Колумбы росские

ГЛАВА III ПРОЩАЛЬНАЯ АУДИЕНЦИЯ

Нестерпимая боль вырвала приглушенный стон. Низ живота будто резнуло пилой. Петр ничком повалился на кровать у изразцовой печи и, сдерживая желание закричать, несколько минут мучительно кряхтел. Когда полегчало, открыл налитые слезами глаза и, кривя губы, сказал замершему возле конторки растерянному Апраксину:

— По мне суди, сват, сколь несовершенное животное есть человек.

— Не бережешься, Петр Алексеевич, — укоризненно попенял генерал-адмирал. — Не те года — скакать в море да в распутицу по Ладоге разгуливать. Вот и казнишься.

Старик был до того удручен, что, позабыв свойственную ему почтительность и слепую безоговорочную преданность, принялся выговаривать царю за осеннюю поездку на Ладожское озеро и каналы. Петр отправился туда, несмотря на неодобрение придворного медика, и тем самым подписал себе приговор.

На обратном пути с Ладоги навстречу адмиральской шняве попался бот, шедший из Кронштадта к Лахте с матросами и солдатами. Свежий ветер развел крупную зыбь. Едва, суда разминулись, заливаемый волнами бот выскочил на мель. От сильного толчка многие люди попадали за борт и, не умея плавать, захлебнулись. Петр, не утерпев, полез в студеную ноябрьскую воду, спас семь человек и в один час свел на нет результаты лечения долго скрываемой от всех «каменной болезни». Источенный многолетним тайным недугом богатырский организм не вынес последнего испытания: сверлящая боль донимала почти непрерывно после возвращения из вояжа. Петр осунулся и, подолгу отлеживаясь, не покидал зимнего домика, построенного на берегу Невы между особняком Апраксина и Морской Академией. Но дел не бросал.

С утра до сумерек возле крыльца отстаивались кареты президентов одиннадцати коллегий, ведавших страной от Балтики до Анадыря, а сами господа министры ждали очереди войти в токарную мастерскую дворцового механика Андрея Нартова.

Петр беседовал с ними, не отрываясь от резца. Там же у станка, незадолго до нового года, сказал генерал-адмиралу:

— Худое здоровье заставило меня сидеть дома. Я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно и что другие дела предпринять мешали, то есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию. На сей морской карте… — он провел Апраксина из мастерской в кабинет, где на высокой, в рост человека, конторке была разостлана чертежная карта Сибири и тихоокеанских побережий, — …проложенной путь, называемый Аниан, назначен не напрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, как прежде и от господина Лейбница, что такое обретение возможно. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских? О сем-то написал инструкцию; распоряжение же сего поручаю, Федор Матвеевич, за болезнию моею, твоему попечению, Дабы точно по сим пунктам, до кого сие принадлежит, исполнено было.

Он вручил Апраксину составленный загодя вопросник:

«1. Сыскать геодезистов тех, которые были в Сибири и приехали;

2. Сыскать из поручиков или подпоручиков морских достойнаго, кого с ними послать в Сибирь на Камчатку;

3. Сыскать из учеников или из подмастерьев, который бы мог тамо сделать с палубою бот, по здешнему примеру, какие есть при больших кораблях, и для того с ним отправить плотников четыре, с их инструменты, которые б моложе были, и одного квартирмейстера и восемь матрозов;

4. И по той препорции отпустить отсюда в полтора парусов, блоков, шхив, веревок и прочего, и четыре фалконета с надлежащею амунициею, и одного или двух парусных швецов;

5. Зело нужно штурмана и подштурмана, которые бывали в Нордной Америке. Ежели таких штурманов во флоте не сыщется, то немедленно писать в Голландию, чтоб прислали двух человек, знающих море к северу до Японии, и чтоб оные присланы были через адмиралтейскую почту».

С ответами на вопросник и явился Апраксин на шестой день нового 1725 года.

— С утра государю худо, — предупредил в сенях секретарь царя Макаров.

Однако Петр тотчас принял генерал-адмирала и только усмехнулся на его ворчание.

— Некогда, сват, беречься. Болезнь упряма, знает то натура, что творит, но о пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть. Показывай, с чем пожаловал.

Он взял протянутую Апраксиным бумагу, поднялся с кровати, раскурил погасшую трубку и зашагал по комнате, торопливо, точно спешил куда-то. И верно: всю жизнь спешил, наверстывая за два века ханского ига и за сто лет боярской лени.

Озабоченный взгляд генерал-адмирала, не поспевая за движениями даря, перебегал за ним от конторки у продолговатого оконца к дверям кабинета и обратно. Крепко переменился Петр за месяц болезни: поседели кудри и коротко остриженные усики, глубоко запали усталые глаза, отекли и обвисли землистые щеки.

— Федор Матвеевич!.. — Брови Петра подпрыгнули, когда он прочел второй пункт доклада: «По мнениям вице-адмирала Сиверса и шаутбенахта Синявина, из морских поручикам Станбергу[17], Звереву или Косенкову, подпоручикам Чирикову или Лаптеву оная экспедиция годна. А не худо чтоб де был над ними командир из капитанов, Беринг или фон-Ворд, понеже Беринг в Ост-Индии был и обхождение знает, а фон-Верд был штурманом».

Не скрывая иронического изумления, Петр, остановись у конторки и положив на нее листок с ответами, обернулся к генерал-адмиралу.

— Не ты ль, сват, желал Витуса Беринга в абишт из службы нашей выбить?..

Апраксин, уставясь в пол, развел руками.

— Когда я по званию флагмана спорю с вашим величеством, так с адмиралом я никогда не могу уступать, но коль скоро вы предстаете царем, я свой долг знаю, — вывернулся он.

Беринг сидел у него в печонках с тех пор, когда приключилась конфузия на Адмиралтейств-Коллегии. Истекшим летом, обиженные неприбавкою жалованья и беспричинным неповышением в следующий чин, иноземные капитаны Фалкенберг, Гей и Беринг, заодно с ними свой, Дубровин, подали прошение об отпуске из службы. Апраксин был рад спровадить иностранцев восвояси. «Капитанов, — предложил он на Коллегии, — можно и отпустить, кроме Дубровина, а онаго прибавкою жалованья, конечно, наградить следует». Царь на том заседании сухо заметил: «Надлежит впредь морских офицеров в службу принимать по-иному и контракты с ними чинить покрепче», но мнения об отпуске не высказал. Коллегия некоторое время пребывала в нерешимости и, наконец, под нажимом самих капитанов, приговорила: «отпустить в земли, откуда приняты». Петр, когда Апраксин принес приговор на утверждение, при всех отчитал генерал-адмирала и сказал, заключая: «Нащет Фалкенберха и Гея быть по сему: подпиши паспорта; а Беринга зря обижаешь. Сей датчанин истинно русский есть человек и доказал службою своею. Объявишь на Коллегии, чтоб принять его в морской флот по-прежнему и назначить в первый ранг капитаном».

Через неделю Адмиралтейств-Коллегия привела Витуса Беринга к присяге, а спустя четыре месяца сочла возможным рекомендовать для руководства камчатской экспедицией.

— Ну то-то, господин флагман, впредь с вниманием должным различай людей, — назидательно обронил Петр и, поглядев с усмешкой на упрямо безмолвного Апраксина, вновь принялся за чтение доклада.

Адмиралы писали немногословно:

«Ботовый ученик, который по чертежам боты с палубами и без палуб делать может, имеется, именно, Федор Козлов, а такелаж, затребованный по велению государя, отпустится в полтора раза более обычнаго».

Зачеркнув «в полтора», Петр надписал сверху «вдвое», добавил на полях: «Прочее все хорошо. В Камчатскую экспедицию послать флота капитана Витуса Беринга с прочими морскими служителями»; перечислил и поманил Апраксина.

— Распорядись, Федор Матвеевич: Берингу и Чирикову явиться сюда.

Генерал-адмирал, поклонясь, вышел, провожаемый глухим завыванием ветра в дымоходе и скрипом пера.

Петр, облокотись на конторку, чертил на чистом листе неразборчивые закорючки. Хвостатое перо быстро сновало по бумаге.

Исписав ее, он переворошил дела Адмиралтейств-Коллегии и нашел среди них принятое намедни, подлежащее его апробации, решение о производстве:

«По выписке от конторы генерал-кригс-комиссара, унтер-лейтенанта Алексея Чирикова, хотя еще до него очереди не пришло, записать ныне в лейтенанты для того, что по новоучиненному адмиралтейскому регламенту первой главы 110 артикула напечатано: ежели кто из адмиралтейских служителей явится знающим в морском ходу или на верфи в работе, и тщателен в произвождении своего дела паче других, о том должны командиры их доносить Коллегии; Коллегия должна то разсмотреть и оных за их тщание повысить чином или прибавкою жалованья. А о вышеписанном Чирикове шаутбенахт Сандерс объявил, что по обучению гардемаринов и морских офицеров искуснее всех явился оный Чириков. А гвардии капитан Козинский показал, что гардемарин 142 человека разныя науки обучали чрез онаго Чирикова».

— Ну, порадовал! — потрясая бумагой, вскричал Петр, завидев входящего Апраксина. Тот, не понимая, поморгал белесыми ресницами. — О Чирикове радуюсь. Давно ль сей птенец под началом у Фархварсона обретался, а ныне сам обучает!

Генерал-адмирал, уразумев, просиял.

— И зело исправно, — с гордостью, словно о сыне, отозвался он. — Нарышкин[18] души в нем не чает. Клялся, что оный вьюноша правою рукою ему служит при Морской Гвардии, а сотоварищ его, Алексей Нагаев, також способен.

— Для куражу[19] повысить по достоинству, не взирая на младость, сие справедливо приговорили господа Адмиралтейц-Коллегия, — одобрил Петр. — Быть Алексею Чирикову в лейтенантах, а ежели и на Камчатке преуспеет, не забудь, Федор Матвеевич.

В комнате потемнело и прояснилось: мимо окошек промчался к крыльцу возок. Апраксин, сплющив нос, прильнул к стеклу, но сквозь морозные узоры увидел только снежную целину реки, мачты галер в Малой Неве, унылую панораму зимней Прибалтики.

Бесшумно приоткрылась дверь. В ее просвете появилась голова денщика.

— Господа офицеры флота.

— Зови, — кинул Петр.

Усач посторонился, пропуская гостей.

Через порожек кабинета разом переступили и, держа пальцы у войлочных треуголок, стали у стены под картиной с голландским пейзажем два моряка: безукоризненно выбритый, приземистый Витус Беринг, командир девяностопушечного флагманского корабля «Лесное», построенного Федосеем Скляевым по чертежам царя; рядом с ним румяный от волнения и мороза, непременный кавалер санкт-питербурхских ассамблей, самый молодой из воспитателей Морской Академии, высокий синеглазый красавец Алексей Чириков.

Петр пристально оглядел обоих, встретился с выжидательным взором Беринга. В мутных, будто зимнее небо над Балтикой, глазах капитана была готовность выполнить очередное поручение царя-адмирала.

— Ведомо, зачем призван, Витус Беринг?

Капитан не успел вымолвить слова. Вмешался Апраксин.

— Господин капитан, будучи затребован в Коллегию того ж дни, когда вашего величества вопросник задан, и согласясь командовать экспедициею, отпросился домой. Ныне ж возвратился из Виборга[20] и, явясь к нам, репортовал, что готов ехать немедля.

Беринг подтвердил.

— Добро. — Петр достал с конторки исчерченный закорючками листок, тряхнул им. — Ну, садитесь, господа мореплаватели. А ты, Алексей Чириков, что помышляешь? С охотою или неволею пристаёшь к сему делу? Говори от сердца, знай: честь свою показать и славу отечеству добывать надобно и в морских службах дальних. Сиди. — Он ласково положил тяжелую горячую руку на плечо хотевшему встать молодому офицеру и, приковав его к стулу, сел напротив.

— Ваше величество, господин адмирал! — взволнованно отвечал Чириков. — Истинному морскаго флота служителю долгом своим и обязанностью почитать надлежит не токмо баталии, но и проведывание новых стран к умножению и пользе отечества нашего!

— Ей-ей, сват! — Петр от удовольствия даже подмигнул Апраксину. — Птенец крылья отрастил, достоин быть в чине лейтенантовом.

Радость зыбью плеснулась в синих глазах Чирикова. Он, вспыхнув до ушей, смущенно глянул по сторонам: заметил покровительственно благосклонное выражение на рыхлом лице Апраксина, лучистую мягкость взора Беринга.

Капитан дружески улыбнулся.

Петр, наслаждаясь смущением вновь испеченного лейтенанта, в упор смотрел на него. Верил: будущее за этим розовощеким птенцом родного гнезда.

Похлопывая то по своему, то по Берингову колену, пыхая табачным дымом, заговорил о предстоящей экспедиции:

— Путь ваш далек, а задача зело велика, мешкать не следует… Надлежит на Камчатке или в другом том месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на Норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки. И для того искать, где оная сошлась с Америкою, и чтоб доехать до какого города европейских владений или, ежели увидите какой корабль европейской, проведать от него, как оной кюст[21]называют, и взять на письмо и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту… приезжать!..

Он, почернев, откинулся на спинку стула. Заросшие седоватой щетиной щеки неистово задергались, глаза остеклянели, судороги перекосили разинутый рот. Трубка выпала из пальцев, стукнулась о половицу, рассыпая пепел и жар.

Моряки, вскочив, испуганно уставились в неузнаваемо искаженное муками лицо.

— Погодите, полежу… — Петр, задыхаясь, выдавил простые слова, кряхтя нагнулся за трубкой и, одной рукой прижимая к камзолу листок с недочитанной инструкцией, другой нетерпеливо махнул Апраксину. — Ступай с ними к Нартову… Покличу скоро…

Он проводил моряков страшным от обессиливающих страданий взглядом. Вот вразвалку, словно по корабельной палубе в непогоду, удалился Беринг… четко прошагал Чириков… медля, попятился к двери и скрылся за ней расстроенный генерал-адмирал. Так нехотя уходила жизнь.

Корчаясь громоздким телом, Петр сунулся на кровать.

За окнами кабинета угасал день.