Кодекс экстремала

Глава 35

Нас с Лешей посадили рядом на заднее сиденье, и я не преминул посмаковать ситуацию.

– Слушай, дружище, а тебя били намного аккуратнее, чем меня!

– Да ну, перестань, – стушевавшись, ответил Леша и тронул себя за скулы. – Все болит.

– Нет-нет, расскажи, как ты сумел так быстро залечить раны?

– Разговорчики! – не оборачиваясь, проворчал с переднего сиденья Игорь Игоревич.

– Гарик, что будешь докладывать? – через минуту спросил Кныш.

Тот не сразу ответил, повернулся, посмотрел в лицо Кныша, потом тронул сержанта за плечо.

– Останови-ка, браток, на минутку.

Кныш и Игорь Игоревич вышли из машины. Я не слышал, о чем они разговаривали. Леша толкнул меня в бок.

– Ты что, не веришь мне?

– Бог с тобой, старичок! Да как самому себе!

Леша внимательно рассматривал мои глаза, словно хотел узнать о моих сокровенных мыслях.

– Понимаешь, – медленно произнес он, – я хотел эту Эльвиру трахнуть между делом.

– Да какой разговор, дружище! Я тебя понимаю. Отпуск, длительное воздержание, отличная кормежка…

– Нет, ты мне не веришь.

Милиционеры вернулись в машину.

– Поехали! – сказал Игорь Игоревич.

Я понял, что они говорили о нашей судьбе. Если действовать по закону, то, конечно, за этот проклятый «ТТ» меня следовало задержать и привезти в отделение. Но если посмотреть с другой стороны, никто этот «ТТ» у меня не видел и даже в случае обыска никогда не найдет – спрятан более чем надежно. От своих слов я могу отказаться. Какой пистолет? Да бог с вами! Никогда в руках не держал и на что нажимать – не знаю! Выдал себя за брата этой женщины? И здесь криминал не ахти какой. Частный детектив, запутался в собственных домыслах: хотел как лучше, а получилось как всегда. Единственная серьезная зацепка – убийство Лепетихи. В этом деле я свидетель номер один. Почему сразу не доложил в милицию, когда обнаружил труп? На каком основании заходил в квартиру убитого? Только за это мне уже могут надавать по шее.

Машина выехала на асфальт, и через несколько минут водитель аккуратно объехал труп собаки. Я проводил его взглядом. Сейчас события минувшей ночи казались сном. Но то, что меня ожидало впереди, вообще представлялось плодом больного воображения.

На кругу перед алуштинским автовокзалом машина остановилась, Игорь Игоревич вышел наружу и молча пожал Кнышу руку.

– Довезешь их до Судака и сразу назад. А мне дочь из школы забирать надо, – сказал он сержанту и захлопнул дверь.

Я очень кстати вспомнил о школе. Сегодня первое сентября – начало занятий.

– Фу-ты ну-ты! Володя, а интересная у нас была ночка, да?

Кныш не ответил мне, демонстративно отвернулся и с деланым интересом стал смотреть в окно.

– Да чего ты такой безрадостный? – спросил я его, хлопая по плечу. – Отделались легким испугом. Так ведь?

– Мне твои легкие испуги, – сквозь зубы ответил Кныш, – слишком дорого обходятся. Учти, в последний раз я вытаскиваю тебя из дерьма.

– Не зарекайся! – безапелляционно ответил я и наклонился над щекой сержанта. – Послушай, братан, тормозни-ка у троллейбусной остановки.

– Куда тебя еще понесло? – устало спросил Кныш.

– Мне с вами не по пути. – Я открыл дверцу и помахал на прощание Леше. Тот как-то жалостливо глянул на меня, словно я оставлял его на тонущем корабле.

– Может, я пойду с тобой? – без всякой надежды спросил он.

– Увы, мой друг! К любимой женщине вдвоем не ходят.

«Эх, Леша, Леша, – подумал я, глядя вслед «уазику», – что ж ты натворил!»

Троллейбусы на Симферополь отправлялись каждые пятнадцать минут, и мне не долго пришлось томиться от предгрозовой духоты. В троллейбусе, продуваемом сквозняком словно на палубе несущегося по морю катера, я уснул, привалившись к окну, и открыл глаза, когда мы уже выруливали на площадь железнодорожного вокзала.

Отыскать в малознакомом городе среднюю школу номер двадцать три оказалось делом более сложным, чем мне представлялось сначала. Подростки школьного возраста на мой вопрос пялили на меня глаза так, словно я спрашивал про двадцать третий публичный дом. Люди постарше пожимали плечами, и все как один утверждали, что они не здешние. У меня сложилось впечатление, что в Симферополе в сезон практически невозможно найти коренного жителя.

Через час утомительных поисков я вошел в прохладный школьный вестибюль, поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в учительскую.

– Что вы хотите? – спросил меня молодой мужчина в легкомысленной футболке – преподаватель физкультуры, наверное.

– Я ищу Наталью Ивановну.

– Наталью Ивановну, Наталью Ивановну, – забормотал физкультурник, подходя к стенду с расписанием. – А у нее сейчас урок.

– И скоро он закончится?

– Он только начался, – усмехнулся учитель. – Присаживайтесь, подождите.

Я глянул на часы, хотя времени у меня было хоть отбавляй. Просто я от природы крайне нетерпелив. Нет для меня страшнее пытки, чем чего-либо ждать. Учитель заметил мой жест.

– Собственно, вы можете заглянуть к ней в класс, если у вас срочное дело.

– Очень срочное, – подтвердил я.

– Десятый «Б». Это на третьем этаже, по центральному коридору.

Я поблагодарил физкультурника, поднялся наверх и приоткрыл дверь с табличкой «10-й «Б».

Пожилая женщина, сидя за столом и подперев щеку рукой, устало говорила классу:

– Что вы понимаете в любви? Любовь – это вовсе не чувство. Это не порыв, не страсть, если хотите…

Она обратила внимание, что все ученики с любопытством смотрят куда-то в сторону – на мою побитую физиономию и перевязанное бинтом колено, и тоже повернула голову.

– Вам что?

Я подумал, что она не узнала меня.

– Извините, Наталья Ивановна. У меня очень срочное дело к вам. Мы с вами недавно встречались…

– Да, я отлично вас помню! – перебила она меня. – Вы же из газеты, я права? Зайдите, не стойте в дверях, а то меня продует сквозняком.

Класс затаил дыхание, предчувствуя смену обстановки. Он не хотел слушать о любви и страсти. Его куда больше интересовали мои зияющие дырами брюки и перебинтованное колено.

Мне пришлось зайти, хотя я бы предпочел, чтобы учительница вышла в коридор.

– Вы очень торопитесь? – спросила она и, не дав мне ответить, добавила: – Сядьте за последний стол и послушайте. Мы говорим о нравственных ценностях, о любви к ближнему и сострадании. Считайте, что это будет преамбулой к нашей с вами беседе.

Я сел рядом с полусонным юношей, который, низко пригибая голову, грыз кончик ручки.

– Из какой газеты? – прошептал он.

– «Криминальный вестник», – не задумываясь ответил я.

– А вы что, с разборок или как? – спросил он, с любопытством оглядывая мой вид.

Я едва досидел до конца урока. И как я раньше мог просиживать за партой по шесть часов в день?

Когда грохочущая лавина учеников очистила класс и после них остались лишь запахи духов и табака, Наталья Ивановна протянула мне полиэтиленовый пакет, набитый тетрадями.

– Поухаживайте… Для учителя литературы и языка самое трудное – разбирать почерк и носить домой сочинения. Потому у меня плохое зрение и хронический остеохондроз. Как, простите, вас величать?.. Ну что ж, Кирилл Андреевич, идемте ко мне, будем пить чай и говорить об Эльвирочке.

Мы спустились вниз. С крыши подъезда ручьями стекала дождевая вода, тяжелые капли с шелестом стегали асфальт, и на нем суетились, словно мячики для пинг-понга, серые пузыри.

– Ну вот, как некстати! – сказал я.

Учительница посмотрела на меня едва ли не с возмущением.

– Что значит некстати? Очень даже кстати! Вы не любите грозу?

– Я люблю смотреть на дождь из окна квартиры.

– Правда? – Мой ответ ей не понравился. – А вы производите впечатление отважного рыцаря… Ну, ничего, не сахарный.

С этими словами она решительно пошла под струи. Мне ничего не оставалось, как поднять воротник куртки и последовать за ней.

– Дождь, голубчик, – это естественная природная среда, – говорила она мне. – Тетрадочки возьмите под мышку, чтобы не намочить. Лет десять назад все повально писали шариковыми ручками. А шарики влаги не боятся. Теперь же пошла мода на перьевые. «Паркеры», «Пилоты», еще какие-то – всего не запомнишь. Особенно мальчики любят ручками друг перед другом хвастать… Сейчас налево…

«Неплохое начало, – подумал я. – Если ее как следует разговорить, то потом и не остановишь».

– Вы сами из Симферополя? Из Судака? Что вы говорите! О! – покачала она головой. – Это моя несбывшаяся мечта – жить на побережье. Если бы это произошло, я купалась бы в море круглый год.

– Вообще-то от Симферополя до моря не так уж и далеко.

– Нет, голубчик. До моря далеко. Меня хватает только на то, чтобы четыре раза в год подниматься на плато Чатыр-Даг. Вы знаете, где находится плато Чатыр-Даг?

– Что-то не припомню.

– Это по дороге на Алушту, как раз напротив перевала. Высота – тысяча двести сорок пять метров над уровнем моря. Эти восхождения – мой особый ритуал. Один раз весной, один раз летом, потом – осенью и зимой.

– Даже зимой?

– Да, – кивнула она. – Представьте, даже зимой. Пока меня на это хватает. Я сшила себе бахилы с влагоотталкивающей пропиткой, купила две лыжные палки и замечательную штормовку – придем, покажу. Рано утром доезжаю до перевала – и вперед! Вечером, когда возвращаюсь домой, еле переставляю ноги. Но зато какое великолепное чувство испытываю при этом!.. Вы еще молоды, и вам не понять нас, стариков.

– Ну почему же…

– Не надо спорить со мной!.. Заходите в этот подъезд. Да что вы голову в плечах утопили? Ну-ка, покажите мне косую сажень, грудь – вперед, подбородок – вверх. Ваши куртка и брюки просохнут за пять минут. Кстати, а что это с вашими брюками? Кто это вас так пощипал?

– Меня покусали собаки, – признался я.

– Что вы говорите! И молчали! Надо немедленно обработать раны!.. Считайте, что вам повезло. У меня есть целебная мазь собственного приготовления.

Перед дверью квартиры Наталья Ивановна нагнулась, откинула половичок и подняла с пола ключи. Это удивило меня куда больше, чем сезонные восхождения на плато немолодой учительницы.

– А вы не боитесь?.. – начал было я.

Но Наталья Ивановна перебила меня:

– Не боюсь. У меня ровным счетом нечего красть. А ключи я могу по рассеянности потерять или забыть в школе… Проходите! Только не надо так старательно вытирать ноги, все равно вы нанесете мне столько грязи, что придется мыть пол.

Когда я вошел в прихожую и оттуда осмотрел единственную комнату, то понял, что у Натальи Ивановны в самом деле красть было нечего. Старенький диван, какой-то допотопный буфет, заставленный рюмками и разнокалиберными чашками, большой сундук и круглый стол на одной ноге. Вот и вся мебель.

– Присаживайтесь, – сказала она, кивая на сундук. – На нем очень удобно. Это когда-то смастерил мой дед.

Она скрылась на кухне. Я рассматривал многочисленные – старые и новые – фотографии в рамках, висящие на стенах. Их было так много, что они закрыли обои.

– Это мои ученики, пятьдесят восьмой год, – сказала Наталья Ивановна, зайдя в комнату и проследив за моим взглядом. Она стала расставлять на столе чашки, сахарницу, маленькие вазочки для варенья, тарелку с пряниками. – А вот это, правее, мой класс на практике. Сборка черешни в деревне Дрофино… А вот чуть повыше – этакая сборная солянка. Все медалисты, которых я выпустила.

Я рассматривал лица, глаза, прически, кофточки, пиджаки. На меня смотрела целая эпоха.

– И все-таки, – произнес я, не отрывая взгляда от фотографий, – скажите, почему любовь – это не чувство, не порыв и не страсть?

Учительница усмехнулась.

– Запомнили?.. Это, голубчик, можно понять только с возрастом. То, что молодежь сейчас называет любовью, – всего лишь реакция нервной системы на внешний раздражитель. Обостренный половой инстинкт плюс яркая, привлекательная внешность – вот все, что необходимо для той любви, о которой молодые говорят. К сожалению, она проходит столь же быстро и внезапно, как и начинается… Снимайте свой бинт, он мокрый и грязный.

– Что ж тогда, по-вашему, настоящая любовь?

– А настоящая любовь, голубчик, – это образ жизни, это посвящение себя кому-то или чему-то другому. Она никогда не проходит. Она все равно что принятие веры, все равно что постриг в монахи…

Учительница замолчала, подошла к стене и сняла групповой снимок в рамке, провела по нему пальцем, словно стирала пыль.

– Вот она, Эльвира. Перед выпускным балом. Красивая, юная…

Наталья Ивановна судорожно сглотнула, сдерживая слезы, покачала головой. Я взял из ее рук снимок. В кругу одноклассников Эльвира выглядела не по годам взрослой девушкой. Ровный овал лица, слегка обозначенные скулы, выделяющиеся губы, спокойный, какой-то умиротворенный взгляд. На шее цепочка с крестиком. Для того времени это был вызов, провоцирование скандала. Прическа пышная, украшенная живой или искусственной розой.

Нет, Эльвиру Милосердову, даже если она с годами изменилась, я никогда не видел.

– Сколько у нее было любовных драм! Сколько слез! Сколько порывов свести счеты с жизнью! Но одни увлечения сменялись другими, и она с необыкновенной легкостью забывала своих прежних возлюбленных. Я ей говорила: нет, девочка, это не любовь. Но она снова и снова рыдала на моей груди и клялась, что наконец встретила своего единственного, неповторимого, уникального… Только порыв, только эмоции, словно огонь, в который плеснули кружку бензина.

– Но разве это так плохо?

– Никто не говорит, что плохо. Но все вещи надо называть своими именами: любовь – любовью, эмоциональный порыв – порывом. Тогда люди смогут лучше понимать друг друга и не будет столько разочарованных в жизни.

– Жаль, что вы не были моей учительницей.

– Спасибо, голубчик, спасибо за комплимент. Давайте пить чай, не то остынет… Чего вы там еще увидели?

Мой взгляд вдруг словно приклеился к фотографии, которую я держал в руках. Рядом с Эльвирой в белой рубашке, ворот которой был отложен поверх пиджака, с каким-то легкомысленным бантиком, пристроенным на лацкане, улыбался во весь рот Леша.

– Кто это? – спросил я.

Наталья Ивановна взяла фотографию, отвела ее подальше от глаз.

– Это Алеша Малыгин. Тоже, кстати, один из ее поклонников. Бедный мальчик, совершенно сходил по Эльвирочке с ума! А сколько раз ему драться за нее пришлось! И что? Где он? Как исчез после выпускного бала, так больше я его ни разу и не видела. Кажется, поехал учиться в Москву. Даже на похороны не приехал… Садитесь же, Кирилл Андреевич! Вы словно указку проглотили.

«Нет, милая Наталья Ивановна, – подумал я, опускаясь на сундук. – Это очень хорошо, что вы не были моей учительницей. Потому что в настоящей любви вы ровным счетом ничего не понимаете. Как, собственно, и я».