Когда зацветут тюльпаны

Глава четвертая

Алексей торопился. Страшный враг буровиков — мороз не давал времени на размышления. Борьба с ним началась с первых метров. Уже во второй половине смены Климов вошел в пласт известняков и, не пробурив полметра, начал подъем инструмента.

— Вот это породка!.. — выругался бурильщик, осматривая долото. — Если так и дальше пойдет, набурим мы… хрен с маслом…

Климов злился. Он знал по геолого-техническому наряду, что встретится с известняками, но не ожидал, что они окажутся такими крепкими.

Долото заменили новым, опустили его на забой. И тут оказалось, что пока возились, на клапанах насоса, подающего глинистый раствор в скважину, намерз лед, и его нужно оттаивать горячей водой. Климов был темнее тучи. Наблюдая за тем, как поверхность раствора, остановившегося в желобах, быстро затягивается лучистой коркой льда, ругался сквозь зубы:

— Раствор теряем, черт…

Мороз крепчал, пробирал людей до самых костей, а известняки были настолько крепкими, что через каждые метр — полтора приходилось менять долото. Никто не мог отлучиться с буровой, погреться в будке. Выручал Колька Перепелкин. На высоте двадцати восьми метров, в деревянной люльке, похожей на балкончик, он проделывал прямо-таки акробатические номера. При подъеме инструмента элеватор примерзал к стенкам бурильной трубы, и его приходилось открывать молотком, распластываясь в воздухе. Задрав голову вверх и ожидая, когда Перепелкин заведет «свечу» за «палец», Климов думал: «Вот наловчился, стервец… А ведь год назад элеватор мне на голову спустил… Ну и ну, надо сказать ему, чтобы полегче вертелся там и не забывал про предохранительный пояс — не ровен час, нырнет, как рыбка…»

Когда прошли известняки, до конца смены остался всего один час. Спешили. Наравне со всеми работал и Алексей. Он очищал от вырубленной породы желоба, стоял у лебедки, давая возможность Климову размяться, погреться в движении. Передав рычаг бурильщику, шел к насосам, к глиномешалке, чтобы и там помочь рабочим заправить ее новой порцией глины…

Наконец, известняки кончились, и Климов наверстал упущенное. Поглядывая на отметку, сделанную на квадратной трубе (буровики зовут ее квадратом), он постепенно увеличивал нагрузку на долото и радовался тому, как быстро эта отметка опускается к ротору.

— Идет! — крикнул он, встретившись взглядом с мастером, и темное, залубеневшее на морозе лицо его расцвело белозубой улыбкой…

После восьмичасовой напряженной работы вахта Климова отправилась на отдых, а вахты Никуленко и Альмухаметова приступили к спуску направления скважины. Короткие широкие трубы направления свинчивали вручную, и это было самым мучительным. Срывались тяжелые цепные ключи, скользили ноги по замерзшему на роторе глинистому раствору, резьбы труб соединялись наперекос, и их приходилось разъединять, а потом свинчивать снова…

Алексей позабыл об отдыхе. В голове гудело, глаза покраснели и болели тоже, обветренные губы шелушились, трескались, и из ранок капельками выступала кровь. Но бодрился, даже шутил. Брался за скользкую и неподатливую рукоять ключа и вместе с другими хрипло кричал:

— Ды… э-эх! Ды-ы… ще раз! И-и эх, взяли!.. Веселей, ребята! Тетя Шура, наш шеф-повар, сегодня чудесный компот сварила — нам нужно заработать на него… А ну еще разок… И-и-эх!..

А в короткие минуты отдыха, жадно глотая горький, иссушающий рот дым махорки, Алексей начинал рассказывать обступившим его рабочим очередной «случай из жизни». Это были те бесконечные и ни к чему не обязывающие рассказы, которые обычно начинаются со слов: «А однажды, значит, было так» и которые преследуют одну цель — рассмешить слушателей. Этих «случаев» Алексей знал множество и любил их рассказывать. Слушали его жадно, потому что рассказывал Алексей мастерски.

— А был и такой случай… Довелось мне работать с мастером Владиславом Полюшкевским. Поляк… Интересный мужик… Здоровенный — косая сажень в плечах, голосище — труба какая-то, а не голос… Человек вроде ничего, а немножко с дуринкой. Ребята знали об этом и не раз подшучивали. Бывало, придет на буровую, походит, посмотрит — того нет, другого нет, да как заорет, аж дизелей не слышно за его голосом. Слова как следует не выговаривает, спешит, и получается такое — ну, ничего не поймешь. «Куда смотрите? — орет. — Веровка нет, воды горачий нет, почему буровую не украли, га?» Начнешь выяснять, сердится еще сильней… Морока!

И вот однажды Горлан (это буровики его так прозвали) простудился. Сипит, кипятится — изо рта один шип да хрип какой-то. И чего он только ни делал со своим горлом, чтобы голос вернуть: и грелку ставил, и на чугун с горячей картошкой дышал, и водой с содой полоскал. Наберет в рот, запрокинет голову и — буль-буль-буль. Ничего не помогало.

Смотрела, смотрела на него жена и не вытерпела:

— Да сходил бы ты к врачу, что ли…

— Га, к врачу, — сипит в ответ. — А когда мне там в очереди стоять? Мне скважину добуривать надо, а ты — к врачу…

Рассердилась жена.

— Не хочешь? Ну, тогда я сама за тебя возьмусь, такой-сякой, подожди только до ужина.

И вот наступил вечер. Сидит Горлан за столом, сопит — проголодался за день, до ложки бы дорваться. Выходит из кухни жена с чашкой в руках, а в чашке горячее мясо — только из кастрюли достала. Поставила чашку на стол и мужу:

— А теперь давай лечить твое горло.

— Как?

— Очень просто. Вот кусочек мяса, — видишь?

— Га?

— Не гакай, слушай. Возьмешь этот кусочек, привяжешь к нему нитку, а потом…

— Нитку, га? Зачем?

— Не гакай… Привяжешь этот кусочек, положишь в рот и начнешь глотать, а нитку будешь держать в руке, чтобы мясо в горле осталось, не ушло в твою ненасытную утробу… Тебе ясно?

— Ясно, — сипит Горлан.

— Теперь слухай дальше, — продолжает жена. — Мясо горячее, ты будешь держать его за нитку в горле и будешь двигать его туда-сюда, вниз-вверх, чтобы, значит, горло пропарилось… Ты меня понял? Не гакай, начинай лечение… — и положила перед Горланом клубок суровых ниток.

Покрутил головой Горлан, да нечего делать — подчинился. Уж очень хотелось ему горло свое излечить… Привязал один конец нитки к кусочку мяса, другой намотал на палец и — в рот. Вот тут-то и началось! Бедный Горлан! Мясо стремилось проскочить туда, где ему и полагается быть, а Горлан за нитку тащит его обратно. Глаза у бедняги сделались большущими, по лицу пот течет, а из горла, где застрял кусок мяса, как из выхлопной трубы вырываются звуки, похожие на рыданье ишака… Слышали, как ишак кричит?.. Не выдержал такой пытки Горлан и отпустил нитку. Жена бросилась, чтоб схватить ее за конец, да поздно — моментально исчезла во рту Горлана…

Ребята хохотали, кашляя от дыма махорки, а Колька Перепелкин даже взвизгивал от восторга. Алексей с тайной радостью смотрел на их повеселевшие лица, губы у него вздрагивали, и он, не выдержав, начинал смеяться вместе со всеми… Заканчивался перерыв. Затушив окурки, они натягивали на руки промокшие, смерзшиеся рукавицы и опять приступали к работе.

…Алексей свободно вздохнул только тогда, когда была спущена колонна направления. Он устал: все-таки две смены не уходил с буровой. Ломило тело. Болели натруженные мускулы рук и ног. Глаза закрывались на ходу.

— Отдыхать всем до одного… Ужинать и спать, — сказал он окружившим его ребятам и направился от буровой к бараку.

Шли по тропинке гуськом. Под ногами звенел прохваченный морозом снег. По небу, черному и недосягаемо высокому, в беспорядке рассыпались большие, истекающие густыми лучами звезды. Молчали, а подходя к бараку, кто-то сказал:

— Ну и дорвусь я сейчас до тети Шуриного борща!

По голосу Алексей определил: «Клюев, батыр Альмухаметова. Ишь, то слова не вытянешь, а тут сам заговорил».

— И-их, братцы, — не проговорил, а прямо-таки простонал другой голос. — Граммов сто бы сейчас с устатку тяпнуть да в баньку! А потом задал бы я такого храповицкого — всему миру на удивление…

— Молчи, ты, совратитель душ праведных! Размечтался… Ишь, чего захотел — сто граммов ему… Губа — не дура…

— Го-го-го!

— А что, не помешало бы… Заработали честно.

— Интересно, — проворчал кто-то, вкладывая в свой осипший от усталости и мороза голос весь запас ехидства, — где бы вы, голубчики, соколики мои сизокрылые, взяли сто граммов здесь, в степи? А?..

Ему никто не ответил.

Легко сказать: дам за смену две нормы. Пусть ты даже знаешь, как этого добиться, но думаете добиться просто? Не тут-то было! Вчера Альмухаметов — вот хитрый шайтан! — опять на два метра обскакал Климова. И так каждый день: чем выше показатель у Климова, тем хитрей поблескивают раскосые глаза Ибрагима. И Климов уже знает: обставит! И не ошибался: Ибрагим опять был впереди. Климов сокрушенно крутил головой, хлопал Ибрагима по жесткой спине и урчал сердито и добродушно:

— Не уйдешь, Ибрагим, не позволю, а за нынешнее… что ж, молодец, силен, ничего не скажешь…

И вдруг Климов начал отставать, не на много, правда, — на метр, два, но и это встревожило самолюбивого и горячего бурильщика. Почему, в чем дело? Ему казалось, что он делает все возможное, чтобы проходка росла от смены к смене, а Ибрагим все уходил и уходил вперед. И теперь всякий раз, принимая буровую, Климов не забывал, как было раньше, спросить у Ибрагима, сколько тот «прокрутил», и мрачнел все больше и больше, выслушав ответ Альмухаметова. Он расспрашивал Ибрагима, как тот добился такой проходки, но ничего нового не находил в его рассказе. Может быть, Альмухаметов скрывает что-нибудь? Климов несколько раз ходил на буровую и наблюдал за работой вахты Ибрагима. Наблюдал настороженно, придирчиво, и опять не видел ничего такого, что мог бы скрыть от него хитрый татарин. А Ибрагим посматривал на Климова, и скуластое лицо его, с редкими кустиками черных усов под приплюснутым носом, хитро ухмылялось. Климов, глядя на эту ухмылку, возмущенно дергал плечами и уходил с буровой. «Черт! Шайтан! — ругался он мысленно, отшагивая по тропе, ведущей к бараку. — Ну, погоди же!.. Мы еще посмотрим, кто кого!..»

Но мелькали короткие зимние дни, а на Доске показателей фамилия Альмухаметова опять стояла на первом месте.

И вдруг однажды вечером в комнату Климова пришел сам Ибрагим.

— А-а, ты, — неприветливо встретил его Климов. — Чего не отдыхаешь?.. Присаживайся.

Ибрагим взял табурет, уселся поудобнее и, не ответив на вопрос, заговорил:

— Не сердись, друг Иван. Плохо, когда сердишься — башка ни шурум-бурум… Я не скрываю от тебя ничего… Я всегда правду говорил, а ты не понимал, плохо смотрел, плохо слушал… Глаз твой тупой, как моя пятка… Сколько ты даешь оборотов турбине?

Климов ответил.

— А какой нагрузка на инструмент?

Замявшись, Климов назвал данные по проходимым породам.

— Вай-вай, как мало! — воскликнул татарин и рассказал, что обороты долота на забое он намного увеличил, соответственно увеличил и нагрузку.

— Вот болван, — шлепнул ладонью себя по лбу Климов. — Где ж мои глаза были? Вот черт, а!.. Ну, спасибо, друг!..

Ибрагим смотрел на Климова и ласково, по-детски улыбался, показывая белые, плотно поставленные зубы. Наконец он попросил Климова:

— Успокойся, друг Иван… Совет держать надо…

Климов сел.

— Скажи, друг Иван, — с трудом подбирая слова, опять заговорил Альмухаметов. — Зачем лежат на буровой цилиндры малого диаметра для насосов, э?

— Зачем? — озадаченно переспросил Климов и неуверенно закончил: — Для запаса, наверно…

Альмухаметов закатил глаза под лоб и покачал головой:

— Глупость, вай, вай, какая глупость!.. Лежат и лежат цилиндры, пользы не дают никакой…

— Так ты что же решил? — насторожился Климов. — Неужели ты хочешь?..

— Во-во, ты понял. Я и хочу заменить цилиндры на меньший диаметр. Промывка скважины лучше будет, проходка больше будет, дизели греться перестанут…

Климов понял Ибрагима сразу, с одного намека, и растерялся от неожиданности.

— Ты, Ибрагим, все продумал? — спросил он, помолчав, не отрывая взгляда от лица Альмухаметова. — А вдруг хуже будет? Тогда что?

Альмухаметов, обиженный словами Климова, встал.

— Я все сказал, друг Иван. Пойду к мастеру. Вай, вай, какой ты глупый, друг Иван… Это проще репки, тце!..

Альмухаметов ушел, а Климов, обхватив ладонями голову, сидел и размышлял над его предложением…

На другой день, принимая от Ибрагима смену, он спросил, деланно улыбаясь:

— Ну, как дела? Много прокрутил? — И был ошеломлен той цифрой, которую назвал Альмухаметов.

— Не может быть! — подозрительно глядя на утомленное и вместе с тем оживленное лицо татарина, воскликнул Климов. — Столько метров за одну смену!

Ибрагим засмеялся.

— Верейский горизонт бурил. Хорошо работал, друг Иван. Можно лучше.

Да, можно было сработать лучше. Климов убедился в этом сам, пробурив в тот день еще больше. Прочитав на Доске показателей свою фамилию, которая на этот раз стояла первой, Климов просиял и ходил по бараку веселый, улыбчивый, разговорчивый… Но в сердце, несмотря ни на что, таилась тревога. От Альмухаметова Климов ожидал теперь всего. Сомнительно, чтобы татарчонок остановился на достигнутом. Он обязательно придумает что-нибудь еще!

Сегодня Климов проснулся рано. Хотел почитать книжку — не читалось, бросил. Лежал, позевывал, хандрил. Незаметно мысли перенеслись домой. Как-то там поживают Настасья, детишки? А Галина?.. Вот тоже… взбрело бабе бросить мужа. И не сказала, почему ушла. Был знаком с ней давно, еще со времен «кедринского учебного комбината», уважал, даже немножко побаивался («красивая, зараза, в миг опутает!»), но не знал, что она такая самостоятельная, решительная, крутая характером…

С полотенцем через плечо в комнату вошел Перепелкин.

— Распотягиваешься? Вставай, мастер зовет.

— Зачем?

— Не докладывал, — расчесывая чуб, ответил Колька. — Ибрагим у него сидит.

— Вот как!

Хандру как рукой сняло. Вскочил, оделся, заправил койку.

— Давно Ибрагим у него?

— Наверное. Ведь ему с восьми заступать.

Схватив полотенце, Климов побежал на кухню умываться. Фыркая, разбрызгивая воду, думал: «И чего Ибрагиму в такую рань делать у мастера? И я зачем-то понадобился…»

Климов постучал в дверь комнаты, в которой жил мастер.

— Войдите, — послышался голос Алексея.

Мастер и Альмухаметов веселыми глазами посмотрели на Климова.

— Звали? — спросил Климов и, не дожидаясь приглашения, сел на свободный табурет.

— Звали… Долго спишь, Иван Иваныч.

— А чего же делать? Мне с четырех на вахту — спешить некуда.

Климов посмотрел на оживленное лицо мастера, смуглое, чисто выбритое, чернобровое и, не сдержавшись, улыбнулся тоже: «Красивый мужик, елки-палки…» Покосился на Ибрагима. У того хитро блеснули раскосые глаза. «Опять чего-то задумал, шайтан!»

Ибрагим поднялся, посмотрел на будильник, стоящий на тумбочке у постели мастера.

— Вай, вай, скоро восемь. Я пошел. Подготовить буровую надо…

Алексей поднялся тоже.

— Значит, договорились, Ибрагим Алексеич? Внимательность и еще раз внимательность. Никакой самодеятельности.

— Хорошо, мастер.

— Ну, иди. — Алексей положил руки на плечи Ибрагима. — Желаю удачи… — Он слегка тряхнул Альмухаметова, как бы проверяя его на устойчивость, и некоторое время смотрел на закрывшуюся за Ибрагимом дверь.

— Что он придумал? — спросил Климов, кивнув на дверь.

— Ничего особенного. Решил дать сегодня скоростную проходку. Разумеется, с учетом наших условий.

Климов встрепенулся, заерзал на табурете. Горячими глазами смотрел на мастера, ловил каждое его слово. Потом заговорил возбужденно:

— Опять обскакал он меня! Ведь я, Алексей Константиныч, тоже хотел просить, чтоб вы благословили меня на это. Обдумал все, и вот… Эх, все испортил Ибрагимка!

Алексей рассмеялся.

— Да что он испортил-то? Это же хорошо, что и ты решил пойти на такое дело! Ибрагим пусть добьется рекордной выработки, а ты побей его достижение; он пробурит завтра больше, а послезавтра ты пробури еще больше… Только знаешь что, Иваныч?

— Что? — помолчав, осторожно спросил Климов.

— Не обижайся на мою прямоту, но об этом я тебе должен в глаза сказать: не нравишься ты мне в последнее время, кислый ходишь, смотреть на тебя прямо-таки тошно…

Климов покраснел и опустил глаза. Алексей продолжал:

— Что с тобой? Можешь поделиться?

Наступило молчание. После небольшого раздумья, вздохнув, Климов ответил:

— Нет, не могу. Мое это… Болячка… Сам в себе сколупну ее и залечу…

— Ну, что ж, — помолчав, сказал Алексей и круто переменил тему разговора:

— Теперь поговорим о деле. Рассказывай, как и что решил.

Климов рассказал. Закончив, посмотрел на мастера. Тот задумчиво ходил по комнате, скрестив руки на груди. Остановился.

— Все?

— Все. Что скажешь, мастер?

— Неплохо. Но не ново. Жизнь, дядя Ваня, требует пересмотра всей технологии. Нам нужно идти вперед, ломать каноны, установленные нашими дедушками. Мы уже взрослые, и нам под силу это… Ты помнишь тот случай, когда Гурьев наказал тебя за то, что ты бурил с помощью воды?

Климов насторожился, ответил:

— Не забыл. Понизил мне разряд с седьмого на шестой. На целый месяц. А что?

Алексей сел.

— А как ты посмотришь на то, если мы на этот раз поступим наоборот?

— Не понимаю.

— Все очень просто. Я разрешаю тебе бурить с помощью воды, ты буришь — и никаких понижений в разряде.

Климов не поверил.

— Только вода?

— Да, вода. Глинистый раствор оставим пока в покое. Ну?

Климов развел руками.

— Вот и хорошо. А теперь слушай внимательно. Что будет неясно, спрашивай…

Ушел и Климов. Алексей подошел к окошку. Начинался рассвет — необычный, странный для глаза: ультрамариновый. Пораженный, Алексей оперся руками о подоконник, подался вперед. «Что за чудо? Впервые вижу такое…» Оглянулся: «Может, электросвет выключить?» Подошел к выключателю, нажал на кнопку, и в комнату, погрузившуюся в полусумрак, сразу ввалилось удивительное сиреневое утро. Ощущение было такое, будто находишься где-то на другой планете, на которой все краски прямо противоположны привычным, земным. Алексей опять нажал на кнопку и за стеклами, опять сгустившись, тихо и торжественно засветился густой ультрамариновый рассвет… «Да-а, чудеса, — подумал Алексей. — Как удивительно разнообразна степь, эта в сущности очень однообразная снежная равнина… В городе такого рассвета не увидишь…»

Алексей подошел к столу, придвинул к себе раскрытую тетрадь. Задумался. Потом снял колпачок с автоматической ручки, и перо быстро забегало по чистой странице.

Алексей посмотрел в окно, за которым таял, наливаясь голубизной, ультрамарин зимнего утра, и задумался. Почему-то вспомнились вечерние занятия в «учебном комбинате». Почему? Ну, да, ведь именно тогда они ближе узнали друг друга.

…Когда занятия закончились, Алексей попросил у Вачнадзе, чтобы была создана «солидная» экзаменационная комиссия и ребятам были выданы соответствующие удостоверения о присвоении им квалификационных разрядов. Вачнадзе внял просьбе, и комиссия была создана. Возглавил ее главный инженер треста Лев Николаевич Черныш — толстый, неповоротливый человек с багровым, невозмутимым лицом. Приехал специально из областного центра — предложение Вачнадзе заинтересовало.

Черныш грузно утвердился за большим двухтумбовым столом Вачнадзе, сгреб в сторону бумаги, словно хотел смести их на пол, и загудел утробно:

— Давай рассказывай, Лазарь, про этот… как его?.. э-э… «кедринский комбинат»… Эка придумали — «комбинат»… Сколько человек подготовили?

— Одну бригаду.

— Значит, пятнадцать?

— Дизелисты тоже занимались.

— Во, это хорошо. Дизелисты не только свои движки должны знать. — И повернулся к Алексею: — Как подготовил ребят? Не подведут? А то ведь я экзаменатор строгий…

Алексей развел руками.

— Не могу сказать.

— Хитришь? — Маленькие острые глазки Черныша, утонувшие в припухших веках, насмешливо блеснули. — Вижу, хитришь… Сознавайся напрямки.

Манера Черныша разговаривать с людьми располагала к откровенности, и Алексей, чувствуя его искреннюю, пусть немного грубоватую доброжелательность, ответил:

— Сознаюсь, старался… И не только я — все, кто вел занятия… Бригада моя, и мне, конечно, выгодно иметь грамотные кадры. Я уже принял от них экзамены…

— Ну-ка, ну-ка, — зашевелился Черныш на стуле.

— Можно сказать, двойные, тройные экзамены…

— Не совсем понятно.

Вмешался Вачнадзе, пояснил:

— Кедрин решил добиться взаимозаменяемости рабочих. Любой член бригады, по его мнению, должен заменить другого. Ну, скажем, верховой рабочий — помощника бурильщика, а бурильщик, при необходимости, — мастера…

— Вот поэтому я и прошу, — добавил Алексей, — экзаменовать каждого по всему комплексу бурения, начиная с монтажа бурового оборудования и кончая перфорацией колонны. Уверен, что мои ребята ответят на все ваши вопросы…

— Кхм… «мои ребята», «уверен»… Ну и хвастун же ты, Кедрин, как я посмотрю! — Черныш поморщился, словно собирался чихнуть, и шутливо добавил: — Засыплется кто — берегись! — И погрозил увесистым кулаком.

…— Я так волновалась, будто самой нужно было экзамены сдавать. Настенька меня успокаивает, а я не могу — выйдет кто-нибудь из ребят, а у меня сердце замрет, — Галина тихо засмеялась и поднесла к лицу веточку сирени. — Вот эту сирень мне Настенька дала, говорит: нюхай, это успокаивает. Хорошая она, Настя Климова. Пришла «болеть» за мужа, принесла целую охапку сирени. При всех поздравила дядю Ваню и поцеловала… Славная пара.

— Да-а, они крепко любят друг друга, — задумчиво отозвался Алексей. — Все время, пока он занимался в нашем комбинате, она обязательно приходила встречать его…

— Мы подружились с Настенькой, в гости приглашала, а я никак не могу сходить… Обязательно завтра схожу…

По улицам города неслышно разливался теплый майский вечер. Пахло цветущей черемухой и сиренью. В потемневшем небе мигали звезды, яркие и тоже теплые. Было легко, умиротворенно на сердце.

Алексей глубоко вздохнул, покосился на Галину, тихо сказал:

— Вот и остались позади все наши треволнения. И знаете, как-то грустно становится, как подумаешь об этом…

Галина повернула к нему голову, в темноте блеснули ее глаза, отразив то ли далекие звезды, то ли свет уличного фонаря.

— Почему же?

Ответил осторожной полушуткой:

— Может быть, потому, что провожаю вас последний вечер… Наш комбинат завершил свою работу, студенты получили аттестацию, закончились и мои нелегкие обязанности провожать вас после занятий до дома.

— «Нелегкие обязанности»… — помолчав, повторила Галина. — Да, конечно, я очень завидовала дяде Ивану, когда к нему приходила Настенька… А вот меня муж ни разу не встретил.

Шутка не получилась. Голос у Галины вздрагивал, звучал глухо. Алексей расстроился.

— Ну зачем вы так? Я же хотел просто пошутить…

Она не ответила. Подошли к знакомому подъезду.

— Вот и конец нашему пути… — Алексей зачем-то снял шляпу. — Мне осталось только поблагодарить вас, Галина Александровна, за вашу помощь. Без вас я, может быть, и не справился бы. Спасибо вам и от меня, и от всех ребят…

Галина смотрела ему прямо в лицо большими темными глазами и, казалось, что сейчас она скажет что-то такое, от чего весь этот теплый, напоенный ароматами цветов вечер, зазвучит чудесной музыкой, расцветится яркими, неповторимыми красками — и придет счастье!

Но Галина протянула руку и сказала:

— Я вам тоже за многое благодарна. До свидания.

И исчезла в подъезде.

В эту ночь Алексей вернулся в общежитие под утро. Ходил по пустынным, непривычно тихим улицам города, и перед его глазами неотступно стояло лицо женщины, так неожиданно вторгшейся в его жизнь.

…Алексей посмотрел на часы и снова взялся за перо.

Не ребята у Ибрагима, не простые смертные, а батыры! Сам он маленький, сухой, но крепкий, словно из железа выкован. Но ребята… Когда Ибрагим говорит о своей вахте, то закатывает под лоб черные, как ягоды смородины, глаза и звонко цокает языком от удовольствия. Вай, вай, какие батыры! Василь Клюев, помощник — самый первый батыр; Саша Смирнов, верховой рабочий — поменьше батыр; низовой рабочий Миша Рыбкин — еще поменьше батыр… Вай, вай, какие хорошие малайки! — и цок, цок языком…

Когда вахта Никуленко сдала смену и ушла с буровой, Альмухаметов подозвал ребят к себе. Молча посмотрел на своих батыров, как бы спрашивая взглядом каждого: «Не подведете?» Потом заговорил отрывисто и взволнованно:

— Разговор помните? Буровую подготовить хорошо надо… Правильно? Василь, смотри в два глаза за насосами. Чтоб, как часы, работали — тук-тук… Так?

Клюев кивнул. Он не отличался разговорчивостью. Широкоплечий, высокий, в тесной брезентовой спецовке, он молча повернулся и направился к насосам.

— Ты, Сашок, почисть желоба еще раз. И смотри за раствором, как за любимой женой. Не надо сердись, Саша, я шутил… Я видел твою жену… Тце, тце хорошая, красивая, как роза…

Саше Смирнову недавно исполнилось двадцать два. Год назад он женился. Но еще и теперь товарищи подшучивали над ним, а он терялся, краснел, не знал, что ответить.

— А ты, Миша, должен прибрать на буровой, чтоб каждый болтик свое место знал… Шуруй, малайка! — продолжал отдавать распоряжения Ибрагим.

Ровно в восемь утра Альмухаметов встал к лебедке. Посмотрев на молчаливого помощника, подмигнул, крикнул:

— Скоро известняк пойдет!.. Менять долото будем!.. Готовь!

Взревели моторы. Заработали, вращая огромными маховиками, насосы. Глинистый раствор серо-стеклянной струей двинулся по желобам. Альмухаметов плавно опустил инструмент на забой. Долото проходило через мощные отложения глины, и поэтому бурение шло легко.

И вдруг в буровую вбежал Саша Смирнов, Что-то сказав Клюеву, подошел к бурильщику.

— Ибрагим Алексеич! — крикнул Саша, стараясь перекричать гул моторов. — Раствор густеет!

Альмухаметов махнул рукой помощнику: Клюев подошел.

— Стой у рычага! — прокричал Альмухаметов. — Я раствор смотреть буду…

Бурильщик подошел к желобу. В движении раствора произошло резкое изменение. Он уже не бежал по желобу быстрой легкой струей, а выкатывался из устья скважины жирными округлыми волнами, густой, тяжелый. Альмухаметов наклонился, зачерпнул ладонью маслянистую жидкость. Саша сказал верно — раствор густеет. Никуленко перед сдачей смены прошел песчаники с прослойками гальки и только-только врезался в глины… Ему же, Альмухаметову, пришлось этот пласт разбуривать… Дальше пойдет известняк. Теперь все ясно: глина смешивается с раствором, раствор перенасыщается, густеет.

Альмухаметов опять встал у рычага.

— Раствор совсем не такой, какой нужно… Плохо! — крикнул он Клюеву. — Переключай насосы в яму с водой… Водичкой бурить будем!..

Клюев молчал, растерянно моргал глазами, мялся на месте.

— Зачем стоишь? Я сказал, в яму с водой! — закричал Альмухаметов, видя нерешительность помощника. — Давай, давай!..

И тут заговорил Клюев — не заговорил, а загудел зычным волжским басом:

— Чего давай! Давай… подавился! С ума сошел! Нам за это… знаешь? — Он огромной ладонью постукал себе по шее. — Башку оторвут!

Страшным стало в эту минуту лицо Альмухаметова: глаза сощурились и блестели так, словно из них брызгали гневные огоньки.

— Ай, вай, вай, шайтан!.. Работать не хочешь? Я приказал — я ответ держать буду!..

Клюев повиновался. Опустив большую голову, ссутулив плечи и тяжело переставляя негнущиеся ноги, пошел выполнять распоряжение. Он не понимал Альмухаметова, хотя честно старался понять его. Предложение бурильщика заменить глинистый раствор, испытанный, надежный — самой обыкновенной водой — было невероятным. Правда, бывали случаи, когда бурильщики, не имея раствора, на свой страх и риск пытались бурить на воде, но им за это так попадало, что они навсегда забывали о своем «начинании». Нет, что ни говори, а Клюев еще не слышал, чтобы кто-то сознательно заменил глинистый раствор водой, хотя Клюев и работает в нефтяной промышленности не год и не два… Эх, загубит скважину, как пить дать загубит!..

И все же Клюев выполнил распоряжение Альмухаметова — он сам, своими руками, перетащил шланг насоса в яму с водой. Что ж, бурильщик на буровой в часы своей смены — полновластный хозяин. Его слово для подчиненных — закон. Ну, а вдруг произойдет обвал стенок скважины и заклинит инструмент? Вдруг на пути долота встретится подземная трещина или пещера и вода ринется в ее бездонную глубь, размывая и расширяя себе путь? Ведь тогда никаким раствором не заткнуть это поглощение!.. Да что там говорить, мало ли неожиданностей ждет бурильщика?

Василий Клюев поднялся из насосной. Проходя мимо дизелей, остановился и посмотрел на дизелиста Степана Игнатьевича Еремеева. Может, его спросить? Еремеев работает в бурении, почитай, пятнадцать с лишним лет, может, он знает?.. Клюев тронул дизелиста за плечо. Тот обернулся, мотнул головой: «Сейчас!» Подошел, вытирая ветошью испачканные машинным маслом руки. «Ты чего?» — спросил глазами. Говорить рядом с работающими дизелями не было возможности, и поэтому они кричали слова друг другу прямо в ухо.

— Знаешь, что придумал Ибрагим? — Это крикнул в ухо Еремеева Клюев.

— Что?

— Раствор по боку! Воду в скважину гонит!

Еремеев уставился на Клюева, как на человека, который ни с того, ни с сего взял да и заехал ему леща.

— Шутишь?!

Клюев наклонился к дизелисту и рявкнул:

— Нет! Ты слышал когда-нибудь о таком?!

Еремеев покрутил головой и возбужденно заговорил, вернее закричал, показывая рукой в ту сторону, где находился бурильщик:

— Увеличил обороты до предела! Посмотри на тахометры! Мы никогда не работали на таких оборотах!.. Спятил!.. — И он выразительно покрутил черным от машинного масла пальцем возле своего лба.

— Что ж теперь будет?

— А?.. Не пойму!..

Клюев не ответил. Махнув рукой, отошел от дизелиста.

Но еще больше изумился Клюев, когда, выйдя на площадку, к ротору, увидел, как быстро опускается квадратная бурильная труба в недра земли. Казалось, она не встречает никакого сопротивления. Впрочем, сегодня Клюева ожидало еще несколько неожиданностей. Наблюдая за тем, как квадрат с непривычной быстротой исчезает в отверстии ротора, он случайно взглянул на Альмухаметова. Тот, видимо, давно ждал его взгляда.

— Иди сюда! — крикнул Альмухаметов, и когда Василий подошел, хитро поблескивая глазами, добавил: — Иди раствор смотреть…

— Где? — не понял Клюев. — В яме?

— Нет! В желобах!..

Пожав плечами, Клюев подошел к желобу и… рывком склонился. Он смотрел и не верил своим глазам: по желобу весело бежал… глинистый раствор, да, да, самый настоящий глинистый раствор! Клюев оглянулся и растерянно посмотрел на бурильщика. Альмухаметов, запрокинув назад голову, хохотал, широко открыв белозубый рот. Бедный Клюев! Он напоминал сейчас мальчишку, которого жестоко обманули!.. «Что же это делается, а? Как же так? Ведь я сам перетащил шланг насоса!» Клюев побежал в насосную. Глубоко дыша, остановился у ямы с водой и ахнул: шланг насоса, сопя и всхлипывая, жадно вбирал в себя чистую воду. Клюев бросился обратно: по желобам по-прежнему тек глинистый раствор.

— Одиночку надо… Наращивать инструмент! — крикнул Ибрагим, сдерживая смех. Клюев пошел из буровой готовить новую бурильную трубу.

Квадратную трубу подняли, отвинтили и опустили в специальный шурф. Стальным якорем на длинном тросе затащили в буровую «одиночку» — трубу, по длине несколько меньшей квадрата, соединили ее со всей секцией труб, находящихся в земле, потом опять навернули квадрат, и бурение продолжалось.

— Молодцы, батыры! — крикнул Альмухаметов, посмотрев на часы. — Скоро сделали наращивание. Хорошо!

И опять Клюев наблюдал за тем, как квадрат быстрее обычного скрывается в скважине. Но вот он стал опускаться медленней. Клюев почувствовал, как под ногами крупно задрожал пол буровой. «Известняки», — подумал он и быстро глянул на Альмухаметова. Тот нажал на рычаг, снижая нагрузку на долото, и махнул рукой в сторону желобов. Подчиняясь этому короткому и властному взмаху, Клюев направился к желобам. Раствор бежал из скважины все так же быстро и весело. Изменился только его цвет. Постепенно он светлел, превращаясь из желто-серого в мутно-белый, становился жиже. Наконец из скважины потекла белая, словно в ней размешали мел, вода. И тут Клюев все понял. Глина! Вода, подаваемая насосами на забой скважины соединялась с частицами выбуренной глины и поднималась в виде готового раствора! Черт, вот здорово! И как он не догадался раньше?.. Ну и хитер татарин!

— Ты понял? — спросил его Альмухаметов, когда он возвратился от желобов.

— Понял, — коротко ответил Клюев, пряча глаза, и добавил: — Хорошая наука.

— Тогда давай тащи новое долото… Поднимать инструмент будем…

Верховым у Ибрагима был Саша Смирнов — «батыр» с широкими, сильными плечами, стройный, легкий и гибкий.

Горячий и нетерпеливый, Альмухаметов иногда подумывал: «Эх, хороший малайка Саша, но Перепелкин — лучше…» Конечно, он обрадовался бы, если бы мастеру пришло на ум перевести к нему в вахту Перепелкина, но расстаться с Сашей не хотел тоже. Зачем обижать Сашу? Работать верховым он стал недавно, не то что Перепелкин, тот прошел уже хорошую школу. Но справится ли Саша с темпом, который собирался предложить ему Альмухаметов?

Ибрагим подозвал Сашу.

— Ты как, Саша, в норме?

— Готов, Ибрагим Алексеич.

Подошел мастер — большой, грузный в зимней одежде. Спросил:

— Задача ясна, Сашок?

Саша покраснел. В вопросе мастера почудилось недоверие — и это обижало.

— Да не красней, ты, чудак! Не потому спрашиваю, что не верю в тебя, в твою сноровку. Хочется, чтобы ты понял, что мы переходим сейчас к новому методу бурения. Надеюсь, ты разобрался в его сущности?

Саша кивнул. Еще бы! Альмухаметов не тратил слов на разъяснения — он на практике показал, что такое новый метод. Уж Ибрагим Алексеич может преподать урок своим батырам.

Алексей взял Сашу под руку, повел к выходу из буровой.

— Главное — не теряться, Сашок, — говорил он. — Помни, ты там, наверху, самая главная фигура при подъеме и спуске инструмента. — И подойдя к лестнице, притянул к себе юношу: — Волнуешься?

— Волнуюсь, Алексей Константинович.

Алексей наклонился к его уху, шепнул:

— Я тоже. Ох и волнуюсь. Только никому не говори, ладно?

Саша засмеялся и взбежал на несколько ступеней. Обернулся, крикнул:

— Скажу, всем!

Алексей погрозил ему кулаком и крикнул тоже:

— Желаю успеха, Сашок!

Вернулся к Альмухаметову.

— Подойди к Саше тактично, Ибрагим Алексеич. Парень волнуется. Скорость увеличивай постепенно.

— Понятно, мастер. Хороший малайка Саша, сделаем тактично, — засмеялся Альмухаметов, и глаза его лукаво блеснули.

Саша понимал, что только от него зависела теперь сегодняшняя проходка, которую, по его мнению, так неосмотрительно затеял Альмухаметов. Чтобы добиться такой скорости бурения, нужно работать самым бешеным темпом, требующим всего твоего умения, выносливости, сноровки. Но Саша решил выдержать, чего бы это ни стоило. Иначе стыдно в глаза ребятам смотреть будет… Скажут: эх, ты, не можешь, так и не брался бы… Да еще мастер своими словами душу разбередил: «От тебя, Сашок, сейчас все зависит!» Ну, как после таких слов не выдержать?..

Саша застегнул пряжку предохранительного пояса, осмотрелся и махнул Альмухаметову рукой: начинай!

Вопреки ожиданию, Альмухаметов начал подъем как обычно: огромный талевый блок с подъемным крюком, способным выдержать нагрузку в сто пятьдесят тонн, останавливался точно на уровне полатей. Пока внизу бурильщик, Клюев и низовой рабочий Миша Рыбкин отсоединяли свечу от общей секции труб, Саша закреплял ее толстой узловатой веревкой, чтобы свеча не отходила от края люльки, потом проволочным крючком подтягивал свечу к себе, открывал элеватор, освобождал трубу от веревки, и быстрым сильным толчком заводил ее за приспособленный для этой цели деревянный брус — «палец». В этот момент блок, мягко шурша, скользил вниз, чтобы там подцепить новую свечу.

Саша вошел в ритм, и только тогда, когда было поднято и установлено около десяти свечей, он вдруг почувствовал, что скорость подъема постепенно нарастает, и он, бессознательно подчиняясь этому нарастанию, сам начинает работать все быстрей и быстрей. Саша заволновался. Только бы не сорваться с ритма, только бы не замешкаться, успеть сделать все быстро и точно! А темп увеличивался с каждой свечой. Саша видел теперь, что блок поднимается к нему не как в начале — плавно, постепенно, а с неудержимой скоростью, от которой содрогается вся вышка. Даже страшно становилось: а вдруг Альмухаметов не рассчитает, не успеет затормозить и эта многотонная стальная махина врежется в самый верх вышки — в кран-блок? Ух ты! — страшно представить, что тогда получится!.. Но к удивлению Саши, блок останавливался у полатей так же точно, как и в начале подъема.

Саша считал свечи… Лоб у него взмок, горячий пот заливал глаза, во рту пересохло.

— Двадцать восемь… Черт!.. Неужели Альмухаметов забыл о тридцать третьей?..

Саша посмотрел вниз и показал Альмухаметову кулак. Тот, по-видимому, не понял, и, махнув приветливо рукой, белозубо рассмеялся… Неужели не помнит? Ведь всю обедню испортит!.. Саша снова посмотрел вниз и отшатнулся: вырастая с каждым мгновением, блок стремительно мчался вверх с тридцать третьей!.. Вот он остановился. Саша с отчаянием посмотрел на конец трубы и зло выругался. И было с чего. Над нижней люлькой, в которой работал Саша, находилась еще одна для приема более длинных свечей. Тридцать третью же нельзя было принять ни с нижней люльки, так как этому мешала верхняя, в блок которой упирался конец трубы, ни с верхней — для этого труба была коротка… И кто такую свечу наращивал? Все верховые мучились с ней, она задерживала, мешала. Виновника не нашли, хотя и ругались каждый раз до хрипоты.

Саша закрепил свечу веревкой и уже хотел завести ее за палец, как блок тронулся и начал опускаться… В следующее мгновение Саша увидел, как он легонько (это Саше так показалось) ударился боком о муфту трубы, труба качнулась в сторону Саши, веревка, поддерживающая свечу, дала слабину и ее узел, который служил стопором, выскочил из выреза в краю люльки… Саша от ужаса широко раскрыл глаза и закричал тонко, пронзительно… Освобожденная свеча, как бы нехотя начала падать в ту сторону, в которую была наклонена. Вот она ударилась о противоположный край полатей, отскочила и, круша все на своем пути, волчком завертелась по буровой… Альмухаметов сорвал с себя собачий малахай, шлепнул им о грязный пол и, яростно топча его ногами, визжал что-то страшное на непонятном татарском языке…