Кодекс экстремала

Глава 42

По-моему, Гурули сильно лукавил, когда говорил мне, что прогноз погоды на ближайшие дни благоприятный. «Ассоль», несмотря на свои прекрасные ходовые качества, болталась из стороны в сторону и вверх-вниз с такой силой, что я не мог устоять на ногах, не держась за что-либо, причем мне казалось, что болтанка усиливается с каждой минутой. Я давно не ходил в море, и очень скоро катание на волнах перестало быть приятным. Хорошо, что я не стал плотно завтракать на причале.

Охранникам же, которые сопровождали меня слева и справа по борту, вообще можно было остро посочувствовать. Один из катеров, который замыкал караван, видимо, сильно залило – сидящий на открытой корме человек безостановочно вычерпывал ведром воду.

Закрепив штурвал, я спустился в кают-компанию, сел, а точнее, упал на диван, раскрыл папку и достал штурманскую карту. Собственно, ни карта, ни лоции не были мне нужны. Я шел в трех-четырех километрах от берега, где достаточная для яхты глубина тянулась до конечного пункта, и я мог ориентироваться по берегу без риска сесть на мель или задеть какой-нибудь донный кабель. Доверенность на яхту была заверена в судакском отделении милиции, договор подписан Артуром Пиковым, и на нем стояла печать акционерного общества закрытого типа «PIC-AVTO». Я, как «новый русский» из популярного анекдота, долго рассматривал документы, перечитывал их и не мог понять, где тут подвох. Документы были в порядке.

Из-за мокрого комбинезона меня стало знобить, и я не без труда перебрался на камбуз. Газовая двухконфорочная плитка была подвешена, как качели, на перекладине и сохраняла относительно ровное положение. Я наполнил чайник водой и поставил его на плиту.

Вода выплескивалась из чайника намного быстрее, чем подогревалась, но все же несколько глотков кипятка мне удалось добыть. Чтобы не проливать драгоценный кофе, я заварил его прямо в чайнике и пил, обжигаясь, из носика.

Яхта неплохо придерживалась курса, но волнами ее постоянно сносило к берегу, и через каждые четверть часа мне приходилось выравнивать движение. Эти маневры не очень нравились моему эскорту. Экипажи катеров, наверное, терялись в догадках, что означают крутые виражи яхты в сторону открытого моря, сменяющиеся поворотом к берегу, и, предупреждая возможное бегство, приближались к «Ассоли» рискованно близко и демонстративно выставляли напоказ «калашниковы».

От скуки я стал играть с ними: неожиданно увеличивал скорость и брал курс в открытое море. Более быстроходные и маневренные катера начинали пчелами кружить вокруг яхты, проскальзывать перед самым носом, охранники поднимали крик, который заглушал рев моря. Мне было весело, а когда нервы у одного из конвоиров не выдержали и он дал длинную очередь из автомата по тучам, я высунул голову в окошко и выразительно постучал кулаком по голове.

На яхте не было никаких средств связи. Вообще-то радиостанция и навигационное оборудование когда-то занимали свое место под приборной панелью рубки, но кто-то предусмотрительно снял их с крепежных планок, оставив лишь голые провода да севшие аккумуляторы. Наверное, Гурули посчитал, что меня лучше лишить возможности связаться с внешним миром до того, как я пришвартуюсь к причалу Алушты.

В последующие три часа ничего примечательного не случилось, лишь один раз конвоиры, выстроив из катеров что-то вроде заслона на моем пути, вынудили меня сбавить ход, а затем остановиться. В течение десяти минут они заливали в баки бензин и передавали с борта на борт бутылки.

К одиннадцати часам, когда я уже перестал замечать болтанку и реагировать на нее, у меня разыгрался аппетит. Полусидя на диване и упираясь ногами в переборку, чтобы не свалиться на пол, я вскрыл картонную коробку с продуктами. Если говорить о запасах продовольствия, то Гурули здорово приукрасил действительность. Запас продуктов на команду из четырех человек заботами генерального директора составил два черствых гамбургера, несколько пакетиков чая и бутылку дешевого молдавского коньяка. Я, не веря в такую унизительную скупость, перерыл все навесные ящики в камбузе и кают-компании, но ничего больше не нашел.

Пришлось довольствоваться тем, что было. Я быстро справился с гамбургерами, выпил полбутылки коньяка и в очередной раз приготовил кофе. «Ложь или забывчивость? – думал я, так и не почувствовав сытости и уже без всякой надежды заглядывая в пустые шкафчики. – Или кто-то из клерков по рассеянности не загрузил на яхту продукты?»

Отсутствие «харчей», обещанных Гурули, – мелочь, пустяк, эпизодическая неувязка, но в этой неувязке было что-то настораживающее. Забыть о такой прозаической вещи, как потребность в пище, можно только по отношению к человеку обреченному, отработавшему свое, вычеркнутому из списка живых.

Я посмотрел в иллюминатор, покрытый, словно волдырями, крупными каплями. Катера надрывались метрах в пятидесяти от борта яхты, прыгали с волны на волну, с хлопком ударялись днищем о воду, выбивая из-под себя плоские струи, похожие на прозрачные крылья. Чего можно ожидать от этих людей? Какую задачу им поставили? Только ли обеспечить сохранность груза, упакованного в железные ящики?

Неожиданно в тучах образовалось окно, и солнечный луч, как колоссальный стеклянный столб, под углом упал на берег. Желтая песчаная полоса становилась все тоньше и тоньше, пока окончательно не исчезла. Вокруг меня до самого горизонта плескалось море. Яхта поравнялась с Керченским проливом.

Я уже не отходил от штурвала, маневрируя среди судов, то ли дрейфующих, то ли стоящих на якоре. Мой конвой немного отстал – я видел лишь одну моторку, идущую параллельным курсом. Два черных, как киты, сухогруза медленно шли друг на друга. Я не сразу обратил на них внимание, а когда приблизился к ним настолько, что мог прочесть название каждого, просвет между ними был уже слишком узок, чтобы пренебречь им. Суда образовали заслон, подобный Великой китайской стене. Можно было пропустить их, но для этого надо было сбавить скорость почти до нуля и ждать не меньше десяти минут. Можно было обойти один из них со стороны кормы, но в этом случае я рисковал угодить под встречный сухогруз. А лучше всего было проверить моих спутников на бдительность.

В подобные мгновения я всегда красиво ругаюсь и совершаю эффектные глупости. Рука как будто сама потянулась к рычагу скорости и сдвинула его до максимума. «Ассоль» завыла на высокой ноте, с бойцовским азартом разбила вдребезги накатившую на нее волну и рванула вперед. Просвет между судами сужался, словно створки механических ворот. Один из сухогрузов издал какой-то жуткий вой, от которого у меня по спине побежали мурашки.

То, что я вытворял, противоречило всем правилам вождения морских судов, но это был поступок, который точно характеризовал мою сущность. Врожденная потребность в авантюрах и готовность в любой удобный или неудобный момент рисковать очертя голову распоряжались мной намного чаще, нежели здравый разум и трезвый расчет. Мои конвоиры, к сожалению, об этом не знали. За мгновение до того, как пройти перед самым носом первого сухогруза, я бросил взгляд в окно. Справа и слева катеров не было.

Смертельного номера не получилось. «Ассоль» спокойно пересекла курс судна на вполне безопасном от него расстоянии, и я подумал, что в случае крупного пари успел бы развернуться и проделать этот трюк еще раз. Но второй сухогруз уже перерезал мне путь, и, избегая столкновения с ним, я стал изо всех сил вращать штурвал, одновременно с этим гася скорость реверсом. Какой-то мужик в дождевике, стоя на краю борта, размахивал руками, будто его сигналы были более заметны, чем сам сухогруз. Судно черной горой проплыло перед моими глазами, и «Ассоль», еще двигаясь по инерции, вышла на гладкую полоску воды, разровненную морским великаном. Только сейчас я почувствовал, что мои руки мелко дрожат, а на лбу выступила испарина. Я вышел на бак. Катера эскорта, естественно, не успели за мной, и теперь нас разделял сухогруз. «Как просто! – подумал я, втайне сожалея о том, что не родился гангстером или на крайний случай жуликом. – Уйти от этих олухов с тремя ящиками долларов оказалось совсем простым делом».

Справа от меня в мутной дымке начинался крымский берег. Он уходил вдаль, теряясь за дождевыми шторами. Собственно, ничего вокруг меня не изменилось – та же вода, то же серое небо, те же черные вспененные волны, но я уже чувствовал себя дома, в своей стихии, и ощущение скрытой опасности, идущей от конвоиров, бесследно ушло. Что они посмеют сделать со мной здесь, в сотне километров от моего дома, в двух километрах от берега, на котором живут смуглые жизнерадостные люди, говорящие с заметным южнорусским акцентом, потомки скифов, греков, генуэзцев, мореплавателей, искателей золотого руна и виноторговцев?

«Ассоль» снова закачалась на волнах, на меня плеснул холодный душ, и я поспешил вернуться в рубку. Сухогрузы разминулись, створки «ворот» разбегались все дальше и дальше, пока не перестали быть створками. Яхту развернуло носом в обратную сторону. Она болталась в гордом одиночестве среди бушующей стихии. Я протер глаза и на всякий случай поднялся по белой лесенке на крышу рубки.

Катера исчезли. Их не было в том месте, откуда я пошел в отрыв. Их не было ни по левому борту от меня, ни по правому. Их не было видно вообще нигде, словно они попали под киль сухогруза, раскрошились в щепки и стремительно затонули вместе со своими экипажами.

Чтобы не спровоцировать ненужный скандал или, что еще хуже, стрельбу, я не торопился продолжать путь, хотя болтаться в дрейфе в непосредственной близости от молодой границы было нежелательно. Сидя на крыше рубки и крепко держась за мачту, я смотрел по сторонам. Повсюду, насколько хватало глаз, были раскиданы стоящие в рейде корабли – словно фишки на игровом поле. Узкий просвет в тучах, который я принял за признак улучшения погоды, снова затянуло, и берег почти слился с морем и небом. С запада шел мощный атмосферный фронт. Ветер, заметно ослабевший за последние полчаса, снова стал крепчать, и «Ассоль», как и при отходе из Анапы, вновь начала содрогаться от ожесточенных ударов волн.

Я просидел на крыше полчаса, затем спрыгнул на палубу, вошел в рубку и сдвинул рычаг газа вперед до упора.

«Ассоль» шла на предельной скорости в пятистах метрах от берега. Подойти ближе к берегу было небезопасно из-за надвигающегося шторма, а уходить далеко в море мне не советовала интуиция. Не помню точно, когда в Черном море в последний раз хулиганили пираты – кажется, в семнадцатом веке, – но их появление рядом с яхтой в ближайшие часы мне представлялось очень даже вероятным. Перед тем, как надолго прилипнуть к штурвалу, я спустился на камбуз и крепко задраил кормовую дверь, а также люки в кают-компании. Усиливающийся ветер раскачивал «Ассоль» до такой степени, что она временами почти ложилась бортом на воду, и волны пустили бы ее ко дну в считаные минуты, если бы иллюминаторы и дверь остались открытыми.

А потом мне трудно было сказать определенно, кто кем управляет: яхта мной или я ею. Взлеты на волны и провалы, от которых в животе становилось пусто, как в барабане, и ноги отрывались от пола, чередовались с угрожающим постоянством. Я обеими руками держался за рукоятки штурвала и, шарахаясь из стороны в сторону, невольно вращал штурвал не в ту сторону, куда следовало бы. Чувствительная к малейшему движению, яхта безукоризненно выполняла волю злого рока и галсировала змейкой, словно скатывалась по трассе слалома или маневрировала среди плавучих мин. Ко всему этому стало необычайно темно, как поздним вечером, и, хотя я с закрытыми глазами мог бы провести яхту вдоль ЮБК, где мне были знакомы каждый мыс, скала и бухта, часто приходилось снижать скорость и всматриваться в темный силуэт берега, высунув голову в окошко. Дождь заливал лобовое стекло с такой силой, что оно покрылось тонкой пузырящейся пленкой, сквозь которую не было видно ровным счетом ничего. Стеклоочиститель, естественно, не работал, даже самые элементарные приборы навигации отсутствовали, и я продвигался вдоль родного берега вроде как на ощупь. Гигантские каменные шипы Кара-Дага я увидел справа по борту в четвертом часу, хотя по расчетам должен был пройти потухший вулкан и Коктебель час назад.

«Если все закончится хорошо, – думал я, сжимая горячие от моих ладоней, сверкающие начищенной медью рукоятки, – то в Алуште я буду не позднее восьми вечера. Два часа опоздания при такой погоде – нормальное дело, и Гурули, надеюсь, не станет поднимать раньше времени панику».

У меня страшно ныла спина, и я, уже вдоволь нахлебавшись мореплавательской романтики, мечтал о сухой одежде, твердой опоре под ногами, бутылке разогретого марочного портвейна и чистой постели. Заплыв приближался к финишу, и теперь я выжимал из яхты все, на что она была способна.

За Кара-Дагом берег круто пошел в сторону, отдаляясь от меня, вычерчивая обширный залив, подпираемый с запада рыжей ящерицей мыса Меганом. Если Крым я считал своим домом, то мыс Меганом – квартирой. «Лучше бы Гурули встречал меня на судакском причале, – мечтал я. – Под Крепостной горой при западном ветре никогда не бывает сильной волны. Там легко и удобно пришвартоваться. Старый причал двигается на ржавых, обросших мидиями опорах, скрипит, как калека костылями. Набережная блестит, черный кварцевый песок от дождя стал еще темнее, и если смотреть с моря, то кажется, что пляж заасфальтирован. И над всем этим нависает исполинская пирамида Крепостной горы, увенчанная Девичьей башней, от которой по узкой грани опускается частокол стены, словно коса крупного плетения по плечу девушки…»

При монотонной и тяжелой работе всегда лучше думать о чем-нибудь приятном или мысленно воссоздавать в деталях те места, где был счастлив. Время летит быстро и забываешь про усталость.