Князь из будущего. Ч. 1

Глава 11

Убогие словенские хижины, провонявшие за зиму душным запахом немытых тел, были оставлены до холодов. Бабы потом выскребут с потолка и стен слой сажи, свисающей омерзительными черными хлопьями. Жалкие остатки племени кочагир сгрудились тут, потеряв от последних невзгод чуть ли не половину людей. Юрты рода были поставлены в стороне от старинных руин, ведь люди степи любили простор. Мирная вроде бы картина была обманчива. Тут были чужаки, и лишь воля одного человека держала на цепи гнев мораванских всадников, что еще не остыли от жажды мести, накопленной за долгие годы.

Уцелевшие старейшины рода кочагир стояли на коленях перед молодым парнем со светлыми волосами и длинными усами, что носил смерть на кончике своего языка. Они уже слышали о нем. Много причудливых слухов об этом человеке носилось по паннонской степи. А вот теперь им посчастливилось увидеть его своими глазами. Или, скорее, не повезло… Уважаемые люди были готовы к смерти, но то один, то другой кидал исподлобья взгляд на сапоги тончайшей кожи, странный доспех и голый подбородок. Отсутствие бороды у воина и мужа должно было вызвать презрительную усмешку, но почему-то не вызывало. Напротив, воин, сидевший на кошме перед ними, выглядел именно как воин, и воин победоносный. Понурые головы стариков вновь клонились к земле. Они не ждали ничего хорошего от словенского князя, который вырезал их войско и в своих землях, и в землях мораван. Храбрец Батбаяр, сын хана Турсуна попал в хитроумную ловушку, и тысяча всадников не вернулась из-за Дуная, оставив степь без сыновей и отцов. А выбора у племени кочагир не было. Полукровки загнали их остатки, словно охотничьи собаки и предложили выбор: либо они едут на разговор к словенскому хану, либо все племя идет под нож. Еще полгода назад эти твари были нищими, как семьи их матерей, а теперь они похвалялись добрыми конями, взятыми в аварских кочевьях, доспехом и оружием. Старики приняли неизбежное. Если есть хоть малая возможность сохранить род, то они его сохранят. Даже если для этого нужно будет принять лютую смерть. Нечего было противопоставить разгромленному племени новой силе. Особенно вон тому…

Исполинского роста фигура, с ног до головы закованная в железо, застыла по правую руку князя, приводя в ужас степняков оскаленной мордой железной маски и топором, на который опирался воин. Торчащие вперед клыки, приклепанные к маске, были личной идеей князя, чем он безумно гордился. И сейчас Самослав читал на лицах наивных кочевников одну и ту же мысль. Они, вне всякого сомнения, видели перед собой того самого ручного дэва и знаменитый топор, которым он зарубил хана Тоногоя. На их лицах читался плохо скрываемый ужас.

— Ну что, почтенные, — обратился, наконец, к ним Самослав. — Как жить теперь будем? У вас выбор небольшой теперь.

— Сейчас твоя воля, хан, — прочистив горло, — ответил самый уважаемый из старейшин, носивший имя Онур. — Хочешь, убей нас всех. Хочешь, прогони с наших земель. Нам нечем тебе ответить. Наши воины погибли в походе. Мой род выставит едва ли одного из пяти воинов от того, что было раньше. Кто не погиб в походе, был убит твоими ручными псами. Этими предателями…

— Ну, а если я не стану вас убивать? — неожиданно спросил Самослав. — А если я и с земли вас не стану сгонять? Что вы будете делать тогда?

— Ды… Э-э-э, — многозначительно промычали старики, пытаясь сохранить умный вид. Получилось не у всех. — Зачем тебе это? Разве ты не враг нам?

— Враг! — легко согласился Самослав. — Но могу быть другом. А зачем мне это, я тебе сейчас объясню. Вот, скажи, уважаемый, не придут ли соседи, чтобы согнать остатки твоего рода с пастбищ?

— Придут, — хмуро согласились старейшины. — Придут, и прогонят нас. Если ты слаб, все тебя гонят, словно шелудивого пса. Тебе даже убивать нас не нужно. Придут новые хозяева в эту степь, и мы станем их слугами, войдя в новое племя. Наши дочери станут наложницами, а сыновья станут нукерами у нукеров нового хана. Мы первыми пойдем в бой, и последними будем получать добычу. И так до тех пор, пока племя кочагир не будет забыто всеми. Так всегда было и так всегда будет.

— А вы хотите себе такой судьбы? — поинтересовался Самослав с серьезным лицом.

— Зачем ты смеешься над нами, хан? — с обидой сказал Онур. — Разве мы заслужили это? Наши сыновья и внуки воевали достойно, и погибли, как воины. Мы примем свою судьбу, как подобает.

— Тогда слушай мое предложение, старик, — наклонился вперед Самослав. — Я оставлю вам родовые земли, и даже добавлю еще, если твои соседи окажутся слишком глупыми. Но вы присягаете мне, и даете воинов, когда я иду в поход. Вы торгуете на моих землях без пошлин, и купцы на ваших землях тоже торгуют спокойно, и им никто не чинит обид. Вы платите дань конями, а взамен я защищаю вас так, словно вы мои родственники.

— Великий каган не потерпит этого, — с грустной улыбкой покачал головой старейшина. — Мы бы рады сохранить свои земли, но кто сдержит набег народа хуни, или племени огуров, если они захотят прийти сюда?

— Я помогу вам, — ответил Самослав. — Я предлагаю договор племени кочагир. Вы сохраните свои земли, и я помогу вам при набеге соседних племен. А взамен вы прикрываете мораванские земли на этой стороне Дуная. Ну, и сами без моего разрешения за Дунай больше ни ногой. А когда подрастут новые воины и захотят добычи, поверь, я дам им возможность смочить мечи в крови врагов. А каган… А кагану мы ничего не скажем. Вы будете на словах изъявлять ему покорность. До тех пор, пока я не прикажу обратного. Родичам скажете, что откупились от меня конями, баранами и серебром.

— Ну, если только так…, - старейшины задумались. — Ну, раз так, то мы согласны, хан. Жизнь племени важнее, чем глупая гордыня.

— Сколько у вас осталось воинов, что носят тяжелый доспех и могут биться длинным копьем?

— Два десятка, — сгорая от стыда, сказали старики. — И половина из них не слишком молода. Потому и не пошли в тот поход. К чему тебе это?

— Они будут учить мою конницу, — пояснил Самослав. — У меня теперь много хороших коней, а вот таких бойцов, как ромейские катафрактарии, нет ни одного. Я готов взять этих всадников в свое войско и дать им высокие чины. Платить буду солью.

— Да??? — раскрыли рты старейшины. Род после всех навалившихся на него несчастий изрядно обнищал. — Так мы тут и сами еще ого-го. А сколько платить будешь?

— Не обижу, — улыбнулся в усы Самослав. — Но у вас будет всего год, почтенные. Через год мне нужна лучшая конница в этих землях.

— А много? — полюбопытствовали старейшины.

— Полтысячи, — небрежно бросил Самослав.

— Полтысячи …, - изумленно прошептали старики. — Да с таким войском ты заберешь всю степь на неделю пути. В кочевьях бабы, старики и мальчишки. Но великий каган не позволит… Ты либо сумасшедший, либо отмечен богами. Хотя… пока боги на твоей стороне. Значит, и нам с тобой по пути.

— Кстати, почтенные, а когда вы ждете набега соседей? Когда придут гнать вас с родовых пастбищ?

— Думаем, весной, по свежей траве, — пояснили старейшины. — Пока вести дойдут до кагана, пока ханы подумают и договорятся, кто двинет свои стада на беззащитные земли, уже и зима наступит. А зимой мы не воюем.

— Тогда у вас нет года, почтенные, — с людоедской улыбкой сказал словенский князь. — В ваших же интересах научить моих людей биться в конном строю уже к следующей весне. А ты, почтенный Онур, готовься. Поедешь к великому кагану, повезешь подарки.

— Так у нас же не осталось ничего, — растерялся Онур.

— А я тебе дам, жупан Онур, — успокоил его Само. — Будем тебе должность тудуна покупать. Если получится, конечно. И вот еще что, уважаемый. Вот этот паренек с тобой в ставку кагана поедет. Если спросят, скажешь, что от словенской наложницы сын. Он тебе в дороге служить будет. Его Добрята зовут, но ты ему какое-нибудь степное имя дай. Он на него отзываться будет.

Старейшины с любопытством посмотрели на мальчишку лет двенадцати с не по- детски серьезным взглядом. Они встали, поклонились с достоинством и поскакали в свои кочевья. То, что они сделали, было изменой, и самое милосердное, что их ждало — это лишение головы. А вот если великий каган будет в плохом настроении, то может и кожу содрать. Впрочем, выбирать было не из чего. Либо они гибнут сейчас под ударами булав мораванских ублюдков, либо гибнут потом. Может быть… Когда-нибудь… Правда же, выбор был очевиден? Вот и старейшины так думали, полагая, что как-нибудь сумеют извернуться, если ветер вдруг подует в другую сторону.

— Княже, — Арат шагнул вперед, коротко поклонившись Самославу. — Мои воины отчаянные храбрецы, ты это знаешь. Они хорошо стреляют из луков, сражаясь на коне, но доспехов никогда не носили. Они не станут к весне лучшими всадниками, чем авары. Это просто невозможно. Авары постигают эту науку с малых лет.

— А разве я сказал, что мы будем биться с аварами, словно мы авары? — удивленно посмотрел на него Самослав. — Так у нас, и впрямь, нет никаких шансов. Поверь, нам будет, чем удивить их. Мои мастера уже работают над этим. Но пока вы будете учиться у этих стариков. И поверь, ты еще не раз скажешь им спасибо.

— Благослови нас Святой Мартин! — кузнец Лотар поджег пучок соломы, который пропихнул в узкий канал, через который воздух должен поступать в плавильный горн.

Месяцы исступленной работы в небольшом городке, построенном в Шумавских горах, дали, наконец, свои плоды. Два десятка подмастерий-дулебов обступили печь, сделанную из веток, обмазанных глиной. Конус высотой в два человеческих роста сначала прокалили пламенем в течение суток, а потом забили до половины древесным углем. Железную руду, размолотую до размера боба, загрузили в печь слоями толщиной в ладонь. Слой руды, слой угля, слой руды, слой угля…

— С богом! — Лотар, который был тут единственным христианином, перекрестился. Дулебы поминали Сварога, что в этих землях был покровителем кузнецов. Каждый молил своих богов, прося удачи в нелегком ремесле. Понемногу уголь схватывался несмелым огнем и Лотар скомандовал:

— Качай помалу!

Дулебы подтащили мехи, сделанные из кожи, и начали подавать воздух в сопло воздушного канала. Лотар ходил вокруг горна, прислушивался и словно пытался что-то увидеть сквозь его стенки. Там, за толстым слоем глины происходило настоящее священнодействие. Сила Сварога, создавшего когда-то жизнь из искры, творила чудо. Из красно-бурого камня, найденного в этих горах, получится доброе железо, и все словене до единого верили, что мастер из германских земель — настоящий колдун. Точно такой же колдун, как и ковали в дулебских селениях. Не может человек, которому не шепчут на ухо сами боги, сотворить этакое диво.

— Сильнее качай! — скомандовал мастер, который словно почуял что-то неладное там, внутри. — Поддай!

Дулебы поддали. Им теперь качать воздух несколько часов, пока по специальной борозде не потечет жидкий шлак, а внутри печи капельки железа не спекутся в железную крицу размером с лошадиную голову. Лотар ходил кругами вокруг плавильного горна, не находя себе место. В то время мастер-кузцец делал всю работу от начала до конца. Он и плавил, он и ковал, он и шлифовал изделие, он и прилаживал рукояти… Да только его светлость велел всю работу на куски разбить и те куски поручить разным людям. Просто вроде бы, да только времени вполовину меньше уходит теперь на привычную работу. Время тянулось бесконечно, а блестящие от пота подмастерья менялись у мехов. Даже они, могучие парни, сделанные словно из одних лишь жил, нуждались в отдыхе.

— Хорош! — поднял руку Лотар и вновь помянул святого. — Ну, не подведи! Благослови меня, грешного!

Он выломал ломом стенку горна и под восторженный рев жителей городка, во все глаза следивших за этим действом, вытащил клещами железную крицу. Даже с его бычьей силищей это оказалось непросто. На лбу кузнеца вздулись жилы, лицо покраснело, и вскоре крица перекочевала на наковальню. Ее еще нужно будет отбить от шлака и кусочков несгоревшего угля. Долгая, трудная и нужная работа. Но Лотар был на седьмом небе от счастья. Впрочем, недовольный голос ненаглядной женушки спустил его на бренную землю.

— И это каждый раз так будет? — недовольно спросила Эльфрида, сложив руки на пышной груди. Восторга мужа она не разделяла.

— А… э-э…, - глубокомысленно промычал Лотар. — А что не так-то? Большое дело сделали. Сам князь велел первую крицу до зимы ему дать, а мы даже раньше управились.

— Он тебе еще велел подумать, чтобы силу воды к этой работе приспособить. Забыл? — ехидно спросила Эльфрида.

— Кто тут мастер? — набычился кузцец. — Я или ты? Ты — баба. Вот иди и своими горшками командуй! А я лучше знаю, как надо делать. И мне в моих делах даже сам князь не указ. А уж ты тем более.

— То есть, вы, два десятка олухов, будете день напролет в свой кожаный мешок дуть? — разъярилась Эльфрида. — А ты будешь ходить вокруг, как шелудивый пёс вокруг объедков?

— Да что не так-то? Дурная ты баба! — взорвался кузнец. — Как еще железо плавят, по-твоему?

— Что не так? — заорала на него в ответ жена. — Да все не так! Ты говорил, что любишь меня! А я при живом муже, словно вдова живу. Ты же из кузни своей не вылезаешь! Я уж и забыла, когда мужскую ласку от тебя получала! Придешь, поешь молча, и спать!

— Так у меня работы по горло, — смутился вдруг кузнец, искоса поглядывая на подмастерий, которые наслаждались бесплатным зрелищем.

— Так теперь из-за того, что ты дурак набитый, — продолжила орать жена, — я должна вдовой жить? Тебе сам князь сказал воду приспособить для работы! Ты что, сильнее, чем река? Да если бы мой отец был таким дурнем, как ты, то голыми руками жернова бы ворочал!

— Да ты о чем говоришь-то? — голос Лотара сорвался, а в голове словно сверкнула молния. — Ты хочешь мельничным колесом молот поднимать?

— Водяное колесо может и молот поднимать, и мехи качать, и вообще все, что захочешь, — снисходительно посмотрела на него жена. — Мне еще дед рассказывал, что в Арелате[24] с римских времен шестнадцать мельниц подряд стоят. А раньше в кузнях тяжелые молоты сила реки поднимала. Ты что, забыл, чья я дочь? Да я выросла на мельнице! Я там каждый гвоздь знаю.

— Святой Мартин, помоги мне! — прошептал Лотар. — Так вот о чем его светлость мне говорил, а я не слушал его. Воистину, гордыня — грех смертный. Покарал меня господь за это слепотой. Ведь у меня всё под самым носом было.

— Пойдем уже, горе мое, — смилостивилась Эльфрида. — Пойдем, ужин на столе. Я и баню затопила. От тебя ведь несет, как от старого козла. Насквозь уже провонял кузней своей.

Она потянула его за руку, но сдвинуть могучую фигуру мужа не смогла. Да он и не заметил ее усилий. Глаза Лотара смотрели куда-то за горизонт. Он уже забыл и про ужин, и про баню, и про истосковавшуюся по мужской ласке красавицу жену. Его губы шевелились.

— Он же говорил, а я не слушал… Мягкое железо… Твердое железо… Пруты сварить, перекрутить, проковать… Металл будет упругим и точиться хорошо. Только проковать послойно много раз, чтобы слои хорошенько перемешались… Да это же… Да быть того не может! Мягкое железо с твердым заедино! … В разогретом масле закалка… Не в воде… много мягче… Я же и, впрямь, дурак набитый! Помоги мне святой Мартин! Да я же теперь на всем свете самым знаменитым мастером стану!

— Да пойдем же домой, наконец! — умоляюще смотрела на мужа Эльфрида, а по ее румяным щекам от обиды потекли горькие слезы. Она знала этот взгляд. Он означал, что ее муж не пойдет ужинать. И в баню он тоже не пойдет. Он пойдет в свою проклятую кузню и будет там колотить молотом, пока темнота не накроет город, а рассерженные люди не пригрозят поджечь его мастерскую, если он сейчас же не прекратит. И он опять придет домой, съест то, что она подаст ему, не почувствовав вкуса, а потом рухнет спать.

Девушка села на чурбак и горько заплакала. Не так, совсем не так представляла она свое замужество. У отца с матерью многое случалось за долгую жизнь. И колотушки получала мать, и отцу порой от нее сильно доставалось. Но никогда ее отец не менял свою жену на мельницу. Это только ей не повезло так.

— А, пойдем-ка домой, — ожил, наконец, Лотар, который не выносил, когда любимая жена плакала. Он ущипнул Эльфриду за обширную задницу, задорно подмигнув ей. — Спину-то мне в бане потрешь?

— Потру, — шмыгнула носом Эльфрида, моментально перестав плакать. — И не только спину. Ты у меня отработаешь все, что задолжал, муж мой. Там уже резы немалые набежали. Подождут твои железяки.