможно, отчего штеттинские купцы и патриции богатели из года в год, набирая силу и вес. Но лишь жалкие крохи от этого пирога попадали в казну герцогов. И что с того, что город считался померанской столицей, если даже место под собственный замок отцу братьев пришлось буквально вырывать у горожан с боем? А когда герцоги на своей же земле поставили крепость-порт Свинемюнде, чтобы доход от таможни пошёл в их карман, обнаглевшие шеттинцы просто и без затей пошли и сожгли мешающий их торговле городок, нагло заявив герцогам, что и впредь не потерпят ничего подобного.

И вот на стыке всех этих противоречий Андрей и собирался построить своё предложение герцогам. А было оно простым и не затейливым: восстановить порт Свинемюнде вместе с герцогской таможней и лоцманской станцией. Причем принцип работы порта был бы прост: кто хочет платить двойную пошлину, пусть плывёт в Штеттин, оплачивая работу проводников, а кто не хочет - торгует в порту герцога. Причём последних в любом случае было бы достаточное количество, ведь Свина в последнее время обмелела, отчего Штеттин попал в ту же ситуацию, что и русский Новгород: далеко не все корабли нынче могли пройти в его порт.

Ну а кроме порта, князь собирался предложить герцогу создать собственный речной флот, дав ему право бестаможенного прохода по всем рекам герцогства, что весомо снизило бы цену на любой товар, доставленный им. В таком случае русские купцы (в лице Руссо-Балта, разумеется) за собственный счёт организовали бы в новом герцогском городе Гостинный двор и начали бы поставлять герцогу любые товары, как производящиеся в Европе, так и те, что везут из дальних земель испанцы и португальцы. Подобная торговля без ганзейских накруток Штеттина была бы выгодна и русским, и померанцам.

- Всё это весьма заманчиво, - задумчиво проговорил, выслушав князя, высокорослый Георг, подкручивая свои роскошные усы. - Но Штеттин не простит подобной выходки и опять сроет поселение. А воевать с собственным городом нам не с руки.

- Ну и пусть сроет, - тут же парировал герцога Андрей, вызвав у обоих удивлённые взгляды. - На то и расчёт! Вот не думаю я, что вам по душе стольный город, ведущий себя чересчур вольно. А тут пострадают не только ваши, но и мои интересы. И тогда я буду в полном праве прислать вам в помощь своих людей с хорошей осадной артиллерией. Что вкупе с вашими воинами, позволит захватить Штеттин и лишить его, наконец, вольного статуса. Столица герцогства должна быть под полным владением герцога, а не мужланов, даже не говорящих на его языке.

- А в чём ваш интерес, князь? - вступил в разговор Барним. - Или это интерес вашего господина?

- О нет, просто мой государь с горечью наблюдает, как земля его пращуров теряет себя.

- С каких это пор Померания - земля пращуров московского царя? Или и наши земли он собирается признать своими отчинами и дединами?

- Что? Нет! Василий Иванович вовсе не считает Померанию своей отчиной, в том же смысле, что и Литву с Ливонией. Просто он хорошо помнит, что все мы - Рюриковичи, Никлотичи, Грифинчи - выходцы из одной страны, когда-то располагавшейся на этих землях - Вендской державы. Но это было так давно, что многие забыли об этом. Однако люди, населяющие берега Одры, до сих пор говорят на старом языке полабов. Недаром же вам так легко общаться с польским королём, настолько ваши языки похожи. И только в городах преобладают германцы, разрушившие нашу общую державу.

"Но именно они и заставляют вас забыть язык пращуров", - подумал при этом князь про себя. - "Плывя сюда, я заметил, что вендами теперь зовут исключительно простолюдинов, а полабский язык уже запрещён в судопроизводстве и вводятся ограничения на его употребление в школе и церкви. Ещё немного, и вы станете настоящими немцами".

- Интересный взгляд на прошлое, - усмехнулся Георг. - Но мы не живём воспоминанием.

- Согласен. Воспоминания - удел стариков. А потому я и предлагаю выгодный союз здесь и сейчас.

- Ага, очень выгодный: ограбить собственный город и выступить против польского короля - усмехнулся Барним.

- Вкратце - да. Но это поверхностный взгляд. В итоге же после этого это будет именно ВАШ город, подчиняющийся вашим законам и признающий вас полновластным сюзереном, а польскому королю, возможно, в скором времени будет и не до вас.

- Откровенно, - хмыкнул Георг.

- А зачем словесные кружева там, где говорят воины? - вроде как удивился Андрей. - Приняв моё предложение, все остаются лишь в выигрыше. Вы получаете верноподданную столицу и спорные города, не принося лённую присягу, всего лишь за то, что заставите польского короля лишь оттянуть часть сил с восточного направления. А наши купцы в Свиномюнде получат гостинный двор с правом свободной торговли, как оптом, так и в розницу с любым купцом из пришедших в порт. С выплатой всех положенных пошлин.

- Заманчиво, однако Польша, в отличие от нас, не граничит с Русью, - напомнил Барним.

- Но ведь войска можно легко и по морю доставить, - парировал Андрей. - Впрочем, к этому разговору всегда можно будет вернуться позже. Но даже если вы и не захотите выступать против вашего родственника, то вот торговые дела, думаю, будут выгодны всем нам и без военного союза. Так что, думаю, откладывать их в долгий ящик явно не стоит...

- Долгий ящик? - удивился Георг, а Андрей поневоле прикусил язык. Ведь Алексея Михайловича с его длинным ящиком для жалоб в этом мире ещё не было. Но, быстро сориентировавшись, он рассказал эту историю, приписав одному их ромейских императоров, заставив обоих герцогов посмеяться над ней.

Ну и, как следовало ожидать, торговые дела заинтересовали герцогов, вечно нуждающихся в деньгах, куда больше, чем возможный политический союз. Ещё бы, одна выплата на содержание императорской армии обходилась им в шестьсот тридцать марок серебром. Так что результатом долгого и плодотворного разговора стало принципиальное согласие обоих герцогов на восстановление Свиномюнде со всеми службами, и постройку в нём русского гостинного двора со своей церковью и постоянным населением в пару десятков человек.

Об остальном же они лишь пообещали подумать после рейхстага. Андрей тоже не стал настаивать, однако в нужный момент удачно "вспомнил" историю про короля Прежимысла Отакара, которого не избрали императором только по той причине, что он славянин, хотя к тому времени Чехия уже давно входила в Империю. Так сказать, для затравки под будущие планы.

А затем, простившись с обоими герцогами, посольство погрузилось на корабли святой эскадры, что зашла за ним прямо в Штеттин, и отплыло домой, на Русь, куда и прибыло, после некоторых приключений, в последних числах октября. Однако за то время, пока оно путешествовало по Европе, в делах, развёрнутых Андреем, случилось много чего интересного.