Когда расцветает опал (СИ)

Глава 4. Милость Сваарда тен Кармалла

Лекарскую комнату сотрясали крики.

— Больно!

— Знаю, Юлия, знаю. Пожалуйста, потерпи. Иначе, кости сместятся ещё больше, и покровы придётся рассекать.

— А-ах! Невыносимо! Угораздило упасть на ступеньках! Знать бы, почему они были такие скользкие! Специально кто воду разлил?

— Осторожнее надо быть, а не бегать по подземельям в стёртой обуви! Сама знаешь, в нижних тоннелях камни индевеют, лужи покрывает лёд. А если бы тебя никто не услышал? Замёрзла бы насмерть!

— Я выполняла задание мудрейшего!

— Интересно, что же он поручил?

— Это секрет! — огрызнулась дерья, — да почему так больно?

— Провести урок анатомии? Сломанная кость повреждает мягкие ткани, смещает мышцы, сухожилия и…

— Достаточно! А-ах! Сделай лучше что-нибудь! Дай ещё лекарства!

— Вторая порция навредит, в глубокий сон впадёшь, — лекарь ловко орудовала смоченными в антисептике бинтами, — разве что тебе поможет жемчужная…

— Ни за что! Слышишь? Я лучше умру, чем приму её помощь! Никогда не свяжусь с Проклятой!

— Это глупо. Несколько минут и всё, ты здорова!

— Нет! И ещё раз нет!

— Тогда терпи! И, желательно, молча. Отвлекаешь.

— Не могу, при ней. Пусть выйдет! А-ах!

От вопля задрожало круглое оконце. Лекарские комнаты занимали два срединных яруса крепости, куда проникал солнечный свет. Верхушка предназначалась для элиты ордена; оставшиеся каорри жили на нижних и подземных этажах. Холодных и сырых, более подходящих для казематов и пыточных камер. Чему удивляться, в палатах всегда лежали больные с переохлаждением и воспалениями; каждый день заходили дерьи и прогревали застуженные бока.

Саша и бровью не повела, пропустив грубость мимо ушей. Крепче перехватила старую швабру и продолжила мыть пол. Утром Юлия, одна из поварих, поскользнулась на ступенях в погребе и сломала левую руку. Громко стонавшую дерью принесли на носилках и переложили на кровать в приёмной комнате. Джия, одна из трёх старших лекарей, закрепляла на предплечье лонгету и старательно пропускала мимо ушей истошные крики. Хотя и охала чуть слышно.

— Уходи! — плевалась молоденькая кухарка, — уходи!

— Я выполняю задание мудрейшего, — ледяным тоном ответила Глебова, — закончу и оставлю вас в полном покое.

Юлия дёрнулась так, что койка ударилась о стену.

— Мерзкое отродье! Как смеешь со мной так разговаривать? Уж я накормлю тебя прогорклым супом и тухлой рыбой!

— Лежи и не двигайся! — рассердилась Джия, — пока к койке не привязала!

— Да будьте вы все… — комнату «затопили» рыдания.

Саша промывала тряпку в жестяном тазике. Будто в столовой подавали нормальную еду! Точнее, Сваард и его приближённые вкушали отменные яства, остальные обходились объедками с барского стола. Иногда далеко не свежими. Вчера отмеченная Авитой долго выбирала между сгоревшим мясом на желтоватых костях и полусырой рыбой, которая источала запах гнилого болота. Подумав, журавлица оставила оба блюда нетронутыми; не хватало отравиться чаяниями добросердечных поваров. Вот сляжет с хворью и всё. Поминай, как звали.

Что беглецам с королевской казни в ордене не обрадовались, Глебова поняла на следующий день. На неё смотрели со страхом и ненавистью, избегали общения (если разговор был, то сквозь зубы, иногда с ругательствами), уходили, едва завидев в коридорах. Шептались, что лишь выжившее из ума существо свяжется с Проклятым… и не только, и старались сберечь себя любой ценой. Ощущение «дежа вю» преследовало дерью практически каждый день. Что дворец, что крепь — отношение осталось прежним, если не стало хуже. М-да. Везде чужая. Неужели весь Карвахен переполнен злостью и алчностью? Что монарший круг, что низшее сословие были слеплены из одного теста, чёрствого и украшенного роскошными цветами плесени. Как далеко надо убежать, чтобы увидеть свет в чужих глазах?..

В уборной Саша вылила грязную воду, набрала чистой и растворила гель для дезинфекции. Каждое утро начиналось с уборки в лекарских палатах, после день продолжался в саду стихий, завершение проходило в комнатах для шитья. Так рассудили высшие чины ордена — негоже нахлебнице маяться без дела. Раз живёт в обители, так пусть помогает, платит за доброту. У каорри было своё понятие о доброте, как и обо всём остальном. Искажённое королевство кривых зеркал, не просто выставляющее на показ пороки, но меняющее местами понятия о плохом и хорошем. Можно спасти сколько угодно жизней, но так и останешься вечным изгоем.

Журавлица подтянула сползшую перчатку. Взгляд упал на запястье. Молочно-белую кожу пересекали четыре шрама. Первый изуродовал руку по собственной воле (ради Стеллана Глебова сделала бы и не такое), три появились по принуждению тен Кармалла. Через мягкий шантаж он заставил воскресить важных «для общего дела» каорри, в очередной раз пообещав свободу и защиту. Время шло, а дерье казалось, что столь сладкие истины становятся всё дальше и дальше…

— Как выбраться из этого болота?

Шум воды заглушил крик души.

Саша домывала приёмную, старательно не обращая внимания, как скулит и сыплет ругательствами Юлия. В столовой кухарка подслушивала беседы, сплетничала, особенно колкие фразы доносила послушникам. Уж не подобное ли задание поручил мудрейший Сваард? Шпионить за подозрительными личностями? Вполне в его стиле — толковать о чести, одновременно расставляя охотничий капкан. Слава стихиям, Стеллан надёжно защитил спальню. Подобно мухе, посторонний увязнет в сетях опаловой магии.

Джия ловко орудовала бинтами и мазями. Старший лекарь работала чётко и уверенно, не размышляла над жестами. Журавлица уважала дарру, ведь та была одной из немногих, кто не презирал беглянку. В этой части крепи каорри признавали талант жемчужной стихии и принимали как равную. До дружеского общения дело не доходило, но Глебова уже чувствовала себя спокойнее.

— Я закончила, — Саша убрала швабру и ведро в шкаф, — доброго дня!

— Да иди уже отсюда! Иди! — заорала Юлия.

— Как пожелаете.

— Вот мерзавка! Издевается! Как только вы терпите, а? Уж я бы ей на кухне всё высказала, все перья повыдёргивала!

Глебова бесшумно закрыла дверь и услышала очередные ругательства кухарки. Подобные нападки давным-давно разбивались о стену уверенности в собственных силах и правоте. Пусть ненавидят, это был бессознательный выбор обитателей ордена. Один всколыхнул озлобленное общество, остальные подхватили и «навесили ярлык». Всё проще, чем понять чужие трудности.

Беглая садовница пересекала паутину узких коридоров. Попади каорри в крепь впервые, заблудились и навеки сгинули бы в царстве холодных камня и глины. Новичков — отвергших королевскую власть и трижды проверенных стражами — неделю обучали сложным переходам, не оставляли в одиночестве. В иных тоннелях стояли послушники и разворачивали всех, пожелавших пройти; в других путь отгораживали толстенные гранитные глыбы; ещё встречались полуразрушенные, затопленные грунтовыми водами или засыпанные землёй. Поговаривали, что по ту сторону завалов обитали отнюдь не дружелюбные существа. Якобы, одну любопытную кухарку утянуло чудовище с гигантскими щупальцами и смолянистыми шипами.

Саша ориентировалась по трещинам в стенах, древесным корням и сельвиолитовым лампам. Прямоугольные кристаллы вели в крупные залы, как столовая и для собраний, ребристые (словно морские звёзды и оленьи рога) обозначали подсобные помещения или хранилища, круглые отмечали путь в спальни. В коридоры без освещения и с глубокими пробоинами, по настойчивой просьбе Сваарда (читай, приказу) не ступал никто. Вообще, дерья много раз ловила себя на мысли, что тен Кармалл обладал большей властью, чем венценосный сокол. Короля боялись, а мудрейший попросту промыл окружению мозги. Слепая преданность вселяла страх. Хилые, живут под землёй, болеют каждую семерику, питаются впроголодь и… безропотно, с придыханием, внимают обещаниям! Кто доживёт до «великих свершений»?

Перешагнув через плоский корень, Глебова остановилась около овальной двери из обожжённой глины и тихо приоткрыла. В комнате разгорался спор.

— Не хочу я больше спать! Не хочу! — повторял детский голос, — я выспался! И хочу рисовать! Я придумал для нас высокий дом!

— За ужином будешь носом клевать, — терпеливо отвечал взрослый, — да и кто днём не спит, тот плохо растёт.

— Но ты не спишь! Почему?

— Так я не маленький, двести лет живу и многим кровь порчу, — послышался раскатистый хохот, — хочешь остаться маленьким?

— Нет! — испуганно ответил ребёнок, — нет! Я обязан вырасти и… и наказать всех, кто обижает маму!

Собеседник вздохнул:

— К великому сожалению, это не выход. Насилие порождает насилие. Сделаешь больно кому-то, получишь умноженную боль в ответ.

— Не понимаю.

— Корран, для этого надо вырасти. А, чтобы вырасти, днём надо спать.

— Без мамы грустно, — едва слышно прозвучал голос.

Дальше отмеченная Авитой слушать не стала. Толкнула створку и вошла в спальню. В раскладном кресле сидел черноволосый мальчик и теребил одеяло из лоскутов; рядом на табурете устроился Ильхан тен Хемсворт.

Так решили беглецы. Ни при каких обстоятельствах не оставлять мальчика в одиночестве. Планировать день так, чтобы кто-то постоянно наблюдал за Корраном. Он родился под стихией Моры и вселил в орден ещё больший страх, чем отец. Когда каорри узнали про маленького ворона, вломились в лекарские палаты и едва не растерзали кроху. Чудом Стеллан вырвал младенца, а кайхал раскидал взбешённую толпу. Бой прервало появление послушников и мудрейшего, который под страхом смертной казни запретил прикасаться к ребёнку.

Все эти ужасные минуты Саша лежала на полу, в горячке, из последних сил хватая врагов за ноги и не чувствуя ударов…

Журавлица взъерошила обрезанные до плеч белокурые локоны. Прочь! Прочь дурные мысли. Та ночь осталась в прошлом.

— Я вернулась! — улыбалась дерья, — соскучились?

— Да! — подскочил малыш, — очень!

— Тут кое-кто спать не хочет.

— Интересно, кто же? — деланно удивилась Глебова, — кто этот смельчак?

«Смельчак» мгновенно поник и спрятался под одеяло.

— Кори, я не сержусь, — Саша опустилась на край кресла, — когда я была маленькой, тоже не любила отдыхать. Крутилась с боку на бок, тайком вставала и в куклы играла. Или попугая разговаривать учила. Мама улыбалась и укладывала меня обратно, читала сказки, пока не усну. Иногда она разрешала делать, что хочу.

— Правда? — мальчик выбрался из-под лоскутного укрытия.

— Правда. Пусть у тебя сегодня будет именно такой день, — подмигнула журавлица, — что желает чернокрылый повелитель круглой спальни?

— Быть с тобой! До вечера!

— Что ж, хорошо. Остаток дня проведём в саду. Согласен?

— Согласен! Согласен!

Тен Хемсворт криво ухмылялся:

— Однако, бурная радость. Эту энергию да в широкое русло… — он встал с табурета, — моя помощь нужна?

— Нет, — Саша покачала головой.

— Встретимся вечером, на тренировке, — маг оправил пиджак, тиснённый лентами цвета василька, — да, в корзинке кое-что для птенца, его любимые. Последние забрал.

— Спасибо.

Кивнув, кайхал вышел в коридор.

Дерья заправила за ухо короткий локон. Без Ильхана журавлица и ворон бы не выжили в крепи. Точнее, отмеченная Авитой бы сгинула в отсутствие Стеллана. Каорри бы подкараулили в подземных лабиринтах и устроили «несчастный случай». Авторитет верховного и приказ мудрейшего удерживали недовольных от безумных поступков.

Когда Глебова убирала в лекарских палатах или работала в саду, тен Хемсворт присматривал за Корраном. Вечером, он, прямо в спальне, опускал полог тишины и обучал дочь искусству покорения стихий. Как сказал буревестник: «Ты — кайхалла, всё остальное неважно».

Садовница открыла шкаф.

— Итак, что наденем на прогулку?

— Мой любимый!

— Как скажешь.

Дерья взяла с полки аккуратно сложенные рубаху, пояс и брюки оттенка грозовых туч. Вышивка мерцающими перьями украшала ворот и рукава. Соколиные, вороньи, лебединые — Саша придумала и воплотила затейливый орнамент.

Подопечных Авиты и Моры в крепи не любили. Когда Глебова попросила одежду для малыша, каорри отказали. Сослались на вековое правило — соблюдать цвет и элемент покровителя. А, поскольку отмеченных опалом в ордене никогда не было, то и нарядов тоже. Отдали обрезы старого полотна, набор для рукоделия и сказали «сотворить что-нибудь самой».

Так Саша и поступила. Не стала затевать бессмысленные ссоры, а приняла суровые условия игры. Решила, что сделает для сына лучшие вещи. Такие, что послушники будут завидовать и кусать локти от досады. По готовой одежде Глебова кроила лекала и училась шить на грубом тряпье. Распарывала и переделывала, распарывала и переделывала, пока не освоила азы.

Стеллан помогал возлюбленной. Возвращаясь из «командировок», он приносил хорошие ткани, шкатулки с нитками, тесьмой, пуговицами и прочими полезными мелочами. Иной раз среди гостинцев оказывалась обувь, которую старательно берегли.

Правило монохромности Саша отвергла. Шила для отмеченных Морой (старшего и младшего) в чёрных, серых, фиолетовых, синих, зелёных тонах и украшала бусинами, перьями, плетением из лент, затейливой вышивкой. На недовольство каорри отвечала просто: «Не нравится облик, принесите другое. То, что подходит, по вашим законам». Те мгновенно замолкали.

— Пойдём? — спросила Саша, когда застегнула на сыне пиджачок, завязала пояс с кисточками из бахромы.

— Да!

Глебова взяла со стола корзинку, выпустила мальчика в коридор и закрыла дверь на магический замок. Если кто-то посторонний попытается отпереть створку, то обожжёт пальцы, оставив чёткий смолянистый отпечаток. Взглядом дерья скользнула по трём отметинам. Все чужаки, остановленные защитой Моры, были известны. Стражник, послушник и кухарка, уже знакомая шпионка Юлия, под повязками прятали тёмные ладони. И поделом.

В послеобеденное время каорри отдыхали. Саша вела Коррана по извилистым коридорам и радовалась тишине. Встреться кто по пути, обязательно бы отпустил колкость или криво посмотрел. Глебова привыкла к подобной «доброте» и не обращала внимания, но ребёнок… Как объяснить причину ненависти? Какие слова найти для трудной беседы? Чтобы он понял и не озлобился? Журавлица не нашла ответа.

Позавчера началась семерика Левента, начало осени, по убеждениям Саши. Тёплые ветра реже навещали долину, солнце чаще скрывали облака, земля остывала. Благоприятные дни для посева «прохладных культур» и сбора урожая. Каорри трудились на грядах и в теплицах, час-два отдыхали в шатре, возведённом на пригорке перед подземным городом. Пили кофе, наслаждались горячим вином и пахлавой.

В полдень солнце кренилось к скалистым уступам, обрамляющим орден на западе. Касаясь укутанных снежным покрывалом пиков далёкое светило будто остывало, на плато опускались хищные тени. Священная долина процветала на восточном крае, где чередовались овраги и уступы, на южных землях мятежники устроили огород и пастбище для сальфов. Северную сторону занимало убежище. Холодное, сдавливающее грудь каменными обручами и вселяющее одну-единственную мысль — уйти, куда угодно. Так бы Саша и Стеллан и поступили, но не рискнули жизнью Коррана. Скитаться по враждебному Карвахену вместе с ребёнком — верх глупости.

Дрожал на резком ветру купол, сквозь выцветшую зелёную ткань просматривались силуэты. Журавлица свернула с укатанной дороги на едва заметную тропу, по кромке оврага. Идти придётся дольше, зато семья не услышит мерзких высказываний.

Крепь осталась позади. Глебова поднималась на холм, помогая сыну шагать по каменным ступеням и обходить трещины. Воздух теплел, до слуха доносились птичьи трели и мягкий звон воды.

— Смотри, — произнесла Саша, когда они добрались до вершины, — самое красивое место на земле.

— Ух ты!

Корран восторженно взирал на долину цветного ветра. В зелёном перламутре неба солнце обретало густоту каштанового мёда. Десятки хрустальных ручьёв переплетались в косы и обрывались круглым водопадом, который наполнял радужное озеро. Сколько дерья ни вглядывалась в переливчатые глубины, не видела дна. Брошенный камень исчезал в одно мгновение, опущенная ладонь теряла очертания, вместо человеческого лица отражался жемчужный журавль.

Брызги падающих вихрей превращались в птиц. Соколы, филины, соловьи парили и пикировали над равниной, будто играли в догонялки. На перилах моста, ведущего через широкий источник, сидел буревестник и чистил перья. В ротонде, где горели огни покровителей, послушник читал книгу. Сидел ровно и неподвижно, как статуя.

На островках среди ручьёв тянулись к солнцу молодые деревца стихий. Рубиновые, аметистовые, изумрудные, янтарные и сапфировые бутоны жадно вбирали энергию растворённых в воде сельвиолитов и сверкали ярче драгоценных камней. Скрепя сердце, садовники ордена признавали, что лепестки вызрели и раскрылись только благодаря Глебовой. За предыдущие десятилетия саженцы доросли до пятой ветви (цветы появлялись на шестой и других) и замерли. Листья крупнели, бугрилась кора, но продвижения не было. Благословением жемчуга Саша оживила корни, и через семерику на стволах вытянулись угольно-чёрные побеги. Ещё год миновал до первого цветения. В ордене устроили праздник.

Сваард тен Кармалл с восторгом выслушал доклад, лично поднялся в долину и аплодисментами поприветствовал достижение беглянки. На следующий день дерье пожаловали просторную спальню, вместо подвального закутка, где в дождь на полу скапливалась вода. Мудрейший разрешил приходить в столовую в любое время, а не в ночные часы. Он «закрыл глаза» на одеяния, сказав, что «отличный результат сглаживает трудности, и Алессе вольна дальше следовать убеждениям». Конечно, в разумных пределах. Каорри вынужденно покорились воле тен Кармалла. Пожилые твердили, что тот слишком милостив.

— А что мы будем делать?

Они шагали по земляным ступеням.

— Я соберу лепестки, а ты пока нормально поешь. Дед принёс много вкусностей.

— И пирожок с вишенками?

— Целых два.

Корран облизал губы и покосился на корзинку.

В столовой ребёнок только завтракал. На обед и ужин подавали отвратную еду, поэтому Саша нашла иной выход. Ильхана тен Хемсворта в ордене почитали и приглашали за стол к мудрейшему. После приёма пищи кайхал задерживался и забирал остатки. Говорил, что вкушает яства на заданиях. По-настоящему, отдавал семье дочери.

Дерья проследила, как мальчик устроился на корнях, вытащил тонкую дощечку и положил на колени. Затем достал свёртки и тарелку, вытер ладони влажной салфеткой и принялся за обед. Поглядывал на пирожки, но терпеливо ел рыбу и морковь.

Надев пропитанные особенной смесью перчатки, садовница начала с янтарного островка. Накануне венчики потемнели, обрели глубокий медовый отлив. День-два и осыплются. Едва нежнейший лоскуток энергии упадёт на землю, обратится в пыль.

Саша собирала сокровища в специальные колбы. Наполняла стеклянный сосуд водой из источника, опускала ровно пять штук и закупоривала пробку. После оборачивала в отдельный платок и убирала в карманы рабочего пояса. Лепестки кружились в полупрозрачном перламутре и словно танцевали.

Уже давно, (будто в другой жизни) в дворцовом парке соколица Айлин рассказала, что каждый каорри мечтает слиться с лепестком своей стихии. Тогда он полностью раскроет потенциал, обретёт истинное могущество. Работая в зачарованном саду, Глебова всё чаще вспоминала мечту бывшей подруги. Как поступит тен Кармалл, когда получит благословенный дар? Поделится с участниками ордена? Или утаит в бесконечных тоннелях крепости?

Или предпочтёт кое-что иное.

В дневнике матери Саша прочитала и заучила точное описание, как создаются пространственные сферы. Чтобы открыть полноценный коридор в этом мире, достаточно соединить шесть лепестков. Дорогу в иные реальности укажут семь. Комбинации без жемчуга и опала хватит для пробития бреши не далее пятидесяти километров. Дерья собирала цветы второй раз. Все первые осколки энергии она истратила на артефакты, созданные по тайному приказу мудрейшего.

Глебова переступила на аметистовый островок. Интересно, что сказала бы Айлин, узнав о цветущих деревьях стихии грозы? Сбежала бы из дворца или испугалась королевского гнева? В крепи мало что ведали о других городах; Саша обходилась крохами информации от Стеллана и Ильхана. Знала о вылазках мятежников и переговорах царственного Стасгарда.

Бутон переливался сиреневыми молниями. Казалось, одно прикосновение, и грозовой разряд обожжёт пальцы.

Подождите-ка, что это?

Дерья улыбнулась. Повезло! Природа даровала шесть лепестков. Дополнительный лоскут энергии, как четырёхлистный клевер, — редчайший случай! Никто из местных садовников не знал, что так бывает, и, следовательно, журавлица получала преимущество.

Поначалу, при сборе рядом с ней всегда стоял кто-то чужой. Следил, чтобы не своровала или не испортила сокровище. Ждал, пока дерья наполнит склянки, забирал и передавал вахту другому соглядатаю. Сейчас Саша отдавала флаконы послушнику в ротонде. Тот пересчитывал содержимое, проверял деревья (считал, верна ли разница между собранными и оставшимися цветами) и уходил. Десять бутылочек выдали, десять получили, пятьдесят бутонов исчезло. Значит, всё в порядке. Под одежду лепесток не спрячешь, рассыплется.

Кое-что было скрыто от глаз каорри. В рукаве кофты, в складках плотной резинки, садовница скрывала крохотную ёмкость из чёрного стекла. Стеллан зачаровал сосуд, в который дерья прятала лишние лепестки. Относить в спальню было опасно — вдруг стража наведается с обыском — поэтому журавлица берегла сокровища в долине. После сбора за Глебовой не следили, и та пополняла ценные запасы.

Мимолётное движение, и тёмные грани «погасили» аметистовую молнию.

Спокойным шагом Саша переступила на изумрудный островок.

— Эх, Корран, скоро нам придётся отсюда бежать, — она оглянулась на сына. Мальчик доедал любимые пирожки с вишней, — помощь стихий будет очень нужна.

Словно услышав мольбу дерьи, на ветку опустился ворон и протяжно каркнул. Дескать, не пропадёшь, я подсоблю.