Колумбы росские

ГЛАВА VII ПОДЛИННАЯ АМЕРИКА

Ночь была на исходе. Чириков дремал, стоя у компасного нактоуза. Отблеск скупого луча, отбрасываемого шканечным фонарем, дрожал на усталом лице капитана.

Вахтенный лейтенант неуклюжей тенью бродил по шканцам.

Каждые пятнадцать минут, вместе со звоном дюжины стенных и настольных часов, доносящимся из каюты Людовика Делиль де ла Кроера, капитан пробуждался и, щурясь от бьющего в глаза луча, озабоченно спрашивал:

— Что на румбе?

Из мрака выдвигался толстяк Чихачев.

— Чисто море, Алексей Ильич!

— Так держать, — клоня голову на грудь, ронял успокоенный капитан.

— Так держать! — громко выкликал лейтенант.

— Так дер-жа-ать!.. — слышал Чириков протяжный ответ рулевых и вновь погружался в дремотное оцепенение, убаюканный тишиной, равномерным покачиванием палубы, соблазнительным храпом служителей.

Всюду, — под шлюпками, у пушечных лафетов, среди обломков бочек с пресной водой, разбитых штормовой зыбью, — спали измученные авралом люди. Изо дня в день, кляня свою подневольную участь, они откачивали воду из разбухшего корабельного чрева, чинили изодранные паруса, карабкались по скользким вантам на реи и, коченея от ветра и ужаса, ладили запасные стеньги. Смертельная усталость помогала матросам коротать морозные ночи на мокрой от брызг палубе, а всепобеждающее, свойственное русскому человеку терпение не давало угаснуть вожделенным мечтах о Большой Земле за морем-океаном, где, по слухам, водилась драгоценная мягкая рухлядь. Просыпаясь от предрассветного холода, служители отдирали примерзшие за ночь к палубному настилу овчины, с надеждой глядели на восток и видели там, как и прежде, низкое, иссиня-темное небо над холмистой пустыней океана. Тогда они обращали взоры к шканцам, где недвижно, словно прикованный к нактоузу, стоял неутомимый человек в треуголке и наглухо застегнутом бостроге[92]. Что различал он за вечной линией горизонта? Почему не внимал совету господина астрономии профессора? Не упускал ли талан, о чем назойливо твердил по обыкновению пьяный Делиль, уверяя моряков, что капитан-командор, пока они рыщут по океану, высадился на серебряных берегах и пожинает плоды исканий разноплеменных корабельщиков?..

Побеждает непоколебимый. Алексей Ильич Чириков был слеплен из иного теста, чем командующий экспедицией. Ничто не сломило волю этого человека с чахоточным румянцем на впалых щеках: ни штормы, кои, чередуясь с туманами с первого дня плавания от Авачинского залива, без малого полтора месяца донимали моряков; ни жестокие ветры, под чьим напором рухнули за борт стеньги мачт, увлекая за собой лохмотья парусов; ни тягостное чувство одиночества, охватившее его, когда сгинул флагманский корабль; ни злобные запугивания брата королевского географа; ни глухой ропот служителей. Так бывало испокон веков: роптали участники любой экспедиции в неведомое. Чириков знал это и, в точности исполняя инструкцию Адмиралтейств-Коллегии, вел пакетбот на восток наперекор всему — стихии, людям, космографическим канонам.

Неведомое нехотя расступалось перед дерзновенной смелостью семидесяти проведывателей, рискнувших искать Америку и пересечь океан на углом суденышке, вдвое меньшем, чем Колумбова каравелла «Санта Мария».

На сороковые сутки вояжа, в час очередной обсервации, штурман Елагин и геодезист Красильников растерянно доложили капитану, что корабль достиг суши. Так показывала карта. Однако вокруг пакетбота расстилался океан. Моряки обратились за разъяснениями к брату королевского географа. Делиль, не пытаясь опровергнуть вычисления, заперся в каюте и с горя запил. Офицеры окончательно убедились, что в роли астрономии профессора подвизается невежественный хвастун. Их давно смущали его странные недомогания. Ссылаясь на болезнь, он, едва наступало время астрономических наблюдений, предоставлял подчиненным ему студентам из геодезистов — Красильникову и Попову — возиться с приборами, а сам развлекался излюбленным: опустошал боченки с вином, накуренным из камчатских трав, и, подвыпив, грозил Чирикову немилостью санкт-питербурхского начальства за то, что капитан, вопреки его, Делиля, доводам, не ищет серебряных берегов земли Гамы.

Пакетбот продолжал путь на восток сквозь туманы и штормы, рядовые служители заранее отпевали себя и не сразу поверили радостным воплям вахтенного матроса, который разглядел с марсовой площадки очертания плавника.

Вестник близкой земли — громадный желтоватый ствол невиданного на Камчатке дерева, разметав по сторонам зеленые сучковатые ветви, распростерся на волнах.

Матросы втащили его на палубу и, ликуя от восторга, прозвали душмянкой за приятный ароматный запах. Ветви дерева еще не увяли в соленой воде. Где-то неподалеку была суша.

Люди спокойно уснули, а капитан, не меняя курса, повел корабль, судя по карте, в глубь американского материка. Трезвость мышления не изменила Чирикову. Он предпочел поверить неоднократным вычислениям своих спутников, нежели выдаваемым за непреложную истину ориентирам карты географических авторитетов.

Раскинув паруса-крылья, «Святый апостол Павел» ходко плыл навстречу штилевому дню. Ветер неистовым наскоком разогнал тучи, и, тихо ворча в складках истерзанных парусов, притаился во тьме, будто встревоженный ночными шорохами, готовый сорваться с цепи лютый пес. Обессиленный штормовым разгулом, океан угомонился. От всех румбов, неся ощущение необъятных просторов, хлынула звенящая, почти осязаемая тишина. На шканцах, чуть озаренные тусклым светом фонаря, вполголоса, чтобы не потревожить дремлющего командира, препирались закадычные друзья — геодезист Красильников и штурман Елагин.

Ночь на пороге неведомого была для них вечностью. Волнуясь, они стерегли долгожданный берег и, надоедая вахтенному лейтенанту, спорили о своих вычислениях долготы.

— Об чем сорочить, птенцы, попусту языки мозолить, — шипящим топотом урезонил друзей Чихачев. — До зари недолго, она рассудит, чья правда. Токмо чаю: Большая Земля в недальнем расстоянии.

Он отошел в тень паруса.

И словно подтверждая ого слова, с мачтового клота раздалось певучее щебетанье.

Моряки замерли. Послышался легкий шелест. Привлеченная светом, крохотная, диковинной расцветки, крылатая гостья бесстрашно уселась на компасный нактоуз рядом с дремлющим капитаном.

Чириков, вздрогнув, открыл глаза.

Птичка, прощебетав, перелетела на перила шканцев.

— Иван Дмитрич! — Радость и тревога одновременно овладели капитаном. — Гляньте: непугана птаха. Означает сие, что не приучена к коварству людскому и на той суше, откуда пожаловала к нам, не ступала нога человечья. Что на румбе?

— Чисто море, Алексей Ильич!

Чихачев сделал шаг к перилам. Птичка вспорхнула на рею.

— Господин геодезист, — подозвал капитан Красильникова. — Захватив трубу, ступайте на астадипуп[93] и, что приметя, рапортуйте без промедлений. Не привалиться б к суше, — пояснил он и обратился к Елагину: — Тако ж и вы, господин штурман, полезайте с трубою на марс.

Елагин, цепляясь за скользкие от росы выбленки[94] вант, вскарабкался на марсовую площадку и глянул на восток.

Океан еще был под покровом серого мрака, но холодные блики звезд на округло неясных холмах зыби уже потухли. Даль впереди, куда волны лениво подталкивали пакетбот, быстро прояснялась. Радугой из бледно-голубых и розовых лент безостановочно ползла, кружа по линии горизонта, узкая полоска рассвета. За ней всплыла над океаном похожая на цепь вершин снежного хребта гряда облаков. Их нижние слои отражали пламя пожара, бушующего за горизонтом.

Зрелище было столь чудесно, что штурман, обняв мачту и забыв о своих обязанностях, застыл в немом восхищении.

— Господин мечтатель! — прервал его укоряющий голос Чирикова. — Что на румбе?

Юноша спохватился и, наведя подзорную трубу на восток, увидел сквозь двойное стекло, как над облачной грядой величаво поднялось солнце нового дня.

Люди на шканцах неотрывно следили за движениями Елагина. Он протер стекло полой бострога, опять впился взором в горизонт и вслед за тем, потрясая треуголкой и трубой, заорал на весь корабль:

— На румбе суша, господин капитан! Тамо, где светило взошло по-над облаками! Тож не облака, а подлинный горы снежныя!

Чириков тотчас полез наверх и, переведя дух, приник к трубе.

Штурман протянул руку на восток и с горделивой радостью посмотрел вниз. Все на корабле встрепенулось, разбуженное магическими словами. Матросы, солдаты, офицеры, толпясь на палубе и задрав головы, не спускали глаз с марсовой площадки.

— Подлинная суша!.. — Чириков размашисто перекрестился. Служители на палубе повторили его жест и, обступив мачту, молча ждали, пока штурман и капитан спускались по вантам.

— Курс истинный друзья! — весело известил Чириков. — На востоке горы снежныя высоты отменной. Полагаю, что сне матерой берег американский, отнюдь не край света доступнаго.

— Нам, людишкам подначальным, без роптаний не жить. Отмолим грех рачением, — торжественно заговорил боцман Савельев. — А за попечительство ваше, высокоблагородный батюшко наш, Алексей Ильич, что не дал ты морю-океану утянуть нас в геенну адову, сыскал сушу желанну, земной поклон от служителей всех!

Он грохнулся на колени и, прежде чем Чириков приказал ему встать, трижды стукнулся лбом о палубу.

Матросы и солдаты, скинув шапки, простуженными голосами завопили здравицу капитану.

— Прочь, канальи! — врываясь в хор славословия, хрипло прозвучал за спинами служителей сердитый окрик.

Бесцеремонно расталкивая толпу, к Чирикову направлялся Делиль. Наспех надетый парик сидел на нем задом наперед; на висках торчали рыжие волосы. Он был так комичен, что капитан рассмеялся.

Делиль не понял причины смеха.

— За достойное рачение в трудах ваших благодарствую вам, господин капитан, от Академии наук членов. — Он важно, с ужимками поклонился. — Не премину отписать в Париж брату моему, короля французов первому географу, и брату моему, географу Академии наук Санкт-Питербурхской, что, полагаясь на карту, сочиненную ими при моем участии, пакетбот под моим и вашим, господин капитан, смотрением достиг ныне берегов американских.

Произнеся эту напыщенную тираду, он хотел удалиться.

Моряки опешили; им-то хорошо было известно «смотрение» Делиля: пьяные россказни о земле Гамы, коими он подбивал служителей возмутиться против капитана. Рядовые участники экспедиции давно дознались, зачем парижанин пожаловал в отдаленные места. Оставленные им на Камчатке ляке[95] под пьяную руку разболтали матросам, что вершат в складчину с братом королевского географа немалые прибыльные дела: выменивают на всякую всячину у инородцев сибирских запретную мягкую рухлядь и под видом ученых коллекций поочередно отвозят в Санкт-Питербурх, а там сбывают по красной цене, не платя государственной пошлины.

Радость померкла в глазах Чирикова. Он сухо сказал:

— Господин Делиль, карта братьев ваших негожа мореплавателю. По оной судя, пакетбот наш вторый день на матером берегу обретается. Суша сия ж разыскана не возлияниями вашими, Бахусу зело приятными, а служителями флота российскаго пакетбота «Святый апостол Павел», кои токмо под моим смотрением пребывают и впредь. О чем извольте, коль станет охоты, отписывать в Париж и Академию братьям вашим.

Он отстранил Делиля с дороги и прошел на шканцы.

Служители, посмеиваясь над парижанином, устремили взоры на восток, где, как награда за долготерпение, вырастала вместе о солнцем и днем заповедная Большая Земля.

Пакетбот подплывал туда, где вечный прибой провел извилистую грань между водной пустыней и неровной линией побережья. Там, за широкой чертой пены, раскинулась страна девственного покоя. Молочные туманы клубились в ущельях, оползали к подножью хребта, текли через долины и таяли в лучах пламенеющего дня на пустынном берегу.

— Паче прочего дивлюсь безлюдности здешней земли, ибо по мягкости природы годна она существам разумным, — сказал Чириков офицерам и еще раз навел трубу на берег. В ее овале, заслоняя дымчатую даль, выступала зеленая стена кустарника; порхая над ней, мелькали разноцветные птицы.

Из нарастающего рокота прибоя выделялись картавые голоса чаек. Бестолково кружа над отмелью, они, как бы предупреждая о появлении корабля, гомонили на весь окрест.

Ничто не выдавало присутствия человека.

Капитан обернулся к Чихачеву.

— Велите, убавив парусов, глубину смерить.

Лейтенант перегнулся через перила шканцев.

— Убрать бизань, драйвер и мидель-стаксель!

Матросы послушно взобрались на реи и закрепили верхние паруса. Корабль замедлил бег.

— Накинуть глубомер! — распорядился лейтенант.

Боцман, раскрутив веревку, швырнул лот. Коротко булькнув, железный брусок исчез в океане.

— Шестьдесят саженей! — отрапортовал боцман и, словно отброшенный, отпрянул назад.

— Свят, свят, свят! — бледнея, забормотал он.

Повисший на фальшборте любопытный кухарь опустился на палубу и на карачках пополз к мачте.

— Водяная девка! — взвыл он благим матом.

Взбудораженные его истошными причитаниями, служители, глянув о мачт вниз, оцепенели.

Возле пакетбота, тяжело хлопая похожими на руки ластами по скользким бокам и выпятив острые, торчком, груди, стояло колыхаясь и фыркая, бурое чудовище. Его уши вздымались над фальшбортом, крохотные свиные глазки, не моргая, уставились на людей.[96]

— Сгинь, нечиста сила! — в страхе заклинал боцман. Матросы часто крестились.

Чихачев понесся к борту и разглядел собачью морду чудовища. Печально и громко вздохнув, оно скрылось в пучине.

Пакетбот почти достиг черты прибоя у невысокого мыса. Дальше итти было рискованно. Чириков приказал лечь в дрейф.

Служители дружно взялись за брасы и развернули реи так, что половина парусов двигала корабль в обратную сторону.

— Лангбот на воду! — скомандовал капитан, едва маневр был закончен и «Святый апостол Павел», клюя носом набегающую из океана зыбь, сонно закачался против мыса.

— Вам, господа офицеры, с иными всеми служителями неослушно находиться под смотрением лейтенанта Чихачева впредь до возвращения моего. Штурману Елагину, взяв приборы навигацкие, ехать на берег для обсервации.

Юноша, просияв, кинулся в каюту за квадрантом и картой.

— Господин комиссар Чоглоков! — окликнул Чириков молчаливого офицера, ведающего корабельным хозяйством и продовольственными запасами. — Людям выдайте вдвое рыбы, сухарей и воды да по две чарки вина опосля молебна благодарственнаго о принятии здешней земли под высокую руку державы Российской. Готовьте бочки. Сыщем удобное для якорнаго стояния место, где и налиться можно, немедля приступайте к пополнению водянаго запасу.

Сделав последние указания капитан слез в шлюпку.

Матросы, зажав ружья в коленях, разобрали весла.

Иерей в подряснике и ушастой шапке, подойдя к борту, благословил отплывающих.

— С богом, друзья, — усаживаясь на корме, напутствовал Чириков. Голос его дрогнул.

Подгоняемая зыбью, шлюпка поплыла к отмели. Матросы гребли, не сводя выжидательных взоров с лица командира: сидя спинами к берегу, они не видели, что там происходило, и были готовы сменить весла на ружья по малейшему знаку Чирикова.

Капитан волновался. Свершалось заветное, чему были отданы его чаяния и дела. Миновало шестнадцать лет с тех пор, когда по воле Петра начался тернистый путь на восток, но Чириков помнил каждую секунду последней встречи с царем-адмиралом. Она осталась в памяти самым дорогим для капитана видением молодости.

…Пронзая острым шпилем морозную мглу январского вечера, возникла мазанковая башня Адмиралтейства, невдалеке от нее, между Морской Академией и особняком генерал-адмирала Апраксина, небольшой домик на берегу Невы. Подслеповатые фонари тянулись к нему редкой цепью через заснеженный луг.

Сопровождаемые караульным гвардейцем, моряки с трепетом взошли на крыльцо домика. Важный усатый денщик встретил их в полутемном коридоре и, узнав имена, отправился доложить.

Из-за приоткрытой двери зазвучали голоса: мягкий и старческий, флегматичный и властный, прерываемый болезненным кряхтением.

Услышан его, моряки подтянулись.

— Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез искусства и науки. Не будем ли мы, Федор Матвеевич, в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, который многократно покушались обыскивать берегов американских…

Властный голос умолк.

Денщик распахнул дверь и перед моряками открылся просвет длинной комнаты: озаренный трехсвечными канделябрами стол; за ним, у окна, конторка, заваленная докладами; шахматные квадраты пола; голландские пейзажи на обитых холстом стенах под низким потолком; возле стола знакомые лица Петра и Апраксина.

Стиснув пальцами войлочные треуголки, моряки перешагнули порог комнаты и замерли у стола.

Петр, то и дело кряхтя от боли, — смертельный недуг уже беспощадно изменил его лицо. — радушно сказал:

— Ну, садитесь, господа мореплаватели. А ты, Алексей Чириков, что помышляешь? С охотою или неволею пристанешь к сему делу? Говори от сердца, знай: честь свою показать и славу отечеству добывать надобно и в морских службах дальних.

— Ваше величество, господин адмирал! — вспыхнув, отвечал Чириков. — Истинному морскаго флота служителю долгом своим почитать надлежит не токмо баталии, а и проведывание стран незнаемых к умножению и пользе отечества нашего.

— Птенец крылья отрастил, слышь, сваток! — Петр от удовольствия даже подмигнул Апраксину и, растягивая слова, начал читать инструкцию:

— Надлежит на Камчатке или в другом том месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на норд, и по чаянию, понеже оной конца не знают, кажется, что та земля часть Америки… И для того искать…

…Она была найдена.

Шлюпка, подхваченная накатом, с ходу зарылась килем в отмель.

Капитан, опережая спутников, спрыгнул на влажный песок. Земля заколебалась под ногами, будто палуба шканцев пакетбота. Потревоженная шорохом шагов чернобурая лисица высунула хитрую мордочку из листвы и, задорно тявкнув, подалась обратно. Две голубогрудых сойки, передразнивая ее лай, взмыли над отмелью. Утиный выводок, задевая крыльями листву, не спеша проплыл над капитаном. Кустарник, благоухая, радушно протянул навстречу свои ветви, отягощенные продолговатыми розовыми плодами.

— Ей-ей, малина! — восторженно вскричал боцман, отведав первый дар Большой Земли и радуясь, что нашел на чужбине родную ягоду. — Зрите, братцы, с неусыпным рачением, яко на астадипупе вахту в ночи, — наставлял он, рассылая матросов по берегу. — Но за кустами всякие иноземцы немирныя таиться могут. Слыхивал я от Михайлы Неводчикова, что чухчи с Восточнаго носу на расспросныя речи ему поведали. Живут в здешних местах люди с хвостами псовыми, наряжаются в одежонку соболиную, а соболей и лисиц превеликое множество имеют, яко псов на суше камчатской, кормятся ж зверьми морскими да оленями, и часто промеж собою воюются.

— Полно, боцман, небылицу плесть! — отозвался Чириков. — Пора б знать, что люди на людей схожи, а все протчее для машкарада.

— Алексей Ильич! — донеслось издали.

От шлюпки, размахивая квадрантом, мчался сияющий Елагин.

— Господин капитан! — звонкий голос юноши пресекся от полноты чувств. — Доношу с почтением: широты пятьдесят пять градусов и двадцать одна минута. Обсервовав, полагаю без сомнения, что сушу признать надлежит подлинною Америкою!

Чириков молчал, бессчетно повторяя про себя цифру, названную штурманом. Сбылось! Веками стремились сюда конквистадоры[97] всех стран и, едва достигнув сороковой параллели, устрашенные непогодами, убирались восвояси, прикрывая неудачи враньем о сокровищах фантастических земель Гамы, Штатов, Компании. Северные широты Тихого океана по-прежнему лежали под властью неведомого. Материк Нового Света был исследован только до мыса Мендосино у Калифорнии. Дальше на тысячи миль простиралась страна огнедышащих ледяных гор и мягкой рухляди, недоступная изнеженным тропиками мореплавателям Западной Европы. Она поджидала иных проведывателей, свободных от предрассудков в космографии, сильных духом и безграничным терпением. Моряки пакетбота «Святый апостол Павел» высадились в преддверии ее.

— Высокоблагородный батюшко наш! — не утерпел боцман. — Дозволь о желанном служителей всех порадовать. Заждались в томлении.

— Погоди. — Чириков нацелился квадрантом на солнце и проверил вычисления Елагина. Обсервация была точной. Пакетбот находился у северо-западных берегов американского материка.

— Сожалею о товарищах наших, друзья мои, кои в безвестности держат путь свой, — помедлив, сказал капитан. — Господину командующему Берингу разделить бы с нами ликование по достоинству должно.

Елагин пожал плечами.

— Разлучась, господин командующий не прежний курс избрал ли к земле Гамовой, дни бесценныя сбывая попусту, яко и мы в исканиях той земли?

— Поелику несовершенны карты наши, — назидательно проговорил Чириков, — путь к земле Гамовой пройден не без пользы истине. Познается оная не токмо в обретениях земель новых, но столь же полезным исправлением ошибок тех корабельщиков, что, усердствуя языком в балясах, изрядно сочинили басен вредных.

Он кивнул боцману.

Тот, вскинув ружье, выпалил поверх кустов.

Стая нарядных, как радуга, крохотных птичек, испуганно вереща, взвилась над отмелью.

И разом, заглушая птичий гомон и ритмичный плеск прибоя, гаркнули в приветственном салюте четырнадцать корабельных пушек. Белесые облака дыма окутали борт и мачты «Святого апостола Павла».

Матросы, сняв шапки, благодарно молились.

Гулкое эхо, взрывая вековечную тишину, понесло по ущельям и горным долинам Нового Света весть о прибытии Колумбов Росских.

Было пятнадцатое июля тысяча семьсот сорок первого года.