Кодекс экстремала

Глава 56

Я взял Анну под руку и повел к двери. Парень, стоявший за нами, спросил вдогон:

– Вы совсем уходите?

– Совсем, – не оборачиваясь, ответил я.

Я взялся за ручку, но выход на улицу был занят. Невысокий, мне по плечо, молодой мужчина в спортивной куртке сделал какое-то движение рукой перед лицом охранника, будто хотел схватить его за нос, да в последний момент передумал, сильно распахнул первую дверь и маленьким танком попер на нас. Он был плохо воспитан и не пропустил Анну, вынуждая ее попятиться назад.

– Секундочку! – коротко сказал он, напряженно улыбаясь. – Вернитесь на свое место!

Он стоял спиной к двери, широко расставив свои короткие ножки, и быстро двигал зрачками влево-вправо.

Я, насколько это можно было сделать вежливо, попытался оттолкнуть его от двери, но мужчина, как и охраннику, молниеносным движением сунул мне под нос красную «корочку».

– Федеральная служба безопасности, – сквозь зубы произнес он. – Вернитесь на свое место.

«Дождались», – подумал я. Люди, стоящие в очереди, еще ничего не успели понять, и все, кроме женщины, которая стояла у кассового окна и пересчитывала доллары, испуганно посмотрели на нас. Необычное поведение людей в непосредственной близости от денежных сейфов всегда пугает, как курение на бензоколонке.

Я отвел Анну к ближайшей пальме и на всякий случай закрыл ее собой.

– Не волнуйся, – шепнул я ей. – Сейчас сюда вломится Нефедов, и нас выпустят на улицу.

Анна кивнула. Ей хотелось этому верить. Девушка-кассирша перестала отсчитывать деньги, привстала со стула, глядя на человека в спортивной куртке, и, кажется, незаметно нажала кнопку вызова. Через щель между лепестками жалюзи я увидел, как напротив входа в банк остановился автобус. Окна его были завешены, в салоне – темно. Распахнулись обе двери. На одном окне шторка колыхнулась, и мне показалось, что за ней мелькнула голова в каске и черной маске, закрывающей все, кроме глаз.

Из красной двери вышел Моргун. Он был уже без куртки, в пиджаке, в одной руке нес кожаную папку, а другой что-то доставал из нагрудного кармана.

– В чем дело? Я администратор банка! Кто вы такой? – громко говорил он, приближаясь к маленькому мужчине.

– Ничего страшного! – ответил ему человек из службы безопасности. – Маленькая формальность…

То, что произошло потом, трудно было расставить в последовательности. Кажется, сначала в зале погас свет, затем раздался пистолетный выстрел, а следом за этим – оглушительный визг женщин, стоящих в очереди.

Я схватил Анну в охапку и вместе с ней упал на кожаный диван.

– Стоять! – раздался чей-то крик, кажется, это был голос Моргуна. – Всем оставаться на своих местах.

Топот ног, короткие выкрики:

– Дверь на засов!

– Они пошли! Готовь первую голову!..

– Не подниматься на ноги!

– Заткнись!

Где-то рядом с жутким звоном разбилось большое витринное стекло.

– Пожалуйста! Пожалуйста!.. – нечеловеческим голосом визжала какая-то женщина. Левее главного входа прозвучала короткая автоматная очередь, визг оборвался, и на мгновение стало тихо.

Я приподнял голову. По сумрачному залу, пробиваясь сквозь жалюзи, бегали полосатые световые пятна. По углам, на полу, за пальмами замерли фигуры людей. Те, кто минуту назад стоял в очереди у кассового окна, сейчас сидели на корточках, сбившись в кучу, словно стадо овец. С улицы доносился душераздирающий вой сирены. Несколько легковых машин с зажженными фарами стояли напротив окон банка, разбрызгивая «мигалками» красные и синие снопы света. Присев на одно колено, по всей длине тротуара выстроилась цепочка омоновцев в бронежилетах, касках и масках на лицах. Омоновцы смотрели в окна банка через автоматные прицелы.

Кто-то, низко пригибаясь, пробежал мимо дивана, на котором мы лежали, схватил за волосы парня, что стоял за нами в очереди, и рывком поднял его на ноги.

– Иди-ка сюда, тинейджер! На всех окнах опусти шторы! Быстро, все делать быстро! И чтоб не было щелей!

Парня ударили прикладом в спину. Оцепенев, он медленно брел по залу, не зная, с какого окна начать и с какой стороны его прошьет автоматная очередь. Один наушник у него вывалился и болтался на груди, как амулет. Едва слышно пищала ритмичная музыка. Парень подошел на слабых ногах к центральному окну, внешнее стекло которого было выбито омоновцами, потянул за веревку, опуская объемные французские шторы.

– Быстрей! – орал из темноты его палач.

Медленно, чтобы не привлечь внимания, я сел на диван. Анна стала поправлять волосы. Этого лучше было не делать. Мы еще не до конца поняли, что произошло.

– Руки! – закричал ей из-за кассовой стойки человек с квадратной фигурой. – Не двигаться!

С треском распахнулась короткая дверца стойки, и к нам подлетело что-то темное, тяжело дышащее, пахнущее потом. Я попытался вскочить на ноги, но сильный удар прикладом в лицо свалил меня опять на диван. Перед глазами словно разорвалась световая бомба. Ослепленный болью, я ничего не видел. В голове шумело, будто я опустился под воду.

Когда я отнял ладони от лица, они были липкие от крови. За моей спиной возился со шторами парень, закрывая последнее окно.

– Врубай! – крикнул кто-то из глубины зала.

Вспыхнул свет. Мне стало больно, будто меня ударили снова. Щурясь и вытирая с разбитой брови кровь, я стал искать глазами Анну.

У выхода лицом вниз в темно-вишневой луже лежал маленький мужчина, который представился сотрудником службы безопасности. В нескольких шагах от него, у самого окна – женщина в синем плаще. Глаза ее были открыты, правая рука с сумочкой прикрывала рот, будто женщина боялась закричать. В левой руке, откинутой в сторону, она все еще сжимала несколько долларовых купюр, которые так и не успела пересчитать.

Все окна в зале уже были закрыты белыми волнистыми шторами. На противоположной стороне кассовой стойки, рассредоточившись на всю длину зала, стояли боевики с автоматами.

Анна была в группе заложников. Крупнотелый парень, ударивший меня прикладом, стоял перед ними, широко расставив ноги, и водил из стороны в сторону стволом автомата.

– Руки всем опустить! – визгливо кричал он. – Не двигаться! А то, бля, всех сейчас на пол положу! Кому жизнь, к ебеням собачьим, надоела, спрашиваю?!

Анна стояла, опершись о стойку, и спокойно смотрела на меня. Опустила голову, раскрыла сумочку, вынула из нее платок и, отстранив стоящего впереди себя мужчину, пошла ко мне. Крупнотелый и я отреагировали на это одновременно и почти одинаково – оба кинулись к Анне.

– Стоять, сука! – завизжал он Анне, замахиваясь на нее прикладом.

Я прыгнул на крупнотелого, обрушился на него, отталкивая в сторону, замахнулся кулаком, но ударить не успел – тот въехал коленкой мне в живот. Я согнулся пополам, сдерживая стон и ожидая выстрела в голову, но кто-то властно остановил крупнотелого:

– Отставить, Секач! Не распускай руки!

Я почувствовал близость Анны. Она пыталась поднять меня.

– Ты можешь встать? – спросила она. – Обопрись о мое плечо.

Я тяжело выдохнул, с трудом распрямился и схватился руками о стойку.

– А-а, иуда! – произнесла Анна.

Я поднял голову. Перед нами стоял Леша. Он смотрел на нас из-под тяжелых надбровных дуг. Глаза были глубоко спрятаны, я их не видел.

– Вы сами виноваты, – сказал он.

– Жаль, что я не пристрелил тебя в Судаке, – сказал я, прижимая платок к глазу.

– Чем тише вы себя будете вести, тем лучше, – негромко произнес Леша.

– Пошел в зад, советчик, – вздохнула Анна и отвернулась.

Леша перевел взгляд на Секача.

– Этих двоих – в дальний угол, – приказал он. – Остальных поставь вдоль окна лицом к стеклу… Господа! – обратился он ко всем заложникам. – Мы не причиним вам вреда, если вы будете выполнять наши требования. А с ОМОНом мы договоримся.

– Хлопцы, родненькие! – неожиданно громко завыла молодая дебелая женщина в спортивных брюках с лампасами, в босоножках и кожаной куртке. – Договоритесь с ними, пожалуйста! Не губите нас, бога ради! У меня в Жмеринке трое детей!

– Молчать! – огрызнулся Секач и повел стволом. – Щас будем проводить занятие по строевой подготовке. У окна в одну шеренгу ста-а-ановись!.. Вот бараны!..

Дебелая, расталкивая остальных, первой кинулась к окну, встала лицом к нему и вдруг начала проявлять активность.

– Да побыстрее, господа! Сказано, в одну шеренгу – значит, в одну. Растягивайтесь, – махала она руками, – растягивайтесь! По одному, по одному!

Мы с Анной продолжали стоять у кассового окошка. Секач взглянул на нас и скривился:

– А вам что, особое приглашение требуется? В угол, бегом!

– Пойдем, – сказала Анна и взяла меня под руку. – А то этот невротик выстрелит – обидно молодой умереть.

Секач услышал, приоткрыл рот, полный стальных зубов, подвалил к нам.

– Чиво мне послышалось? Это кого ты назвала невротиком, курица облезлая? Тебя что, никогда не насиловали? Или, наоборот, – слишком много раз и потому такая храбрая? А? Не слышу ответа!

Я потащил Анну за собой. Она упиралась, ей хотелось достойно ответить Секачу, она действительно не боялась его, но отсутствие страха было сейчас опаснее всего.

Мы встали в углу лицом в зал. Шеренга из заложников уже выстроилась перед шторами, растянувшись от нашего угла до красной двери. Секач, прохаживаясь за их спинами, кривлялся, как дебил.

– Кто будет шевелиться, чесаться, ковырять в носу, тот будет немножко расстрелян и чуть-чуть умрет…

Из красной двери вышел Моргун, на мгновение остановился у портрета Васильевой, усмехнулся, взял его и, с улыбкой рассматривая, подошел к нам. Глаза его превратились в тонкие щелочки, усики, похожие на мохнатую гусеницу, растянулись в стороны.

– Ну, здравствуй, дружочек. Значит, вычислил меня? – спросил он, глядя кошачьими глазами то на меня, то на портрет. – Напрасно. А ведь я предупреждал тебя, чтобы не совал нос в чужие дела. А ты не внял умному совету.

Он сел на диван.

– Надо же, – произнес он, глядя на портрет, лежащий у него на коленях. – И кто-то же такую дрянь рисовал, холст, краски переводил.

Моргун поднял голову.

– А ведь ты все время думал, что это Лешка ее замочил, так ведь? Правильно делал, что так думал. Лешка у нас козлом отпущения работает. Мы на него всех собак вешаем, и он за это деньги получает… Э-эх! – вздохнул Моргун. – И чего, спрашивается, тебе не хватало в жизни? И бабу себе хорошую завел, и хата на побережье есть, и деньги имел. Острых впечатлений захотелось?.. Что ж, получишь.

Моргун перевернул картину и надавил пальцем на холст. Ткань с хрустом прорвалась. Он показал нам изуродованный портрет. Изо рта Васильевой торчал палец Моргуна, словно длинный язык.

– Смешно, правда? – спросил он, ударил рамку о колено и кинул обломки нам под ноги.

К Моргуну подошел Леша, что-то шепнул ему на ухо.

– Все они там полковники! – ответил Моргун. – Надо еще разобраться, кто его уполномочил. А как он связался с Германом?

– Позвонил ему в кабинет.

– Герман передал ему условия?

– Нет, шеф хочет поговорить с ним с глазу на глаз.

– Что ж, запускай этого парламентера, посмотрим, что за птица. Два ствола направить ему в лоб, остальные – в затылок заложникам… Включая и этих молодоженов, – добавил он, кивнув на нас с Анной. – Обыскать его, поставить вровень с остальными у шторы. А потом будем разговаривать.

Леша кинул на нас с Анной быстрый взгляд и отошел.

– Дима, – сказал я, – ты казался мне умным человеком.

– Уже не кажусь? А что так?

– Неужели ты еще надеешься, что вам удастся уйти?

– Надеюсь? Я? – переспросил он и задумался. – Я не люблю это слово. Надежда – это тупая вера в чудо. А я знаю, что чудес не бывает. Есть законы, есть расчет, есть умные ходы. И мы будем эти ходы делать. Все остальное будет зависеть от того, насколько наше любимое государство ценит ваши жалкие жизни. К сожалению, на этот товар цена нынче стремительно падает. Так что даже не знаю, не знаю…

Он задумался, достал платок, высморкался.

– Да, – продолжал он. – Брать в заложники надо людей влиятельных. Желательно членов правительства. А еще лучше – президента. – Моргун рассмеялся. – А вы кто? Мелочевка, расходный материал. В Чечне такие, как вы, сотнями под артобстрелом гибнут. И ничего. А горстка этих жалких людишек, – он кивнул на заложников, стоящих перед окном, – кому нужна? Мамам да нам. Больше никому. Потому-то, дружочек, нет никакой надежды.

– Пойдете ва-банк? – спросил я.

– А что нам, злодеям, остается делать? Воровская разборка, от нее не уйдешь. Кодекс чести! – И он развел руками.

– О чем ты говоришь? – не понял я. – При чем тут воровская разборка?

Моргун снова растянул губы в улыбке и прищурил глазки.

– Эх, Кирюша! Взгляд твой чист, как у младенца или кретина. Ты думаешь, что те бравые ребята с закрытыми лицами, – он кивнул на окно, – готовятся восстановить справедливость и наказать зло? Нет. Они всего лишь устраняют конкурентов. Герман, если бы пришел к власти, раздавил бы нынешних правителей, как клубок дождевых червей. А народ бы при этом кричал «браво» и рукоплескал. Они, – он снова кивнул на окно, – такие же честные, благородные, как и мы. Эта мафия ухватила самую лакомую сферу влияния – сферу власти – и не хочет передела. Это ее право – держать власть. А наше – отбирать ее. Все в порядке вещей.

– Ты говоришь: «Если бы Герман пришел к власти». Неужели ты считаешь, что вы столь могущественны? Да вся ваша афера едва не треснула по швам еще три недели назад, когда ты плыл с Дикого острова на берег и под водой чуть не наткнулся на меня. Всего на метр ближе – и я узнал бы тебя.

Моргун усмехнулся.

– Я, между прочим, так и решил, что ты меня узнал. И потому быстренько придумал фокус с белой накидкой и запиской в кармане.

– Постой! – не понял я. – Ты придумал этот фокус до того, как мы едва не столкнулись под водой, или после?

– После, дружок, после!

– Но ты ведь привез на остров накидку заранее и заранее подкинул ее в мою лодку!

Моргун отрицательно покачал головой.

– Пограничники нашли пустую лодку, Кирюша. Накидки в ней никогда не было. Этот белый кожаный плащик хранился в моей мастерской. Там же я и сочинил записку.

– Как же тебе удалось подделать мой почерк?

– Любопытствуешь? А правда занимательная штука – узнавать правду из первых уст? К слову: а тебе не страшно узнать все?

– Разве в моем положении можно еще чего-нибудь бояться?

– Это ты верно заметил, – ответил Моргун. – Так вот, по поводу записки. Каждый день, дружок, перед тем, как отчалить к острову, ты собственной рукой писал в моем учетном журнале: «Трехместную лодку с парой весел и спасательным кругом, все в исправном состоянии, взял напрокат до восемнадцати часов». И расписывался. Было это?.. Было! С этого образца мне не стоило больших усилий скопировать твой почерк.

– Но такой шикарный компромат логичнее было бы отправить в милицию, а не мне в руки, – пожал я плечами.

– Нет! – Моргун покрутил головой, чиркнул зажигалкой и прикурил. – Не логичнее. Профессиональные эксперты могли бы быстро раскусить, что почерк подделан. К тому же они обязательно бы связались с пограничниками и выяснили, что те никаких вещей в лодке не находили. А ты, получив накидку с запиской, становился, во-первых, моим должником и сразу исключал меня из числа подозреваемых, коль я сам тебя выручил, а во-вторых, переключал свой острый ум на поиск собственного алиби, а не преступника. Словом, я тебе рот закрыл и поубавил твою сыскную энергию. Ты мог откровенно говорить только с Лешкой, который ко всему прочему был нашим человеком. Отпала необходимость тебя убивать – ты был совершенно безопасен для нас, и мы знали о каждом твоем шаге.

– Чем тебе Караев помешал? – спросил я, глядя на короткие сильные пальцы Моргуна, в которых была зажата сигарета. – Зачем старика убил?

– Караева? – переспросил Моргун, глубоко затягиваясь. – А в этом, дружок, ты был косвенно виноват. В один прекрасный вечер мне из Симферополя позвонил Илья Городецкий, клерк, контролирующий частное строительство в Крыму, и сказал, что отец Малыгина – бывший анестезиолог, когда-то лечивший его, почему-то заинтересовался дачей Пикова, и дал мне номер телефона, по которому Малыгин просил перезвонить. Я сразу узнал твой номер. И тогда мне стало ясно, что это ты звонил Городецкому от имени Малыгина-старшего и, видимо, намеревался найти капитана на даче Пикова в Морском. Караев вряд ли видел, что я поднимался на борт яхты с мыса Ай-Фока, но он разговаривал с наркоманкой, мог заметить что-то подозрительное и проболтаться тебе. Короче, этого свидетеля пришлось убрать…

Моргун замолчал, раздавил окурок и поднялся с дивана. В зал в сопровождении двух охранников вошел невысокий толстеющий пухлогубый мужчина в костюме. Когда Моргун почти вприпрыжку пошел к нему, Анна сказала мне:

– Это Герман Милосердов.

– Господи, а плюгавый-то какой! – вырвалось у меня. – Плюнуть не на что, а возглавил партию.

Милосердов не стал подходить к двери, где все еще лежал труп мужчины в спортивной куртке, а дождался, когда Моргун подойдет к нему, что-то сказал ему, показал рукой на автоматчиков за кассовой стойкой и на дверь, повернулся и семенящей походкой покатился обратно к красной двери. Моргун отдал какое-то распоряжение Леше и Секачу и вернулся к нам.

– Что касается бомжа с пляжа хиппарей, – сказал он так, словно никуда не отлучался, опять опускаясь на диван и закуривая, – то и здесь ты подставил старика. Он видел меня пару раз, когда я таскался по пляжу с Танькой-наркоманкой, и, хотя у алкашей память никудышная, мог запомнить кое-какие приметы. Я не трогал бы его, если бы ты не надумал плыть на «Ямахе» на тот пляж. Так совпало, что в это время, когда ты пришел ко мне за «Ямахой», где-то за пляжем железнодорожников гонял на водном мотоцикле Леша. Я понадеялся, что он тормознет тебя на полпути под каким-нибудь предлогом, но Леша скоро вернулся и сказал, что не смог тебя задержать и ты благополучно причалил к пляжу хиппарей… Собственно, грех мой невелик: алкоголики и так пьют всякую дрянь – то денатурат, то тормозную жидкость. А я напоил его отборным метиловым спиртом с небольшим добавлением бензина.

– Меня от него тошнит, – сказала мне Анна.

– А это оттого, девушка, – спокойно ответил Моргун, – что вы чувствуете мою правоту. Вашего друга предупреждали не раз: не суйся в это дело. Не полез бы – не было бы такого количества невинно убиенных.

– Если ты говоришь, что я не представлял для вас опасности, то зачем вы приказали Лепетихе убить меня? – спросил я.

– Лепетиха – это тот зеленый, начинающий мокрушник с вечно глупым выражением на лице? – уточнил Моргун. – Я не имел к нему никакого отношения. Это уже инициатива Витька Гурули. Ты попытался припереть его к стене со своим счетом в двадцать пять тысяч баксов, а Витек настолько жаден, что убьет человека за один доллар. Из-за своей жадности он и самого дешевого киллера где-то откопал. К тому же он трус – побоялся звонить киллеру из своего ялтинского дома и попросил сделать это Татьяну Сысоеву. Татьяна, дура, согласилась и чуть было не засыпала наш филиал. К счастью, ты ошибся, когда принял Сысоеву за Милосердову и выдал себя за ее брата. Сысоева, мне рассказывали, ловко подыграла, а потом сдала тебя ментам… Если говорить о Гурули, то он вечная гиена, потому что всегда питался объедками. Я, как и ты, его на дух не переношу. Но у него мощный козырь – он знает фамилии шишек из числа крымского руководства, которые прокручивали в «Милосердии» бюджетные бабки и имели с них бешеный навар. Менты потому не могут упрятать его за решетку. И тебя, собственно, тоже потому выпустили, что дело прикрыли.

– Ты говоришь, что Гурули жадный. Но он, между прочим, выплатил мне все баксы по фиктивному счету.

Моргун рассмеялся.

– Эх, дружок, наивный ты человек! Все тридцать тысяч – фальшивые. Но Гурули понадеялся, что поздно вечером и в пьяном виде ты этого не заметишь. Так оно и вышло. Кроме того, эта гиена без согласования с Пиковым взорвала «Ассоль», чтобы убрать тебя и сделать себе имидж мученика и борца за права вкладчиков. Но возмещать ущерб Пикову пока не собирается. Все надеется снять с новых вкладчиков богатый урожай… Ни хрена у него не выйдет. Жаль яхту!

– Эта гиена, между прочим, в одной компании с тобой, – напомнил я.

– Увы, увы! – развел Моргун руками.

Он встал, улыбнулся своей улыбкой, когда глаза превращаются в щелочки, а усы растягиваются во всю ширину лица, и уже другим, грустным и усталым, голосом добавил:

– Договорить нам, наверное, уже не удастся. Хотя скорее всего договорим на том свете.

Он повернулся и пошел к выходу. Два боевика, стоящие рядом с дверью, взяли автоматы на изготовку. Дверь открылась, и в зал вошел Нефедов.