Колодец Единорога

26. Ос Эригу. Кубок войны

Ос Эригу медленно вырастал из моря. Сперва — всего лишь тень у горизонта, затем — словно бы серый перст, указующий в небеса, на фоне чуть более светлого берега, видневшегося за ним. И постепенно взгляду предстал точь-в-точь сказочный замок из колдовского облачка Мелибоэ. Океанские волны омывали его подножие, так что трудно было сказать, где кончалась каменная кладка, сооруженная руками людей, и начинался природный камень скалистого мыса, служившего основанием замку. С восточной, обращенной к берегу стороны крепости в беспорядке громоздились валуны, меж которыми плескался прибой, а поверху проходил мост, опиравшийся на стройные арки. Посередине моста был устроен подъемный пролет; он был разведен и походил на пустую ладонь, простертую к берегу в запрещающем жесте…

— Никак у нас незваные гости! — нахмурился герцог Микалегон. — Я велел держать мост опущенным!

Зато карренец Плейандер с трудом переводил дух от восторга.

— Я никогда прежде не видел твоей крепости, государь, — сказал он. — Братья говорят, будто я кое-что понимаю в осадах и стенах; так вот, твой замок — поистине один из замечательнейших и самых неприступных в пределах этого мира!

Ветер тянул с востока. Корабли обошли замок со стороны моря, где стены, окутанные пеленой брызг, были пониже. Внутренние строения уступами вздымались к сердцу цитадели — главной башне, сложенной из черного железного камня окрестных гор. Башня, мнилось, искоса поглядывала на них крохотными глазами окошек; очень высокая, она тем не менее выглядела приземистой и чем-то похожей на громадную жабу. Никакого флага не взвилось над башней, когда корабли миновали мол, и, попав в затишье у пристани, сбросили паруса и приготовили весла, чтобы причалить.

Набережная была вымощена все тем же темным камнем. Возле нее стояло судно, нуждавшееся, как видно, в починке: стеньги были сняты, а палубы — сплошь завалены парусами и такелажем, брошенным в беспорядке. На причале валялся распотрошенный и позабытый тюк; конец размотавшейся ткани печально свисал вниз и плавал в воде. Ближе к берегу пирс был снабжен воротами наподобие опускной решетки.

Герцог Микалегон, окруженный воинами, первым сошел с корабля и велел трубить в рог, возвещая о своем прибытии. Эйрар обратил внимание, что люди герцога шли беспорядочной ватагой, даже не пытаясь маршировать стройной колонной, подобно терциариям Бриеллы, Шагал с ними и Висто. Имперские пленники составляли отдельную группку. Принцесса Аурия выступала гордо, не глядя ни влево, ни вправо. Принца Аурария вели под руки двое юношей-борцов; он прижимался то к одному, то к другому, хихикая и что-то нашептывая. Эйрар попытался протолкаться к принцессе Аргире, но не сумел.

Внутренний двор крепости оказался ужасающе захламлен, да и пахло там, как в свинарнике. Эйрар с Эрбом отправились осмотреть помещение, выделенное вольным рыбакам-копьеносцам в пристройках у северной стены, и ему там совсем не понравилось. Однако в тот вечер герцог давал пир в зале совета — длинной, насквозь прокопченной палате внутри цитадели, и там было сколько угодно мяса, а пиво так просто лилось рекой. Герцог Микалегон от души участвовал в шумном веселье, сидя на высоком хозяйском сидении. По одну сторону от него устроился Альсандер, по другую — принц Аурарий, почти не притрагивавшийся к еде. В зале совсем не было женщин, отсутствовала даже Эвадне. Эйрар сперва удивился, ибо считал, что уж ей-то к мужскому разгульному обществу было не привыкать; но потом приметил, как герцог ласково трепал по щеке юного виночерпия, а принц не сводил с Плейандера зачарованных глаз, и решил, что понял, в чем дело. Да, Эвадне здесь действительно было незачем появляться…

Прислуживали в основном миктонцы, по виду — сущие головорезы, иные даже — в невообразимых головных уборах Дзика. Они проворно наполняли чаши пирующих, но Эйрар избегал пить, гадая, чем могло кончиться нынешнее веселье.

Однако под конец появился всего лишь менестрель, который, промочив горло, завел нескончаемую песнь во славу Ос Эригу, где люди свободны. Герцог Микалегон сам подтягивал припев, отбивая такт рукояткой ножа. Когда же песнь смолкла, он поднялся на ноги и воскликнул:

— Выпьем за старых Богов сражений и побед — и да сгинет проклятый Колодец!

Певец ударил по струнам арфы. Люди в зале вставали один за другим, нестройно крича. Поднялся среди прочих и Эйрар, но лишь чуть пригубил и вновь сел, чувствуя, как по спине побежали мурашки: ведь это было почти святотатство. Его смущение не укрылось от взгляда соседа по столу — одного из офицеров Микалегона, воина с жестким, изборожденным морщинами лицом и шрамом от раны, которая, видимо, когда-то едва не стоила ему глаза.

— Не обижайся, империал, — сказал он, впрочем, вполне дружелюбно. — Просто Ос Эригу всегда поступает так в начале войны.

— Я дейлкарл, — сказал Эйрар.

— Да? Но тише: сейчас герцог скажет тост, а потом начнутся обеты…

Чаша Микалегона была снова полна, лицо великана сияло.

— Мы в осаде! — провозгласил он. — Там, за мостом, сидит барон Катинэ с Четвертой терцией Бриеллы, и он намерен вести войну до конца. Он хочет разорить гнездо Морского Орла и слышать не желает ни о каких компромиссах. Сегодня утром мы приняли его вызов — посланец барона висит на воротах с той стороны!

Он подождал, пока стихнет взрыв восторженных криков, высоко поднял чашу и продолжал:

— Клянусь этим Кубком Войны ни с кем не заключать мира и не щадить никого, пока трон четырнадцатого графа Валька не будет низвержен, а барон Катинэ — убит! Кто со мной? Кто — вместе с Вольным Братством Ос Эригу и со мной?

И поднес кубок к губам. Пламя факелов заплясало, точно от ветра, когда воины Эригу, а за ними — воины Дейларны и Каррены — вскочили с боевым кличем, размахивая оружием. На сей раз Эйрар осушил чашу до дна, от всей души. Но когда крики стали стихать, а люди — рассаживаться, его шрамолицый сосед остался стоять. Вот он поднял свой кубок и провозгласил:

— Клянусь этим Кубком Войны, что последую за герцогом Микалегоном до конца — и не лягу спать под крышей до тех пор, пока не сойдусь с бароном Катинэ в поединке или пока он не будет убит!

Он выпил. Зал отозвался приветствиями, хотя и не столь шумными, как в первый раз, воздавая своего рода дань уважения. Следом поднялся Альсандер:

— Я здесь чужеземец и вдобавок бывший ваш враг, — сказал он. — И тем не менее, над этим Кубком Войны я произношу обет сражаться плечом к плечу с герцогом Микалегоном. Клянусь не знать покоя и не заключать мира, пока он сам не заключит мир! Клянусь от своего имени и от имени всех нас, шестерых братьев, увидевших свет чудесным образом, двумя тройнями. Клянусь моей родиной, чьи зеленые холмы навеки запечатлены в наших душах, что я войду в карренский Дворец лишь после того, как вожди Народной партии подметут в нем пол своими бородами. Вот какой обет произношу я над вашим Кубком Войны!

— Клянемся! — в один голос крикнули Плейандер и Эвименес, и еще прежде, чем зал разразился криком, этот последний добавил:

— А я клянусь собственной рукой истребить Стенофона Пермандосского — и возлечь с его сестрой Ликаоникой без его на то дозволения!

Восторженный рев, вырвавшийся из десятков глоток, потряс каменные стены. Если раньше морские короли севера были не очень-то высокого мнения о полководцах с Островов, то теперь виночерпии сбились с ног: люди стучали кулаками по столам и пили за здоровье карренцев. Вот это был обет так обет!..

Непрерывный гул повис под сводами зала. Один за другим вставали свободные воины Ос Эригу и произносили клятвы одна другой хлеще. Кто-то сулился утвердить белое копье на высочайшей башне Бриеллы; слышавшие, впрочем, сочли, что это была пустая болтовня, а не обет. Но следом прозвучало обещание принести домой значки трех валькинговских деций — и заслужило всеобщее одобрение. Поднялся Рогей:

— Над этим Кубком Войны клянусь поступить с бароном Ванетт-Миллепигом точно так же, как сам Рыжий Барон поступил с детьми синдиков Мариаполя!..

Он почти прорычал эти слова, и люди невольно притихли, слушая его грозный зарок. Долговязый Эрб хотел говорить, однако герцог Микалегон жестом велел ему обождать и кивнул Эйрару, приглашая его произнести свою клятву.

Пиво северян было крепким, но Эйрар проглотил его куда меньше, чем любой из присутствующих, и на его почти совсем трезвую голову затея с тостами и клятвами выглядела глуповатой. Он видел, как поджал губы волшебник Мелибоэ. И все-таки выпитое изрядно разгорячило в нем кровь, к тому же отступать было некуда:

— Клянусь Кубком Войны, — прозвенел его голос, — что не сложу оружия, пока Дейларна не станет столь же свободной, как Ос Эригу… — он запнулся на миг и с некоторым изумлением услышал из собственных уст: — Клянусь также, что не полюблю и не пойду под венец ни с одной женщиной, кроме Аргиры, принцессы из Стассии… хотя бы весь мир лежал между нами!

Поднялся крик, со всех сторон к нему потянулись руки с кубками, но все голоса покрыл раскатистый хохот герцога Микалегона. Принц Аурарий скривился в мерзкой ухмылке. Плейандер надул губы совсем по-мальчишески, а мрачный Эвименес отшатнулся так, что опрокинулось кресло, он приподнялся, опершись на стол кулаком, злые глаза глядели пристально. Волшебник Мелибоэ задумчиво потупился; он выглядел опечаленным — или это только казалось?

— Хорошо сказано, — похвалил Эйрара шрамолицый сосед, а кто-то из воинов Ос Эригу уже клялся не есть ничего, кроме вяленой трески, покуда не скормит рыбам дезериона. Длинный зал словно бы плыл и покачивался среди общего гвалта — Кубок Войны обходил его по кругу, обеты звучали один за другим, но Эйрар Эльварсон почти не слушал, мучительно размышляя: «А правильно ли я поступил?..»

…На деле осада началась на следующий день, рано утром, когда люди в крепости только-только просыпались, раздражительные и с тяжелыми головами после выпитого накануне. Скала Ос Эригу была продолжением самого западного отрога Железных Гор, и оттуда, из сосновых лесов, к подъемному мосту замка вела извилистая дорога. И вот, едва забрезжил рассвет, человек, обладавший зрением Эйрара, мог бы различить на этой дороге сквозь мелкий весенний дождик алый треугольник Бриеллы, колебавшийся на походном древке. А кто-нибудь, наделенный столь же острым слухом, расслышал бы вдалеке сквозь туман тонкое пение воинских флейт. Это шли терциарии.

— Ну и что они намерены делать? — проворчал Микалегон. — Прыгать через пролет?..

Нет, конечно, у них на уме было кое-что поумнее. Эйрар рассмотрел сквозь занавес дождя, как тусклый металлический блеск опоясал ближнюю гору. По дороге спускалась вереница повозок, влекомых лошадьми, мулами и волами; в повозках сидели рабочие — миктонцы и местные крестьяне, насильно согнанные на работу. Возле моста повозки остановились. Рабочие спрыгнули наземь и принялись выгружать на скалы поклажу — деревья, срубленные в лесу, глыбы камня и глины. Не требовалось великого ума, чтобы понять вражеский замысел: они собирались навести свой собственный мост через перешеек и таким образом достичь замка, подобраться к которому иным путем было невозможно. И они были покамест вне досягаемости метательных машин, стоявших на стенах.

Вожди собрались на совет: следовало обсудить создавшееся положение и обдумать ответный удар.

— Надо устроить быструю вылазку на лодках, — предложил Микалегон, — и подрубить еще несколько пролетов моста. Добавим им работы!

— Пожалуй, — согласился Альсандер. — Когда начинаешь войну, всегда первым долгом нужна хоть маленькая, но победа, чтобы устрашить врагов и заставить их усомниться в себе.

— Ну нет, — сказал Плейандер. — Если барон Катинэ — толковый военачальник, а у меня есть основания полагать, что дело обстоит именно так, — он наверняка предвидит возможность подобного маневра; он наверняка держит наготове лучников и баллисты и еще горшки с горячей смолой, чтобы отбить охоту у всякого, кто покусится на мост — особенно ночью. Какая победа, Альсандер? Они же перестреляют нас, как цыплят!

Злой и мрачный с похмелья, герцог начал было кричать, что не потерпит в своем замке никаких советчиков и указчиков — но затем сдался. Было решено разослать боевой призыв Кольца по Железным Горам и всему Корошу: тамошние рудокопы испокон веку были большими друзьями герцога Микалегона и всего его рода. Их не будут призывать к открытому восстанию — нет, пускай снаряжают маленькие отряды и теребят в горах валькинговские обозы; перспектива пограбить, вероятно, придаст им еще больше решительности (мысль принадлежала Альсандеру).

— Не вижу, кто бы мог справиться с этим лучше Рогея, он дерзок и быстр, — сказал Эйрар. — И вдобавок его лично знают все предводители, носящие Железное Кольцо.

Карренским Воеводам не слишком понравилось его предложение:

— Ты что, позабыл уже, какую свинью он подложил нам в Шелланде? — Но герцог рявкнул на них и велел заткнуться, и они не стали ни огрызаться, ни спорить: пускай командует сам, да сам и расхлебывает.

Мариоланский горец охотно взялся за дело, лишь попросил, чтобы его высадили на берег подальше к северу, в каком-нибудь укромном местечке.

— Может быть, в Медвежьем фиорде? — предложил шрамолицый капитан, что сидел рядом с Эйраром на пиру, но тут у Эвадне вырвался смешок, и герцог, побагровев, осыпал капитана ужасающей бранью, так что бедняга, казалось, готов был откусить себе язык. На этом совет вождей завершился.

Карренка не обратилась к Эйрару ни словом, и он это заметил. Он побродил немного возле покоев, отведенных имперским наследницам, но, памятуя о своем вчерашнем поступке, так и не решился постучать и спросить принцессу Аргиру. Оставалось надеяться лишь на случай, который ненароком сведет его с ней и даст ему возможность объясниться. Он даже придумал замечательную, с его точки зрения, речь в свое оправдание. Напрасный труд — принцесса не появилась. Зато появился шрамолицый. Он подошел к Эйрару и пожал ему руку, назвавшись Поэ:

— …или, что правильнее, Поэ Глупец, ведь теперь государь наш и вождь нипочем меня не простит…

— Почему? — спросил Эйрар больше из вежливости, косясь в сторону двери, из которой в любой миг могла выйти Аргира.

— Оговорка, друг, несчастная оговорка, — вздохнул Поэ. — У нас на Эригу порою достаточно оговорки, чтобы все мечты рассыпались прахом. Да, другой бы, пожалуй, вызвал меня на поединок, а старый герцог — тот попросту выставил бы за ворота. Но не таков Микалегон; он хитер — станет меня доводить, пока я не покину Братство по собственной воле…

— Только за то, что ты упомянул Медвежий фиорд? Да неужели же подобная мелочь…

— Мелочь! Если бы ты только знал, что за нею стоит!.. — Теперь уже Поэ тревожно оглядывался — не подслушивает ли кто. — Дело было почти четыре года назад: нашему государю и предводителю взбрело в голову отправиться на несколько дней порыбачить на маленькой палубной лодке вдвоем с одним уроженцем Короша, не помню точно, как его звали — кажется, Партен или вроде того. Сказано — сделано; вошли они в фиорд, и дул такой славный попутный бриз, и Партен сидел у руля. И вот тут нашему герцогу попался на глаза роскошный медведь, переплывавший с одного берега на другой. Он и возьми в голову, что зверь неплохо смотрелся бы во дворе крепости, если бы исхитриться взять его живьем. Взял он моточек крепкой веревки и велел спутнику править прямо к медведю. Накинул тому петлю на шею… да вот беда, придушить, чтобы не рыпался, не сумел, лишь обозлил. А медведь, не будь дурак, подплыл к лодочке сзади, зацепил когтями корму да и взобрался на борт — его милость, говорят, и ахнуть не успел.

На беду, герцог не взял с собою меча, лишь острогу-трезубец, и этой острогой его товарищ ткнул чудовище, когда оно влезало на борт. Тут уж медведь вконец рассвирепел — и ну гоняться вокруг мачты за ними обоими. Что тут было!.. Румпель болтается, парус хлопает!.. Полных три раза обежали они лодку кругом, а потом государев спутник — он, понимаешь, пощуплее был да попроворней — живенько распахнул люк, и они юркнули туда вдвоем, чуть не вниз головами, и успели, по счастью, запереться, пока зверюга раздумывал, лезть за ними или не лезть. Ну и что дальше? Медведь себе расположился на палубе и нипочем не желал уходить, а они сидели внизу, точно два арестанта, а лодку носило по воле волн туда и сюда.

Тот человек потом говорил, будто государь Микалегон ругался такими словами, что он уж начал бояться, кабы гром небесный не обратил их обоих в поджарки, а с ними заодно и медведя. Ладно, отдышались они, начали искать хоть какое-никакое оружие. На корме был зарешеченный лючок, в который проникал свет; время от времени медведь подходил к нему, рычал на них и совал внутрь когтистую лапу — ну, знаешь, как они делают, когда ловят рыбешку. Разыскали герцог со спутником на дне два ржавых рыбацких ножа… Микалегон их приспособил к шестам наподобие копий, и они попытались достать ими медведя через решетку. Но и с этим не вышло — прутья помешали удару, и зверю даже не продырявили шкуру, зато сам он махнул этак лапой и сломал одно из их копий, только хрустнуло, и нож покатился по палубе. И тут они видят — веревка на шее медведя запуталась в чем-то, так что теперь он никак не мог их покинуть, даже если бы и захотел.

«Что будем делать, государь?» — спросил тот малый. А надо сказать, несмотря на отчаянное положение, ему было безумно смешно, да только он знал, что показывать это Микалегону было небезопасно.

Герцог обозвал его идиотом и еще по-всякому, а потом спросил:

«Не знаешь ли ты, часом, каких-нибудь заклинаний?» — А парень-то ведь был из Короша, как я уже говорил: они там все помаленьку учатся чернокнижию, это из-за миктонцев и троллей, которые им служат.

«Я вправду кое-что знаю, государь, — сказал он. — Боюсь только, медведя мне не одолеть.»

«Колдуй!.. — зарычал герцог. — Не то уши тебе отрежу, бездельник!»

Ничего не попишешь: пришлось бедняге ворожить. Стал он творить заклинание, а герцог знай пыхтел и сопел у него за спиной, да так забавно, что в самый ответственный момент парень все-таки не выдержал, расхохотался и, ежу ясно, испортил все дело. В заклинании-то говорилось о троллях, и они тотчас пожаловали: русалки, тьма-тьмущая русалок, это у нас здесь, на севере, такие тролли морские. Заполонили они всю лодку — и ну украшать ее гирляндами из водорослей и сосновых ветвей, а медведя — гладить да почесывать ему за ушком… еще и отплясывали на палубе, пока государь Микалегон бушевал и ревел от ярости в трюме. Они же страсть любят потешиться, когда кто из нас, людей, вот так сядет в лужу, — если только, конечно, это не горе какое-нибудь.

И вот русалки всю ночь отгоняли лодку от берега, и стоял такой тарарам, что двое бедняг так глаз и не сомкнули. Герцога выручили только на другой день, когда прошел слух о миктонском набеге и из замка за ним отрядили корабль. Когда же выяснилось, что произошло — над ним до коликов хохотала вся страна, от гор Короша на севере до островов Джентебби на юге. А сам он дал страшную клятву, что оторвет голову всякому, кто унизит Ос Эригу, вспомнив в его присутствии про этот случай… Понимаешь теперь, что я натворил?..