Колумбы росские

ГЛАВА VI ТАЙНА ВИТУСА БЕРИНГА

Пробираясь сквозь слякотную мглу, «Святый апостол Петр» спускался на юг. Монотонно гудел ветер в невидных парусах, скрипел раскачиваемый океанской зыбью деревянный кузов, лениво и глухо стучали в него поперечные волны, выматывала людей назойливая бортовая качка. От нее некуда было укрыться: всюду кренило под таким углом, что палуба ускользала из-под ног, а солдаты, набранные в экспедицию из Охотского острога, вповалку лежали среди бревен, ящиков и бочек с пресной водой.

Из утреннего сумрака выступали расплывчатые очертания надстроек, рангоут, шканцы и громоздкое штурвальное колесо. Двое рулевых насилу ворочали его.

На шканцах, опираясь на трость-трубу, прирос к шаткой палубе капитан-командор. Космы седых волос Беринга спадали из-под размякшей от сырости зеленой треуголки на влажный беличий полушубок. Всю ночь старый моряк провел без сна: то на коленях у киота в каюте, то в одиночестве на своем посту близ шканечного компаса, вдыхая промозглые испарения и силясь угадать в мокром мраке очертания земли Гамы.

По его расчетам корабль подплывал к ней, ибо сорок шестая параллель была вторично пересечена вчера в полдень, на шестые сутки после исчезновения «Святого апостола Павла».

Это событие, приведшее в уныние участников экспедиции, произошло по вине самого капитан-командора: он по обыкновению пренебрег дельным советом помощника. Тот не раз предупреждал его о риске потерять друг друга в тумане, если капитан-командор не расстанется с привычкой уводить флагманский корабль в сторону от курса. Так и случилось, когда эскадра, побывав на сорок шестом градусе и не найдя там суши, по настоянию Чирикова повернула на северо-восток. Пал туман, а поутру, едва прояснилось, вахтенные «Святого апостола Петра» увидели вокруг пустынный океан. Пакетбот исчез.

Два дня флагманский корабль отлеживался в дрейфе, и с каждым часом ожидания Беринг испытывал все большее облегчение. Плавание к неведомым берегам Северо-Западной Америки имело для него второстепенное значение; на первом плане, заслоняя все, чудился остров Фортуны. Радуясь, что на время избавился от докучливого помощника с его непрестанными напоминаниями об адмиралтейской инструкции, Беринг распорядился взять обратный курс на юг, к сорок шестой параллели.

Упорство командующего поражало офицеров. Скептики — их количество увеличивалось пропорционально числу дней — уже предрекали бесплодность вторичного вояжа, когда вахтенный впередсмотрящий матрос прокричал с бушприта:

— Высокоблагородный господин Иван Иванович! Ошую морской дуб видать!

Моряки поспешили к борту. В самом деле, невдалеке от корабля покачивался островок пловучих растений, похожих на дубовые листья. Капитан-командор нередко встречал их, плавая на голландских кораблях в Атлантике, и неизменно морской дуб оказывался недальним соседом суши.

Старый штурман Андриян Петрович, поколдовав над квадрантом[84], определил широту: пятьдесят восьмая минута сорок пятого градуса.

А на закате, заволакивая горизонт и волны, опять набежал туман.

Капитан-командор предусмотрительно, чтобы не привалиться к скалам земли Гамы, приказал убавить парусов и, всю ночь не смыкая глаз, молил Николу-угодника о благополучии и удаче.

Утро застало Беринга у шканечного компаса.

Флагманский корабль плыл прежним курсом под нижними марселями. Впередсмотрящий матрос часто и нараспев выкрикивал с бушприта:

— По-ло-го!..[85]

Двадцать первый день вояжа начинался, как обычно. На шканцы долетало ворчание хлопотливого боцманмата, болезненные стоны солдат, разговор подвахтенных моряков, греющихся возле плиты на шкафуте, где кухарь уже стряпал обед: офицерам щи из солонины да рыбные пироги, команде заправленную мучицей похлебку из кетовой головизны. Тянуло дымком и приятным запахом варева. Озябшие за ночь матросы судачили о своем.

Беринг, прислушиваясь к разговору, узнал бормотанье сновидца Шумагина. Людская молва, что морская волна: все подбирает с пути и уносит с собой. Кто мог отличить правду от вымысла? Обрывки небылиц меркаторской космографии переплетались в словах матроса с заманчивыми рассказами готландских мореходов.

— … А за сим концом Симова жребия, части Азии, за Камчаткою и царствием китайским, между востоком и полднем, в здешнем море-окиане, и есть оныя островы, — убежденно разглагольствовал Шумагин. — Сказывали промеж собою офицеры наши, что кропит[86] Иван Иванович, бережет пуще протчего книгу фряжскую[87], а в ней все островы окианские означены… Потому и поспешаем мы вдругорядь на полдень… Первый тот остров Макарицкой близ блаженнаго рая, да не к нему путь держим, а к иншому, землею Гамовою нарицаемому, что стоит посреди моря-окиана, и брега на нем сверкают ослепляючи, из сребра сотворенные. Не приведи бог глянуть на них средь яснаго дня: изойдут очи слезами горькими. Корабельщики многия поворачивали вспять от Гамовых брегов, слепотою удрученный. А достичь их дозволено токмо праведникам; у кого ж грех на душе, не примет земля Гамова, погубит мзгла кромешная да стража брегов сребряных — человецы песьи главы, страшны зраком, смрадны дыханием зловонным. Кто ж одолеет, побьет в пень с головы на голову стражей песьеглавых, пред тем шеломя[88] окатистыя[89] откроются; всех шеломей сорок сороков, путь-дорога чрез них непроторена на три года и тридцать три дни без роздыху. А за шеломями земля потаенная раскинулась; в ней леса дремучия, реки бурливыя, теплыя, поляны высокотравныя, жизнь без нужды привольная; райская птица гамаюн залетает, чюдное благоухание заносит, песни распевает сладчайшия. В той земле бесснежной червь рожает песок златой, жемчужины растут полпудовые, на древах каменья драгия сияют… от них ночью свет исходит, яко днем от солнышка краснаго. Живут средь того благолепия люди зверообразный; питаются зверем и рыбою, едят кровавое и сырое, хлеба и не знают вовсе… Простирается та ж земля широко и долго, неподвластна никакому царю-государю, а видал ее корабельщик Иван да Гамов…

Матросы восторженно ахали. Из пчелиного гула голосов выделился насмешливый бас Михайлы Неводчикова:

— Горазд врать ты, сновидец… Близ блаженнаго рая… И попадем прежде в рай, нежели к оным брегам… Нет, братцы мои, баская[90], одначе пустая сказка Микишкина. Сколь годов минуло, яко видана земля Гамова, а никому не выпало счаски ступить на нее. Отчего б сие? Неужто праведники перевелись на божьем свете?

На устюжанина зашикали:

— Нишкни, шпынь[91]!

— Высокоблагородный господин Иван Иванович! — послышалось с бушприта. — Впереди море-окиан чистое!

На шкафуте умолкли.

Туман редел — вначале поддерживаемый резной фигурой хвостатого чудовища, над волнами высунулся вздернутый бушприт; за ним, разрывая серую завесу и качаясь, как маятники, возникли пики мачт. Выгнутые ветром паруса были похожи на увязшие в сплетениях тросов и рей клочья тумана. Грузно переваливаясь с борта на борт, «Святый апостол Петр» выбрался на солнечный простор океана.

И сразу все ожило. Из всех щелей выползли измученные солдаты, подставляя солнцу обескровленные лица. Весело закурился дымок над плитой. Придерживаясь за выступ фальшборта, неверной походкой проковылял на шканцы и чопорно раскланялся с Берингом бледный от морской болезни адъюнкт Стеллер. Следом высыпали из каюты небритые офицеры. Лейтенант Ваксель вел за руку белобрысого сына-подростка. Шумно благословляя день, появился иерей Стефан.

Его покачивало не в такт крену: отец благочинный успел чуть свет причаститься крепчайшего вина из камчатских трав.

Взгляды семидесяти семи человек обратились к горизонту. Матросы, чтобы лучше видеть, взобрались на ванты и реи.

Беринг поднес к глазу подзорную трубу, пошарил ею окрест и внезапно ощутил холодную сырость истекшей ночи. Озноб, щекоча кожу, пробежал по спине. Труба запрыгала в дрожащих пальцах.

Необозримый, без конца-краю, океан катил позолоченные солнцем валы.

Земли не было.

Моряки молчали. Все было ясно без слов. Молитвы не помогли старику. Фортуна, как и прежде, насмеялась над его чаяниями.

— Господин лейтенант! — взволнованно позвал он Вакселя и вытянул руку в том направлении, где над волнистой линией горизонта синело далекое пятнышко.

Ваксель несколько мгновений рассматривал даль на юго-западе.

— Сие не суша, Иван Иванович… Похоже на тучу с дождем. Дай бог, напоила б. Менее чем на месяц имеем водянаго запасу.

Беринг прошептал:

— Сие не суша…

Жадно глядя в трубу, он долго не отрывался от синего пятнышка на горизонте.

— Иван Иванович, — настойчиво повторил лейтенант. — Вода пресная наполовину выпита. Пятьдесят бочек сухи, яко не наливались. Далее следовать оным курсом, испытаем муку и жажду. Что предпринять велите?

Капитан-командор устало опустил трубу.

— Ныне ж уменьшить рацион водяной. Варево стряпать команде чрез день, офицерам однажды в сутки.

Лейтенант поклонился.

— Каков курс положить велите? — не отставал он.

Из группы офицеров выступил седоусый, с непокрытой лысеющей головой, строитель обоих экспедиционных пакетботов, корабельный мастер Софрон Хитров.

— Господни командующий, — с официальной вежливостью произнес мастер, угрюмо глядя на Беринга. — Видев, что нашим отдалением к полдню довольно опорочена неправость карты Делиль де ла Кроера, не пора ль повернуть в путь свой, Адмиралтейц-Коллегиею определенный?

Капитан-командор повернулся к офицерам и прочел в глазах спутников одобрение словам. Хитрова. Корабельный мастер высказал то, о чем думали все служители: им надоело терзаться неизвестностью. Уверенность, что Беринг обладает тайнами голландского брига поколебалась давно: когда оба корабля впервые пересекли сорок шестую параллель. Ныне многое предстало бесспорным: правота Чирикова, пагубность избранного Берингом пути, погрешности карты братьев Делиль. Между сорок седьмым и сорок пятым градусами, где, по утверждению французов, находилась земля, не оказалось ничего, кроме неба и волн. Навигационное мастерство и опыт старого штурмана не вызывали сомнений. Осталось одно: предположить, что земля Гамы нанесена на карту неточно и лежит в иных широтах. В каких? На гадания уже не было времени: оно ушло на трехнедельные скитания. Моряки с ужасом и тоской ощущали нависшую над ними угрозу мучении от жажды.

— Андреян Петрович, — сказал Беринг штурману, — соблаговолите приступить к обсервации.

Надежда не покидала его. Корабль мог сбиться с курса в тумане и уклониться в сторону от цели. Мысль о такой вероятности приободряла капитан-командора. От нее зависело все, ради чего он покорно сносил лишения исследователя, возможность оправдать перед Адмиралтейств-Коллегией предыдущие неудачи.

Эзельберг, достав часы и квадрант, занялся вычислением широты. Моряки тесно обступили его.

— Солнце никогда не обманывало меня, Витус…

Штурман, дружеским прикосновением утешая Беринга, доложил:

— Сорок пятаго градуса пятнадцатая минута.

Капитан-командор отвернулся к фальшборту, откуда, саркастически щурясь, наблюдал за моряками адъюнкт. Цифры, сообщенные штурманом, прозвучали, как приговор. Последняя ставка в азартной игре с неведомым, которую Беринг вел с момента конзилии на Авачинском рейде, была бита. Корабль шел прямо по курсу и почти достиг южных пределов необнаруженной земли.

Офицеры принялись честить Делиля и сообща досадовали на его отсутствие. Астрономии профессор вместе с арсеналом своих приборов, — дюжиной стенных и настольных часов, двадцатью барометрами, тридцатью термометрами, астролябиями, градштоками — плыл неведомо где на борту пакетбота «Святый апостол Павел».

Беринг все ниже клонил седую голову.

Принятый в экспедицию на должность живописца, капрал из музыкантов, сухой и желчный Плениснер, зло заметил:

— Сожаление питаю, что не можно определить астрономии профессору скудный рацион водяной, положенный нам Иваном Ивановичем. Наговорил картошный мудрец семь верст до небес, а мы и уши развесили на то сладкоречие Делилево да невозвратно время упустили в местах, до коих инструкцией и плыть не велено.

Офицеры поддакнули.

— Ошибки сродны нам, — успокаивал их Беринг. — Кто знает, может, и Алексей Ильич с профессором вкупе в столь тяжком раздумье на бездорожье муку терпят и фортуна им також закрыта.

Озади хлестнул смех. Моряки разом оглянулись. Смеялся адъюнкт.

— Напрасно печалитесь, господин экспедицией командующий, о фортуне капитана Чирикова. Полагаю иное: времени сей мореплаватель не теряет на долгие конзилии с подчиненными служителями.

Офицеры неприязненно озирали задирчивого франконца. Эзельберг сделал ему предостерегающий жест, но Стеллер не унялся.

— Капитан Чириков, — продолжал адъюнкт растравлять командующего, — человек есть решительной и в курсах не сомневается, подобно другим, чья слабость деяний притчей во языцех служит.

Уязвленный в самое сердце капитан-командор не вытерпел насмешки. Сколько раз он втайне завидовал твердости и умению помощника идти прямо к цели! Пути кораблей разошлись неделю назад, и, — кому дано ведать, — куда Чириков увел свой пакетбот, пока «Святый апостол Петр» блуждал в склякотной мгле тумана?

— Господин Штеллер! — с неприсущей ему резкостью вскричал Беринг. — За мои ошибки ответ держу токмо пред Коллегиею и Сенатом, отнюдь не пред ябедниками!

Гневно стуча тростью-трубой, он шагнул к выходу со шканцев.

— Прикажите, господин лейтенант, сделав поворот, держать курс к востоку.

Ваксель обрадованно кликнул боцманов. Те громогласно повторили его команду. Матросы мигом разбежались по реям.

Капитан-командор бросил взгляд на юго-запад. Земли не было. Пятнышко на горизонте разросталось в мрачную тучу. Заслоняя небо и настигая корабль, она подползала к зениту.

Словно убегая от нее, «Святый апостол Петр» прочертил килем пенистую дугу на темнеющей малахитовой зыби и, кренясь из стороны в сторону, подгоняемый попутным ветром, поплыл на восток.

Понуря голову, Беринг сошел по ступенькам трапа в каюту. С иллюзиями и мечтаниями было покончено. Предстояла расплата за напрасно потраченные дни, о чем, конечно, не преминет донести в Санкт-Питербурх господин адъюнкт.

Уничтоженный ответом капитан-командора, Стелл ер не сразу сообразил, что произошло, и опомнился, когда раздалась понукающая брань боцманов. Кусая губы, он помчался в каюту Беринга.

— Господин командующий! — Адъюнкт рывком распахнул дверь и ворвался в помещение. — Умоляю о прежнем курсе на зюд-ост! Оттуда несло намедни морской дуб, оттуда летели птицы! Токмо тамо суша!..

Беринг стремительно встал из-за стола, заслонив собой раскрытую книгу. Движение не ускользнуло от Стеллера. Он разглядел пожелтелые от давности листы и тотчас припомнил рассказы спутников капитан-командора о таинственном корабельном журнале. Пылкое воображение адъюнкта сразу нарисовало сцену в амстердамской остерии «Летучая рыба»: толпу разноплеменных морских бродяг, пьющую за здравие прежнего экипажмейстера Корнелиуса Крюйса, возвратившегося из Московии в чине вице-адмирала российского флота; на столах горки золотых монет, полученных на пропой души моряками, только что завербованными Крюйсом в службу к русскому царю герру Питеру; возле стойки с боченками эля и пива, рядом с краснорожим мингером, в табачном дыму, головы двух моряков, сидящих за крайним столиком; блеск очей вновь испеченного унтер-лейтенанта российского флота юного Витуса Беринга, слушающего красивую сказку о давнишнем вояже брига «Кастрикум»; истрепанный корабельный журнал шкипера де Вриза, переходящий из трясущихся рук пропойцы-штурмана в собственность Беринга за столбик золотых дукатов… Так говорили служители экспедиции. Стеллер скептически относился к их рассказам, но вид книги, с необъяснимой поспешностью заслоненной стариком, наводил на размышления.

Адъюнкт попытался заглянуть через плечо капитан-командора. Тот, поняв уловку, показал на дверь.

— Ступайте прочь, господин Штеллер. Отписывайте в Сенат, что измыслите. А конзилии о курсах корабельных слабый в деяниях Витус Беринг вершит токмо с людьми, сведущими в мореходстве и достойными. Ступайте ж!

Он вытолкнул обескураженного адъюнкта на палубу и захлопнул дверь.

Далекий гром, как многократное эхо, повторил стук двери. В квадратном оконце быстро темнело: близилась непогода. Мерцая, теплилась лампада в углу перед киотом, озаряя бесстрастный лик Николы-угодника, покровителя плавающих и путешествующих.

Наверху, над каютой, сновали матросы, заунывно скулил ветер.

Беринг вернулся к столу, долго перелистывал выцветшие страницы, исписанные неразборчивым почерком, и, тяжело вздохнув, изодрал книгу в клочья. Губы его прошептали неслышное никому. Ругательство по адресу адъюнкта? Очередную молитву? Прощальный привет земле Дон Жуана де Гамы?..

Молния, мелькнув на фоне оконца, огненной стрелой вонзилась в океан. Покрывая визг ветра и шум волн, раскатисто грянул гром.

Капитан-командор, перекрестясь, приоткрыл иллюминатор и, швырнув бумажные хлопья за борт, грузно побрел на шканцы навстречу мгле и ненастью.