Колумбы росские

ГЛАВА VIII КАПИТАН-КОМАНДОР СДАЕТ ВАХТУ

Луч стремительно рассек тьму и вонзил пыльное острие в изголовье земляного ложа. Струя морозного воздуха ворвалась в затхлую сырость ямы. Обеспокоенный холодом Беринг с трудом приподнял отекшие веки и увидел похожие на огни погребальных свечей желтые глазки зверька. Просунув пушистую мордочку в щель парусиновой крыши, песец с любопытством уставился на капитан-командора. Тот, вздохнув, отвернулся: было невмоготу пошевелить распухшим языком, раскрыть рот и позвать на помощь.

Так повторялось изо дня в день, из ночи в ночь, на протяжении месяца жизни — угасания в песчаной яме, выкопанной на отмели неизвестной земли. Стоило вахтенному матросу зазеваться, прожорливые песцы норовили проникнуть в землянку: их привлекал запах заживо гниющего человека. Отмель и прибрежные террасы кишели ими, как саранчой. Бесчисленными стаями они спускались с гор и, совершая набеги на жилища экипажа флагманского корабля, тащили оттуда нее, что могли уволочь: ножи, сапоги, шапки; бесцеремонно, на виду изумленных и разгневанных людей, сталкивали многопудовые камни с бочек, в которых хранилось заготовленное на зиму мясо, и расхищали его; нападали на моряков при возвращении их с охоты и вырывали из рук куски окровавленных бобровых туш. Ожесточенные служители истребляли песцов сотнями, выкалывали им глаза, сжигали, рубили топорами, но взамен убитых на отмель пробирались тысячи пушистых хищников, и все начиналось сызнова. Беринг не раз среди ночи пробуждался от неистовых воплей матросов, шума драк с песцами в ближних ямах, истошного лая отступающих воришек и стонов искусанных ими, умирающих от цынги участников экспедиции. Жалобы и проклятия, заглушая монотонный рокот прибоя, неумолимо напоминали капитан-командору о горьком конце вояжа: крушении у скалистых берегов, ошибочно принятых за Камчатку.

Молча внимая ропоту измученных спутников, Беринг не находил для них слов утешения, ибо и сам нуждался в поддержке. Неудачи опустошили его сердце. Ложный путь, избранный на конзилии в гавани Авачинского залива, завершился ямой в песчаной отмели; путь роковых ошибок. Теперь, на предсмертном досуге в земляном логове, капитан-командор обращался к слабеющей памяти и, ужаленный мыслями, изнемогая от запоздалого сознания непоправимости истекших событий, вновь болезненно переживал их.

…Полгода миновало с июньской туманной ночи на сорок девятой параллели, когда пути экспедиционных кораблей разошлись навсегда. Под вечер Ильина дня, пятью сутками позже высадки Чирикова на мысу Аддингтона, Беринг привел флагманский корабль на рейд острова Каяк близ Аляски и, равнодушно выслушав поздравления подчиненных, заторопился в обратный рейс. Тщетно адъюнкт и офицеры уговаривали его зазимовать в Новом Свете. Капитан-командор, в ответ на доводы Стеллера о важности научных наблюдений, только пожимал плечами и упрямо твердил:

— Мы воображаем, что все открыли, и строим воздушные замки; а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Как еще далеко нам до дому? Что еще может с нами случиться? А берег нам незнакомый, чужой, провианта на прозимовку не хватит…

На рассвете он вышел на шканцы и, узнав, что из ста бочек налиты пресной водой семьдесят, приказал сняться с якоря.

Разбуженные предотходной суетой, офицеры выбежали из кают, однако возражать было поздно: «Святый апостол Петр» уже плыл вдоль американского материка на юго-запад.

Никто не догадывался о замыслах командующего: он вел пакетбот как можно южнее, чтобы повернуть к берегам Камчатки и пересечь океан не раньше, чем достигнет параллели дважды не найденной им земли Гамы.

Вначале все благоприятствовало вояжу. За месяц плавания были открыты и нанесены на карту Евдокеевский архипелаг и остров Стефана[98]. Вокруг пакетбота сновали, резвясь и переплывая проливы, стаи драгоценных бобров и морских котов, сивучей и дельфинов. Затем экспедицию постигло неизбежное. Жизнь в туманной слякоти на палубе, не просыхавшей от волн и дождей, недостаток пресной воды, однообразная пища из солонины и прокисшей рыбы сделали свое дело: на корабле появилась цынга.

Первой жертвой ее пал неутомимый рассказчик-сновидец Никита Шумагин. Он умер на второй день стоянки у восточных островов Алеутской гряды, найденных тридцатого августа. Беринг, увековечив имя матроса, назвал острова Шумагинскими. Распухшее от цынги тело сновидца было отвезено на пустынный берег и погребено в тальниковой чаще.

Острова казались необитаемыми. Заросшие древовидным тальником и высокой пахучей травой, населенные непуганными еврашками[99], лисицами и бобрами, окаймленные траурно мрачными горами, расстилались пустынные луга и долины.

Ночью вахтенные заметили дым костра, а поутру к пакетботу пригребли на кожаных байдарах диковинные люди в одеждах из китовых кишек и в остроугольных, размалеванных яркими красками, шляпах из древесной коры.

Приняв моряков за посланцев неба, алеуты заклинали их о милости.

Адъюнкт, радуясь неожиданной встрече, записал в дневник свои впечатления о жителях Шумагинского архипелага:

«…Они среднего роста. Шея коротка, плечи широкия. Волосы длинныя, нос и лицо приплющены, глаза как уголь, бороды нет; в том сходны они с обитателями Камчатки и другими туземцами Восточной Сибири.

Ежели судить и по одеянию их, то американцы сии произошли родом вероятно из Азии. На лицах всякия украшения. У одного воткнута в носу палочка из сланца; у другого вдета кость под нижнею губою; у третьего такая ж кость во лбу; у четвертаго имеются кости в крыльях носа. Один из них, не выказывая никакого страха, приблизился к боту, вытащил из пазухи какой-то глины цветом железа, помазал ею щеки, воткнул в ноздри траву, взял в руки палку, прикрепил к оной два соколиных крыла и с громким смехом, но без подлинной веселости, что за обряд может быть принято, бросил палку в море пред нашим кораблем. Мы привязали к дощечке две китайских трубки, немного корольков[100] и бросили ему; он взял подарки и взамен их подал нашему толмачу цельную шкурку сокола. Мы опять одарили его малым зеркалом и куском шелку. После того американцы стали гресть к берегу и махали нам, зазывая к себе…»

^{_{Алеут с Шумагинских островов в байдарке (1741 г.). В руках у алеута жезл (калюмет), к которому прикреплена шкурка птицы.}}

Представлялся удобный случай остаться на зимовку, сохранить жизнь двадцати шести больным цынгой участникам экспедиции и, в исполнение инструкции Адмиралтейств-Коллегии, установить торговые отношения с населением архипелага.

Одержимый мечтой о земле Гамы Беринг не согласился зимовать.

— Проведывать здешнее место — попусту дни терять, — возразил он офицерам и Стеллеру, когда те сослались на инструкцию. — В соколиных крылах выгоды нам не вижу.

Спутники упорствовали.

Капитан-командор неохотно уступил им.

— Взяв ялбот и людей, поезжайте, господин лейтенант, — разрешил он Вакселю. — Расспросите, что за люди и, не мешкая, назад плывите. Путь в Камчатку далек, время позднее.

Ваксель и вахтенные матросы съехали на берег.

Алеуты встретили их с почестями, повели под руки в свой стан, угостили китовым жиром и ни за что не хотели отпустить гостей, когда те надумали вернуться к себе.

Не зная, как отвязаться от назойливо-радушных хозяев, лейтенант кинул слова команды гребцам, караулившим ялбот.

Матросы, выручая товарищей, дали вверх залп из мушкетов.

Потрясенные неслыханным треском алеуты грохнулись наземь, а моряки что было сил погребли к пакетботу.

В дождливую штормовую погоду «Святый апостол Петр» покинул бухту и продолжал путь на юго-запад по беспредельному океану, в туманной слякоти, под унылым, вечно затянутым тучами, небом чужих широт.

Шумагинские острова слились с горизонтом.

Дальнейшее принесло несчастье и беды.

Два месяца цынготный корабль носило по воле осенних непогод. Старый штурман Андриян Петрович признался, что за полвека скитаний по морям никогда не испытывал подобных бурь. Люди ополоумели от неистовой качки. Рулевые шли к штурвалу с помощью двух матросов и, сменяясь с вахты, замертво падали на палубу. Двенадцать человек скончались в тяжких мучениях и были выброшены за борт; тридцать четыре моряка потеряли надежду выздороветь. Были на исходе запасы вина, тухлой известковой воды и подгорелых прогорклых сухарей. Ваксель лаконично отметил в шканечном журнале: «… видя крайнее бессилие, пришли в немалый страх: людей, кой могут ходить, токмо восемь человек, а наверх три человека; а прочие все больны; а воды осталось шесть бочек; а провианта, кроме несколько муки да масла, ничего нет».

Офицеры вновь пришлись упрашивать командующего возвратиться в Америку. Прикованный цынгой к липкой от сырости койке, Беринг был непреклонен: по счислению пакетбот достиг параллели сорок восьмого градуса. Убежденный в близости земли Гамы, капитан-командор запретил менять курс корабля, а на случай счастливого исхода предложил иное: православным — сделать вклад на церковь в Гавани Петра и Павла, лютеранам — на кирху в далеком Виборге.

Уносимый дрейфом в неизвестность, корабль блуждал по океану. Проливные дожди насквозь промочили палубу и надстройки; волны гуляли в каютах; гнили и лопались просмоленные струны вант, рвались паруса. Туманная мгла не позволила определять широту; когда же над седым хаосом засияло холодное ноябрьское солнце, пакетбот дрейфовая в сотнях миль к северу от параллели земли Гамы. Фортуна по-прежнему отвергла Беринга.

Наконец, на шестидесятые сутки плавания от Шумагинских островов, над толчеей брызг и пены возникли бурые безжизненные скалы.

Вахтенные, ликуя, разнесли весть по корабельным закоулкам. Отовсюду на палубу выползали умирающие от жажды люди и протягивали сведенные цынгой пальцы к неведомой суше. Стеллер и экспедиционный лекарь вывели шатающегося от слабости капитан-командора. Трясущимися руками он приставил к глазу трубу-трость. Иеромонах, отрывая его от наблюдений, передал предсмертную просьбу трубача и гренадера — зарыть их тела в землю. Капитан-командор обещал. Матросы, чтобы не омрачать общего веселья, перенесли трупы в трюм и прикатили на шканцы припрятанный до пори до времени последний боченок с вином из камчатских трав. Вкруговую обошла служителей заздравная чаша; уныние сменилось шумными изъявлениями радости и надеждами на заслуженный отдых.

Боцманмат Иванов, прозванный Змеем Горынычем за лютость к матросам, охмелев, тянул простуженным басом:

— Возблагодарим, братцы, господа бога всевышнего за великую милость к нам. Сие, по разумению моему, подлинно есть Камчатка.

Полуденная обсервация подтвердила догадку боцманмата. По счислению до Авачинского залива было всего сорок миль.

— Тысячи мореплавателей не смогли бы с такою точностью определить достижение своей цели! — гордо изрек Ваксель.

Капитан-командор не разделял его уверенности.

— Суша видимая вовсе не схожа с камчатскою, — тихо ответил он лейтенанту и, опечаленный, спустился в каюту.

Служители проводили его нарастающим ропотом: им не терпелось ступить на землю.

Ваксель, переговорив с корабельным мастером Хитровым и другими офицерами, обратился к морякам с краткой речью:

— Хотите ль вы погибнуть в пучине, как те умершия наши товарищи, или для спасения себя согласны итти к увиденному берегу? Пусть всякий подпишет, как умеет, прошение, которое вручим в собственныя руки господину командующему, прося позволения высадиться на оной суше, признанной по счислению Камчаткою.

Моряки безоговорочно подписались, и лейтенант во главе делегации из унтер-офицеров направился к Берингу.

Разгорелся спор. Штурман Андриян Петрович сослался на трудность обсервации после долгого дрейфа и потому не исключал вероятность ошибки в определении места корабля. Стеллер высказал мнение, что перед пакетботом какой-либо неизвестный доселе остров. Ваксель, вспылив, оборвал адъюнкта и категорически заявил, что возле Восточной Камчатки нет островов. Беринг заколебался. Тогда унтер-офицеры повалились к его ногам, слезно моля не губить людей напрасными мучениями в море-океане. И капитан-командор, но устояв перед мольбами, вытянул смертный жребий.

Было решено стать на якорь за ближним мысом.

На закате, лавируя при помощи изодранных парусов, корабль почти вплотную подплыл к скалистому берегу. У взморья виднелась серо-желтая полоска отмели. Ослабевающая зыбь лениво покачивала избитый бурями пакетбот. Впервые за два месяца участники экспедиции ощутили себя в безопасности.

А в полночь, едва над паутиной разорванных снастей всплыла багровая луна, из океана ринулись фаланги валов. Якорный канат лопнул, не выдержав их напора. Подхваченный ими, ударяясь днищем о грунт, пакетбот мчался на прибрежные рифы, где сверкала кроваво-серебристая пена бурунов и таинственно темнели голые скалы. Суеверные служители, приписав беду мертвецам, выволокли из трюма трупы гренадера и трубача и, пользуясь сумятицей, столкнули за борт.

Исполинская волна взметнула корабль на гребень и, пронеся над каменной грядой, швырнула в лагуну у отмели. «Святый апостол Петр» очутился в безвыходной ловушке. Рифы преградили ему обратный путь в океан.

Смерть подвела итог исканиям Беринга. Четырнадцать служителей нашли могилу в бездонной пучине, шестнадцать, в их числе друг и спутник по дальним вояжам — Андриян Петрович Эзельберг, были погребены на отмели, а сам капитан-командор превратился с гниющее от цынги существо, беспомощное и перед воришкой-песцом.

…Зверек давно разгуливал по землянке и, фыркая, тыкал влажный нос в квадранты и книги, носильные вещи и покрытые плесенью ржавчины пистолеты, разбросанные под киотом с неугасимой лампадой.

Горячее дыхание обволокло беззащитного человека. Беринг громко застонал.

Песец отскочил и закружился по яме.

Тотчас вбежал вахтенный матрос и, загнав песца в угол, ловко ухватил его за горло. Зверек отчаянно засучил лапами, хрипло тявкнул и подавился лаем. Пушистый хвост, извиваясь, замелькал из стороны в сторону. Пальцы матроса злобно сжимали раздувшееся от предсмертного напряжения горло зверька. Песец высунул розовый, в пене, язык, задрожал всем телом, и затих.

— Кузьма, зови господина корабельнаго мастера, — попросил Беринг и устало подумал, что недуг вцепился в него, как матрос в неудачника-песца: мертвой хваткой.

Вахтенный, уходя, выбросил зверька наружу. Ценность шкурки никого не интересовала. Каждый из моряков был согласен отдать сотню песцовых шкур за горсть табака или за чарку вина.

Через минуту, морщась от невыносимого запаха, в землянку заглянул Хитров. Седые усы уныло свисали с обветренного морщинистого лица мастера на воротник вывернутой мехом наружу, кое-как сшитой корабельным парусником бобровой шубы; щеки ввалились; глубоко запавшие изнуренные глаза невесело смотрели из-под густых бровей. Только его и Стеллера не коснулось смертоносное жало цынги. Прочие офицеры пластом лежали в соседней яме.

— Посланные для узнания люди возвратились ли? Не приключилось беды какой? — озабоченно справился капитан-командор о матросах, ушедших по его приказу в горы, чтобы ознакомиться с неизвестной землей.

Мастер успокоил командующего:

— Тревожишься прежде срока, Иван Иванович. Ребята — калачи тертые, не сгинут.

Беринг, помолчав, ворчливо пробормотал:

— Велите, Софрон Федорович, убрать стены и крышу. На дворе благодать божья, а тут яко в могиле.

Хитров кликнул служителей. Одетые в тряпье и звериные шкуры люди лениво разметали земляные стены и сняли парусиновую крышу. Море света хлынуло в яму. Негреющее солнце ослепило Беринга. Он на миг смежил веки и, показав служителям кровоточащие, пухлые, как губка, десны, с наслаждением глотнул свежий воздух.

Моряки содрогнулись. Командующий напоминал вырытого из могилы мертвеца, который внезапно ожил к ужасу окружающих. Вши, словно могильные черви, копошились в седых бровях, в спутанной шевелюре и клочковатой бороде, отросшей за месяц лежания в яме. На одутловатых землистого цвета щеках и уродливо распухших руках проступали фиолетовые пятна разложения; живот вздулся; серое от вшей одеяло из бобровых шкур свисало с ног, будто пораженных слоновой болезнью. Ноги были наполовину засыпаны песком. Отвратительная вонь, поднимаясь из ямы, дурманила головы матросов.

Беринг жестоко страдал. Это было заметно по расширенным зрачкам и судорожному подергиванию обескровленных губ. И только; ибо в умирающем теле шестидесятилетнего мореплавателя билось привычное к страданиям сердце. Он переносил их молча, сохранив ясность мышления и твердость духа, зная, что океан житейских невзгод позади.

— Дайте глянуть окрест, — кинул капитан-командор служителям и попытался привстать.

Матросы торопливо подхватили его и, поддерживая грузное обмякшее тело, сунули ему за спину узлы с одеждой.

Беринг откинулся на них и, стоя по щиколотки в осыпающейся с ног земле, обвел прощальным взором стан смерти.

Вдоль изогнутой отмели, разделяя ее и отлогий склон предгорья, желтели кресты над шестнадцатью холмиками; возле них зияла разверстой пастью могила, выдолбленная в мерзлой земле намедни, когда лекарь сообщил, что ноги капитан-командора поражены антоновым огнем. Вершины далеких гор и террасы прибрежных скал были убраны выпавшим за ночь снегом. Среди пены бурунов высился могильным курганом увенчанный крестом мачты и реи корпус «Святого апостола Петра», выброшенный последним штормом на отмель; за останками пакетбота яро метался между материками студеный океан. Где-то в его просторах, за горизонтом, мерещилась Берингу так и не обретенная земля дона Жуана де Гамы.

Угасающий взгляд капитан-командора безучастно скользнул по удрученным лицам спутников и задержался на поникшем Стеллере.

— Господин адъюнкт, — позвал старик. — Ежеличем обидел, премного прошу простить грехи мои.

Угрюмый Стеллер подошел к ложу. Обиды, причиненные командующим, не забывались. Самая тяжкая была нанесена в день стоянки у острова Каяк близ Америки; настроенный против адъюнкта за его злоречивость, Беринг в первую минуту запретил ему съезжать на берег для научных наблюдений, а впоследствии бесцеремонно прервал их, пригрозив покинуть натуралиста на произвол судьбы, если тот замешкается на острове.

— Иван Иванович, — чистосердечно сказал Стеллер. — Обида нанесена не мне. От тех ваших запрещений потерпела наука; ведь за краткостью пребывания на оной суше природа американская и образ жизни тамошних обитателей узнаны мной недостаточно. О том печалюсь, что побывали мы в Америке токмо ради известия и чтоб привезть американской воды в Азию.

Адьюнкт заметил покорно страдальческое выражение устремленных на него мутных глаз умирающего и, охваченный жалостью, спохватился.

— Обиды ж моей нет на вас, Иван Иванович.

Он осторожно притронулся к пухлой руке Беринга и, цепенея, почувствовал податливое, как тесто, рыхлое тело.

— Академия Наук и Сенат, — поспешил он смягчить свою резкость, — рассудят, что нами под вашим смотрением немало сделано: островы разные близ Америки сысканы, коих богатство изрядную прибыль государству принесть могут. О чем и репортовать не преминете в скором времени.

Похожая на гримасу улыбка проползла по лиловым губам капитан-командора. Он не принял милостыни.

— В скорое время, — чуть слышно обронил старик, — мне репортовать надлежит господу богу за грехи мои и погибель напрасную экопедичных служителей…

Голос его пресекся. Смертная мука прозвучала в последних словах. Задыхаясь, он зашептал склонившимся над изголовьем офицерам:

— В Сенат и Адмиралтейц-Коллегию репортовать поручаю равноправному товарищу моему в делах экспедичных, господину капитану Чирикову, коль довелось ему в благополучии прибыть в камчатскую гавань… Для того, Софрон Федорович с господином лейтенантом, представьте Алексею Ильичу донесение о вояже и бедствиях наших… Как возвратятся посланныя для узнания и ежели сия суша не Камчатка, в чем не имею сомнений, то не терять дней, а построив из досок корабля гукор[101], плыть в нем к гавани, нареченной именем святых апостол Петра и Павла…

— Софрон Федорович… — Вахтенный матрос потянул мастера за кушак. — На круче людей примечаю.

Хитров обернулся. С крутой скалы на отмель спускались два человека: один на голову ниже другого.

— Михайла с Тимохою! — оглушительно рявкнул боцманмат, признав матросов, ушедших на разведку в горн.

Служители загалдели.

— Иван Иванович… — Мастер нагнулся над ложем. — Посланныя для узнания возвратились.

Беринг одобрительно моргнул.

— Зовите, не мешкая.

Хитров рысцой пустился к скалам. За ним скопом двинулись снедаемые нетерпением служители.

— Братцы!.. Любезныя мои!.. — еще издали, часто дыша, на ходу приговаривал обросший рыжими кудрями Тимофей Анчегов. — Довелось свидеться!.. Земной поклон…

— Успеешь, Тимоха, отбить. — Отощавший Михайла Неводчиков отстранил спутника и вытянулся перед Хитровым. — Дозвольте репорт чинить, благородный господин Софрон Федорович… Исканиями нашими за седьмицу определено: сия суша не матерой берег, но остров. Места безлюдны, зверь непуган, несчетен, с гор кругом суши море-окиан простирается необозримый и несть ему конца-краю… Сбить бы нам лодию из корабельнаго кузова да плыть, поспешая, пока силы есть, в брегам камчатским…

Мастер, хмурясь, оборвал устюжанина:

— О том репортуй господину командующему!

Служителя повернули назад и столкнулись с адъюнктом.

Стеллер взволнованно оповестил:

— Господин командующий отбыл в путь вечный. Токмо и успел наказать, чтоб имущество его жене с сиротами в Виборг отвезть. Дважды зевнул он широко наподобие рыбы, вытащенной из воды, и преставился с тихим вздохом.

Моряки, сняв шапки, обступили яму. В ней расплывчато серело искаженное агонией лицо капитан-командора.

Все было кончено.

Капитан-командор Витус Ионас Беринг сдал вахту ошибок и страданий.

^{_{Могила капитан-командора Беринга. Крест, поставленный Российско-американской компанией. (Фотография Е. К. Суворова в 1910 г.)}}