Колумбы росские

ГЛАВА V КОНЗИЛИЯ МОРЕХОДОВ

Спустя восемь месяцев, штилевым майским полднем 1741 года на шканцы пакетбота «Святый апостол Петр» вышел пожилой, грузный человек — командующий Большой Северной экспедицией капитан-командор Витус Беринг. На кораблях его запросто величали Иваном Ивановичем. Разглядев среди матросов, занятых конопаткой палубы, дюжего рябого боцманмата, он кивнул ему.

Перепачканный смолой моряк вытянулся перед командующим.

— Взяв лангбот, — сказал Беринг, — поезжай к Алексею Ильичу и с должным почтением проси господина капитана с обер-офицерами пожаловать к нам для конзилии.

— Слетаю птицею, Иван Иванович!..

Боцманмат громовым голосом кликнул гребцов и полез за борт. Следом спрыгнули вахтенные матросы.

Защищаясь ладонью от солнца и опираясь на медную толстую трость — предмет бесконечного восхищения моряков, ибо она была и подзорной трубой, — капитан-командор наблюдал за шлюпкой. Взгляд его скользил вместе с ней по голубому раздолью бухты мимо прибрежных холмов к узкой отлогой косе, где виднелись возведенные зимой дощатые срубы провиантского магазина, казарм и невзрачной часовенки.

Это было все, что составляло камчатское жилое место на берегу Авачинского залива, названное Берингом в честь экспедиционных пакетботов гаванью Петра и Павла. Пустынные от сотворения мира сопки обступили залив, и, отражая в бирюзовых водах цепь волнистых вершин, расположились у окутанного облаками подножья обледенелой кручи. Над ними, блистая девственной белизной и неприступностью, вознесся к солнцу снежный конус Вилючинского вулкана.

Подождав, пока шлюпка с боцманматом пристанет к двухмачтовому бригу «Святый апостол Павел», стоящему близ косы, капитан-командор неторопливо побрел прочь со шканцев.

Едва стихло шарканье стоптанных ботфорт и постукивание трости, матросы, прекратив конопатку палубных пазов, собрались покурить у мачты. Лица их были худы и бледны от перенесенных лишений в камчадальских острогах, куда командующий разослал людей на зимовку ради экономии в провианте.

Долгие месяцы они пробыли в первобытной дикости вырытых в земле жилищ камчадалов, обовшивели, покрылись коростой грязи, ели коренья, сладкую белую глину. Некоторые умерли от непривычной пищи, часть разбежалась по дальним камчатским поселениям, а те, кто весной вернулся на корабли, со слезами радости целовали залитую смолой палубу.

Юркий, с пегой редкой бороденкой, Никита Шумагин, неутомимый рассказчик замысловатых снов, набив трубочку сушеной травой, затянулся, покашлял от едкого дыма и, подмигивая на трап, по которому только что спустился Беринг, с таинственным видом оповестил:

— В море пойдем, братцы, чрез седьмицу, край света искать, яко в инструкции велено.

— Неушто? Не врешь, сновидец? — матросы теснее придвинулись к нему.

— Сам слыхал, ей-ей! Иван Иванович обер-офицеров на конзилию затребовал.

— Не конзилию чинить, а призваны господа офицеры, как и в прошлыя те дни, забавляться в ерошки[78], — насмешливо сказал русоголовый великан Михайла Неводчиков. — Сколь пригожих дней упустили, сыскать могли б те берега.

Служители, покуривая, сопели в трубочки и держали языки за зубами: семихвостые плети, положенные по Морскому Уставу за ослушное слово, были пострашнее моря-океана за Камчаткой.

— Быть, Михайла, тебе под батогами за непотребный лай, — посулил Шумагин.

Неводчиков презрительно огрызнулся:

— Порадей, сновидец, о спине своей, а моя привычна. Семь шкур с нее снято, притерпелась…

— Эй, на «Петре»! — донеслось из-за борта зычное рокотанье боцманмата. — Опять под мачтой балясничаете! Ишь, накадили бесовым зельем!

Матросы ринулись по местам.

Шлюпка подгребла к борту, и на палубу флагманского корабля взобрались три человека: совсем юный штурман Елагин, лейтенант Чихачев и командир «Святого апостола Павла» капитан Чириков. Он немного сутулился и все же на голову был выше спутников. Время неузнаваемо исказило его черты. Румянец недуга лихорадочно пылал на впалых щеках. Только глаза по-прежнему отливали синевой. Баловень фортуны и любимец Адмиралтейств-Коллегии, он задолго до срока, определенного положением о чинах, «по уму и достоинству, а не по старшинству», получил звание капитана и право общего совета с командующим экспедицией.

Сопровождаемый офицерами, Чириков направился в каюту Беринга.

Оттуда раздавались шумные возгласы:

— Фальшива талия!

— Хлап ваш убит![79]

Капитан, распахнув дверь, шагнул внутрь крошечного помещения.

Оно напоминало монастырскую келью. На стене, напротив двери, висели над полкой с книгами и парой скрещенных пистолетов картины на библейские сюжеты. В углу, кроваво отсвечивая на золоченых ликах икон, теплилась цветная лампада.

За столом играли в карты шесть человек. По одну сторону разместились: астрономии профессор Людовик Делиль де ла Кроер; возле него — уроженец Франконии, загнанный на Камчатку страстью к приключениям, адъюнкт Академии наук Георг Стеллер и лейтенант Свен Ваксель, правая рука Беринга на флагманском пакетботе; по другую — экспедиционный иерей Стефан, завзятый картежник и пьяница, нашедший верного дружка в парижанине Делиле; по соседству с ним жизнерадостный старик Эзельберг, давнишний приятель капитан-командора, по его просьбе приглашенный Адмиралтейств-Коллегией в экспедицию из Ост-Индской компании, на чьих кораблях около полувека скитался под всеми широтами. Еще дальше, у раскрытого настежь квадратного оконца, откуда веяло свежестью морского воздуха, сидел, прижав к груди карты, Витус Беринг.

— Господин капитан-командор и вас, господа, с добрым благополучием, — приветствовал Чириков.

— Милости прошу, Алексей Ильич!

Беринг, смешав карты, обратился к партнерам и вошедшим офицерам:

— Учиним без промедления конзилию с господином профессором. Протчих, кто к навигацкому искусству не причастен, не хочу неволить скучными рассуждениями.

Иерей, не тая разочарования, покинул каюту, но Стеллер заупрямился.

— Господин экспедициею командующий, — акцентируя, высокомерно запротестовал он. — Изумлению подвержен я немалому, что во всем принят не так, яко по моему достоинству надлежит, а равно простому матрозу и солдату.

Моряки насупились. Всесторонне образованный ученый Стеллер обладал несносным характером и за короткое время пребывания в экспедиции воздвиг между собой и другими участниками ее гору мелочных распрей. Офицеры едва терпели его.

— Сие не рассуждение будет о гадах и травах, а конзилия мореходов, — с ядовитой любезностью разъяснил ему Ваксель.

Лицо адъюнкта покрылось пятнами.

— Господин лейтенант! Почитаю за бесчестье ваши слова! Об чем донесу в Академию и в Сенат! Яко, неведомо чего дожидаючись, поклоны кладете пред иконами, погоду отменную упуская, да стоянием при Камчатке казну разоряете!

Он, бранясь, выскочил за дверь.

Наступило неловкое молчание. Угроза адъюнкта ошеломила моряков: причины задержки отплытия не зависели от них. Не хватало провианта. Посланный заранее на Камчатку заклятым врагом экспедиции начальником Охотского порта Писаревым[80] боярский сын Колесов не заготовил ни фунта рыбы, хотя ею кишели здешние реки. Не надеясь на доставку продовольствия из Охотска, Беринг отсрочил вояж и занялся рыбной ловлей. Весна была на исходе, а корабли, теряя драгоценные дни, отстаивались на рейде Авачинского залива.

— Нет, какова каналья! — пустил вслед Стеллеру Ваксель. — Что вы с ним много фигур строите, Иван Иванович? По мне, так выбить в шею господина франконца за подлые речи.

Беринг растерянно развел руками. В этом жесте сказалось все, присущее капитан-командору: нерешительность и мягкосердечие, нежелание затевать тяжбу и наживать лишнего врага, коих он имел предостаточно на огромном пространстве от Санкт-Питербурха до расположенной на краю света гавани Петра и Павла.

Чириков, заняв место адъюнкта, с сострадательной усмешкой следил за Берингом. Было жаль расстроенного капитан-командора и досадно: его христианская смиренность разлагающе действовала на участников грандиозного предприятия, равного которому не ведали современники. От Архангельска до Тихого океана, вдоль ледовых границ Арктики, сквозь пургу и стужу, двигались отряды Большой Северной экспедиции, ведомые «птенцами гнезда петрова» — Алексеем Чичиковым, Степаном Малыгиным, Семеном Челюскиным, Дмитрием и Харитоном Лаптевыми. Ими был призван командовать человек, не умеющий даже оградить себя от оскорблений. Навряд узнали бы его члены Адмиралтейств-Коллегии, восемь лет тому назад поручившей Берингу и Чирикову проведать путь к северо-западной Америке «для учреждения с оной прибыльной торговли». Восемь лет, пока длилось строительство кораблей, канули в небытие, растраченные на сутяжничества с якутскими и охотскими властями за каждый аршин холста для экспедиции, за каждый кусок хлеба, на оправдательные рапорты в Адмиралтейств-Коллегию, которая в ответ на ябеды слала капитан-командору выговор за выговором, стыдила за медлительность, грозила понизить в чине, лишила прибавочного жалованья…

Удрученный облыжными словами адъюнкта, Беринг понуро глядел перед собой, в несчетный раз проклиная миг, когда согласился возглавить вторую экспедицию на восток. Он считал ее виновницей всех бед, обрушенных судьбой на его плечи, и, сетуя на изменчивую фортуну, ослепленный невзгодами, не видел того, что порождало их.

Фортуна изменила Берингу значительно раньше, чем у него возникла мысль о Большой Северной экспедиции: за тринадцать лет до нее, близ Чукотского носа, когда он отверг благоразумный совет Чирикова — следовать вперед, как было записано в предсмертном указе Петра, пока воочию не убедится в том, что азиатский берег уклоняется к западу и, значит, материки разделены проливом. Краткую, без достоверных доказательств раздельности Азии и Америки, реляцию о плавании приняли в Адмиралтейств-Коллегии скептически: мол, незачем было ездить на край света и узнать меньше, чем безграмотный казачий голова Афанасий Шестаков. К изумлению Беринга, на карте, представленной Шестаковым Сенату в бытность первой экспедиции на востоке, лежала напротив Чукотки «Большая Земля». Ни подтвердить, ни отрицать ее существование моряки не решились, ибо не отыскали американского берега пролива. Неуверенность дала повод к насмешкам. Предложение Беринга о вторичной поездке адмиралы сочли неприемлемым. Никто не пожелал ознакомиться с проектом нового вояжа, задуманного капитан-командором: одному отряду кораблей плыть от Камчатки в двух направлениях — на восток, где по рассказам камчадалов находилась Америка, и на юг, вдоль Курильской гряды, на поиски северного пути в Японию; второму отряду выйти из Архангельска, Тобольска и Якутска, спуститься к устьям Оби, Енисея, Лены и, производя опись берегов Сибири для точного обозначения северных границ Российской державы, проведывать путь в Тихий океан через Ледовитое Нордное море.

Грандиозный замысел капитан-командора делал честь любому исследователю, ибо не ограничивал экспедицию рамками морского вояжа. Беринг рассуждал, как патриот страны, под чьим флагом плавал, сражался и жил тридцать семь лет: две трети своего существования, всю свою сознательную жизнь человека, проведывателя, воина. Он мыслил масштабами Петра первого и мог с неотъемлемым правом назвать себя достойным учеником преобразователя, которому соотечественники заслуженно присвоили титул Великого. Проект Беринга был планом-комплексом мероприятий, направленных к освоению богатств тихоокеанских окраин Азиатского материка, созданию там гаваней и флота, воспитанию плеяды моряков под знаменем петровских традиций с начертанными на нем словами царя-адмирала: «Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит находить славу государству чрез искусства и науки…»

Однако времена изменились. Страной управляли люди иного склада мыслей. Долго и тщетно обивая пороги присутственных мест, Беринг ни в ком не встречал поддержки. Ревнитель петровских традиций Федор Матвеевич Апраксин умер, прочие соратники Петра обретались в немилости.

Два с половиной года капитан-командор томился в забвении и нужде, пока проект экспедиции не попал к патриоту и любителю географии, автору первого атласа нашей страны, обер-секретарю Сената Кириллову. Тот, восхищаясь смелостью замысла, уговорил президента Адмиралтейств-Коллегии графа Головина[81] принять отвергнутое предложение и заручился согласием Академии Наук участвовать в экспедиционных плаваниях.

Повеяло попутным фортуне ветром. Сенат разрешил экспедицию на срок до шести лет и, назначив Беринга командующим, поручил Адмиралтейств-Коллегии «определить в товарищи ему добраго моряка из русских». Адмиралы, не колеблясь, избрали капитана Чирикова.

Так вновь начался путь на восток, вымощенный страданиями и ошибками капитан-командора. Разбросанная на пространстве в двенадцать тысяч верст экспедиция оказалась ему не под силу. Да и как мог практически руководить ею даже самый искусный организатор той эпохи, пусть с непреклонной волей и железными нервами, но сидя в Охотске, откуда в Адмиралтейств-Коллегию путешествовали свыше года… В пору было сладить с непосредственно подчиненными капитан-командору, сосредоточенными в устье Охоты отрядами Чирикова и Шпанберга. На плечи моряков легло все, что называлось подготовкой к вояжу: мучительные переходы по якутской тайге с провиантом и материалами, отковка корабельных частей, выварка смолы и соли, сплав бревен для постройки бараков и пакетботов. Люди озверели от лишений и сообща винили командующего. Много врагов нажил Беринг в Охотске, но злейшими из них были его доброта и доверчивость. Там, где надлежало сказать нерушимое слово начальника, он занимался отеческими увещеваниями.

Внешность капитан-командора соответствовала перенесенным испытаниям.

Обок с Чириковым сидел, подперев ладонями седую голову, глубокий старик, согбенный жестокими ударами судьбы, полный усталой покорности. Беринг выглядел старше семидесятилетнего Эзельберга.

— Иван Иванович… — Астрономии профессор покровительственно притронулся к плечу капитан-командора. — Облыжность господина адъюнкта доведу до Академии членов с первой оказией.

Беринг равнодушно поблагодарил.

— Надлежит исполнить долг наш, — вяло сказал он и, достав инструкцию Адмиралтейств-Коллегии, зачитал ее вслух.

— … Итти для обыскания американских берегов, дабы они всеконечно известны были… На оных побывать и разведать подлинно, какие на них народы и как то место называют, и подлинно ль те берега американския… Следовать подле них, сколько время и возможность допустит, по своему рассмотрению, дабы к камчатским берегам могли по тамошнему климату возвратиться…

Моряки напряженно слушали.

— Куда направить предстоящее плавание для открытия предполагаемых за Камчаткою земель? — вопрошал Беринг. — Каков курс избрать, господин капитан, господин профессор, господа офицеры и штурманы? Не на восток ли, где в прошлую экспедицию искан загадочный материк? И ежели на восток, то каким румбом?

— Резон основательный, — тотчас заговорил Чириков. — Мехиканская провинция проведана гишпанцами и далее пятидесятая градуса к югу спускаться ради одного уведомления об Америке не к чему. Також дальше шестьдесят пятаго градуса подниматься к северу. Тамо обследует лейтенант Дмитрий Лаптев, коему назначено обогнуть Чукотский нос из устья Лены. Посему резоном полагаю плыть на восток в пределах сих пятнадцати градусов.

Чихачев присоединился к нему.

— Утверждаясь на признаках, примеченных вами, господин командующий, в первой экспедиции, именно: что сосновыя и другая деревья, который на Камчатке не растут, восточным ветром к берегам камчатским приносит; что некоторый птицы ежегодно в свое время с восточной стороны прилетают и, пробывши несколько месяцев на камчатских берегах, в свое время назад улетают, должно проложить курс на восток.

— Андреян Петрович! — Капитан-командор предоставил слово Эзельбергу. — Как полагать изволишь?

Старый штурман, собираясь с мыслями, похмыкал, покрякал, но высказаться не успел.

Вскочил, потрясая свернутой в трубку картой, астрономии профессор:

— Господа мореплаватели! На копии сей, снятой братом моим Жозефом Делилем, Санкт-Питербурхской академии членом и географом, с подлинной карты брата моего Гильома Делиля, перваго географа короля французов, — он развернул ее, — в недальнем расстоянии от берегов камчатских на полдень нанесена земля, виденная дон Жуаном де Гамою на востоке от земли Компании, голландским кораблем «Кастрикумом» найденной, об чем доподлинно ведомо господину командующему.

Офицеры навострили уши. Парижанин намекал на интригующую моряков тайну. Однажды, беседуя с земляком Шпанбергом, капитан-командор обмолвился, что держал в своих руках корабельный журнал голландского брига «Кастрикум» с подробным описанием земель Штатов, Компании и Жуана де Гамы, о чьих несметных богатствах распространялись самые фантастические версии. Шпанберг истолковал его слова, как признание; среди моряков разнесся слух, что у капитан-командора хранится купленный за большие деньги журнал «Кастрикума» с указанием пути к таинственным тихоокеанским островам.

Беринг не пошевелился, и Делиль продолжал:

— Сожаления достойно, что не можно мне было сыскать о сей земле иных известий, кроме что на ландкарте показано. Того ради я потому, яко положил, тако и расстояние обретенной де Гамою земли, применяясь к Камчатке, подлинно определить мог. Лежит она в параллели промеж сорок пятым и сорок седьмым градусами, куда прежде протчих курсов итти соблаговолите, уповаю[82].

Чириков не согласился.

— Мартын Петрович Шпанберг, возвратясь из вояжа к берегам нипонским, доносил Ивану Ивановичу не в пользу сей ландкарты.

Моряки поддакнули. Рассказы участников плавания экспедиционного отряда, отправленного двумя годами ранее под командованием Шпанберга на поиски Японии, опровергали существование земель Компании, Штатов и Гамы. Шпанберг, по распоряжению Беринга, спустился на юг не вдоль Курильской гряды, а по меридиану Камчатки до сорок второй параллели, где предполагались острова сокровищ. Там, к общему разочарованию, простирался пустынный океан.

Делиль, предчувствуя спор, неприязненно оглядел капитана.

— Корабельныя выписки Шпанберга рассмотрены мною, також господином командующим, и не почтены за правильныя. Счисление широт и долгот, в коих лежат на карте брата моего Курильская земли, разнится чрезмерно с оными выписками.

— А ежели и мы не сыщем тех показанных на карте земель? — в упор спросил Чириков. — Господин Делиль изволит признать за неверное наше счисление, яко Шпанбергово?

Делиль, видя иронические улыбки офицеров, прибегнул к последнему аргументу.

— Полагаясь на немалое искусство ваше, — польстил он, — мыслю, что землю Гамову легко взять под владение Российской державы, памятуя указ об экспедиции нашей, что действительно к славе Российской отправлена быть может.

— На земле Гамовой, — поддержал профессора Беринг, и впервые за время конзилии загорелся его взор, — сколь знаю, не можно еще никакой державе иметь владения.

Делиль, расстелив карту на столе, ткнул в нее пальцем.

— Сюда, к славе и чести, избрать курс!

Головы офицеров склонились над картой. Братья-географы перенесли на нее легенды корабельщиков прошлых веков и мифы космографии о северной части Восточного океана. Берега Америки имели самые неправдоподобные очертания. В центре материка раскинулось море. К востоку от Камчатки, по размерам вдвое превосходя ее, расположился на месте Алеутского архипелага огромный остров. Курильская гряда упиралась в земли Компании и Штатов. Между ними и мысом Мендосино у Калифорнии был изображен пресловутый «земной рай», отысканный никому неведомым Жуаном де Гамой. Ни Сахалина, ни Японских островов, кроме неверно очерченного Иезо, ни пролива, разделяющего мыс Дежнева и Аляску, на карте не значилось. На севере, острым клином вдаваясь в океан, примыкал к Америке безымянный арктический материк, якобы найденный испанским адмиралом де Фонте, чьи фантастические открытия в Новом Свете сбили с толку немало доверчивых людей и послужили основанием для карты братьев Делиль.

^{_{Карта северо-восточной части Азии с пресловутой «Землей Жуана де Гамы», якобы расположенной на юго-востоке от Камчатки. Этой картой руководствовались мореплаватели первой половины XVIII века.}}

Офицеры рассматривали ее, обуреваемые противоречивыми желаниями. Далеко на востоке простиралась Америка. Что ожидало их в ней? Суровая неизвестность, новые лишения?.. А на юге, в теплых широтах, такая близкая, солнечная, по слухам полная несметных сокровищ, манила к себе земля Гамы. Почему Шпанберг не мог допустить ошибку в обсервации и пересечь совсем иное место, вблизи которого, чуть за горизонтом, вздымались серебряные берега острова Фортуны? Ученый человек, астрономии профессор, знал, должно быть, поболее, чем несимпатичный всем участникам экспедиции Мартын Шпанберг, прозванный за непомерную даже в то жестокое время грубость и крутой нрав «каторжным генералом». Да и капитан-командор, обладающий, в чем моряки не сомневались, тайнами брига «Кастрикум», не стал бы радеть о пустом деле после грозных предупреждений Адмиралтейств-Коллегии.

— Инструкция велит нам проведать американские берега, а не землю Гамову, — упорствовал Чириков. — Курс должно избрать, яко сии вековечные странники ныне. — Он показал на облачные армады, влекомые ленивым ветерком на восток. — Время коротко, и все назначенное для исследования пространство не будет никакой возможности обойти в одно лето. Когда ж исполним долг свой, то плыть согласен я к оной земле не без пользы для счислений господина профессора и противных ему Шпанберговых записей.

Голоса разделились. Чихачев и Елагин повторили мнение командира «Святого апостола Павла»: не отвлекаясь, проложить курс на восток. Ваксель и Эзельберг, воспитанные на традициях космографии, приняли сторону Делиля.

Последнее слово принадлежало Берингу.

Капитан-командор раздумывал. Смущала рассудительность помощника: не зря Адмиралтейств-Коллегия «утверждалась на Чирикове по искусству его и не без надежды добраго плода в экспедиции». О том гласила инструкция, лежащая на столе перед командующим. Чувство долга ратовало за поход к Америке, а затаенные мысли тянули к земле Гамы: обретя ее, Беринг наверняка сумел бы восстановить свой авторитет. В инструкции не упоминалось о ней, но Адмиралтейств-Коллегия предписывала «действовать по мнению и предложению профессора».

— Приговорим без ущерба для долга нашего, — сказал старик. — Итти к юго-востоку по румбу зюйд-ост-тен-ост до сорок шестаго градуса; достигнув, повернуть к востоку по румбу ост-тен-норд и проведывать Америку до успения богородицы[83], дабы возвратиться к здешней гавани прежде заморозков.

— Время дорого, Иван Иванович, — предупреждал помощник. — Не было б печали о днях загубленных сверх прежних. Зело удивительно, почему чужестранныя мореплаватели не пекутся взять во владение землю Гамову. Срок немалой для исканий: почитай, сто лет минуло.

Капитан-командор поспешил закончить конзилию.

— Прошу, собрав людей, — наказал он, точно не слыша Чирикова, — разъяснить инструкцию: экспедиция секретна и при случае, ежели встретим какия корабли чужия, говорить, что посланы исполнить волю блаженнодостойныя памяти императора Петра Великаго для узнания, сходится где Азия с Америкою или они разделены проливом.

Он отпустил моряков и наедине ответил Чирикову:

— Батюшка, Алексей Ильич. Великую веру имею я в нахождение земли дон Жуана де Гамы. Коль скоро сыщем при ней гавань, сподручнее проведать берега американския, до коих, сдается мне, прилепилась она.

Чириков, осененный догадкой, сообразил: рассказ о корабельном журнале «Кастрикума» справедлив; тайны голландского брига хранятся на борту «Святого апостола Петра».

Старик, снисходительно улыбаясь помощнику, проводил его к трапу.

— Желаю благополучия, Алексей Ильич.

Капитан откланялся и слез в шлюпку, где поджидали штурман и лейтенант.

Дюжина весел радужно сверкнула на солнце мокрыми лопастями. Шлюпка, огибая флагманский корабль, проплыла мимо оконца каюты командующего экспедицией, и моряки увидели привычное: став на колени перед киотом, Витус Беринг бил седой головой несчетные поклоны, вымаливая у Николы-угодника попутный ветер вояжу к земле дон Жуана де Гамы.