Коль пойду в сады али в винограды

7

Царицыным лугом шел он под цветущими деревьями к Летнему дворцу представляться юной цесаревне Елисавет Петровне. Мутилось в голове: здесь, в темной каморке, томился он за караулом с подельниками, Балакиревым и пажом, ожидая растерзану быть от царского гнева. Коль грозная приключилась перемена в судьбе его в те ноябрьские дни. И вот — словно то сон был душный, морок минущий, сызнова розоватый яблоневый цвет сыплется; дышат медово, пестреют в ковровых узорах из заграницы выписанные цветы; в деревьях во­зятся, перекликаются влюбленные птицы…

Из-за цветущих яблонь рослый и статный вышел навстречу гвардеец, выше Егорушки на целую голову.

— Егор Михайлов Столетов, прибыл за определением к ея императорскому высочеству… — заикнулся было пиита пред гранодиром, но умолк.

Парик с малой косицей пудрен, бел. Лазоревые глаза расцветали на круглом лице; прелестный крохотный рот смеялся жемчужно; на тугих ланитах, как у амуров, ямочки. Ежели Венус Италийскую из Летнего сада обрядить в красный мундир капитана Преображенского полка, право, краше не казалась бы! С перетянутой золотным шарфом осиной талией и стройными полными ногами напоказ в белых лосинах, в башмаках с пряжками красовалась шалунья.

Не вдруг узнал Егор Столетов цесаревну, и смутился, и погибель его была решена.

Ей было всего пятнадцать, и она считалась самой прекрасной женщиной России.

Много позже один парижский вертопрах издал «Словарь любви», где назвал тридцать признаков идеальной красавицы. Сии суть: молодость, рост не слишком высокий и не слишком низкий, всего лучше — как у Венус Книдской, фигура с приятной полнотой, не ледащая, гармония всех членов, длинные волосы, на ощупь подобные шелку. Кожа гладкая, нежная и на просвет с тонкими жилками, как у порцелиновой статуэтки из славного саксонского города Мейсена, белая без белил и румяная без румян. Высокий гладкий лоб, ровные виски. Брови дугой. Голубые очи, со взором нежным и милостивым. Нос скорее длинный, нежели короткий. Щеки округлой формы, с ямочками младенческими. Сладостная улыбка кораллового ротика и пухлая верхняя губа подобием Купидонова лука. Жемчужные зубы. Округлый полный подбородок с ямочкой. Маленькие уши, плотно прижатые. Шея цвета слоновой кости. Алебастровая грудь с округлостями снежно-белыми и глубокой меж ними ложбиной, где обитает Амур. Белые полные руки, длинные узкие пальцы, ногти, подобные розовым жемчужинам. Сладостное дыхание. Певучий голос. Манеры благородные, но обхождение без спеси. Походка, приличествующая добродетели.

И все эти школярско-сорбоннские дотошные перечисления явились точным описанием цесаревны Российской Елисавет Петровны!

Очи Плениры[19] небесны, лазоревы. Отчего так? Ведь ея самодержавие черноока; покойный Отец Отечества имел глаза темно-карие. Дочка Балкши Наталья, красотка фрейлина, в замужестве Лопухина, болтала вздор: «Оттого-де, что истинный отец Елисаветы был дядюшка Виллим Иванович, а его очи были голубые». (И за те бабьи вздоры поплатится в будущем клеветница языка урезанием, батогами и Сибирью.)

Французский лепет журчал, словно вода в славных каскадах Петергофских: ея высочество читала вслух стихи Ронсара и Дю Белле. С изяществом танцевала менуэт, обожала балы и маскарады и собиралась навеки отбыть в прекрасную Лютецию, замуж за наследного принца Лудовика.

А все те дворцы, парки и пирамидные фонтаны новой столицы образцом имели блистательный Версаль. И ея самодержавие хлопотала, чтобы устроить брак России с Францией: великое государственное дело! С былинной поры, от Анны Ярославны, королевы, таким союзом великие державы не сочетались. К французскому посланнику сговариваться ездил то всесильный временщик Меншиков, то зять, муж старшей дочери, Анны Петровны, герцог Гол­стейнский.

Сватовство не заладилось. Надменно и с лукавством отвечал французский посланник: «Не переменять же принцессе Елизавете веру, и наш принц Орлеанский обещался другой». Пренебрежение оказал мусью Кампредон русским варварам, притом знал, что принцесса Московитская рождена вне брака, солдатская дочь.

И цесаревна много плакала.

А тихий канцелярист втайне торжествовал.

Жалованье Егору Михайловичу положили самое малое, по чину его, но он бы служить цесаревне и задаром, рабски за великое счастье почитал.

Опять бумаги, чернила. Письма и вирши нежные.

Лизавета Петровна, младая и прекрасная, сама сочиняла вирши и песенки, без мысли, как малая птица весенняя. Пропоет стих, рассмеется и очарованного канцеляриста павлиньим расписным веером по носу хлоп! И убежит в сады-винограды на качели али в горелки с девками играть.

Славка садовая, зарянка, пеночка-весничка, звонкая певичка.

Любила, чтобы перед сном девки ей чесали пятки. Изошел бы он подле розовых тех пяток на поцелуи весь, каждый пальчик на ножке лобызая. Умер бы от счастья, как на розовом шипе — соловушка.

Белые ночи бессонные, зыбкие сию черную беду певцу амурных утех и тоски любовной наворожили. Так он стал госпожою страстен и царственную деву паче Венус обоготворил.

Оставил яблоки вкушать, угощался разве токмо в великий праздник Преображения Господня: цесаревна от запаха яблок страдала дурнотою. Была прихотлива: не переносила вида кладбищ и покойников, не ела рыбы и масла постного, оттого ей трудно приходилось в середу и пятницу и во все церковные посты. Любила гиацинты кудрявые и всякие роскошества.

Пленира же казалась то игрива, то презрительна: Столетов был наказанный плут, поротая шкура, отбылый секретарь любовника ея матушки — и рождал в ней некоторую ревнивую обиду. Память великого отца была унижена гнусной гишторией с семейством Монсов, а Егорка вовлечен был в те происки, лицо доверенное.

Зато умел складывать песенки — и был так явно, так нелепо пленен ею. Забавно терзать простака, петого дурака!

Второй возможный жених, граф Мориц Саксонский, раздумал жениться на русской цесаревне из-за политичных дел, польских интриг, притом присватавшись к ея кузине, вдовствующей курляндской герцогине: «сломал соломку», как переводила французское выражение сама Елисавета, мало опечаленная неудачей сего сватовства. (Впрочем, и от марьяжа с Анной Иоанновной блестящего щеголя, баловня дам и героя многих сражений отвели козни Меншикова и князя Долгорукова и его собственная ветреность.)

Третий суженый-ряженый, младший брат Голстейнского, князь-епископ Любека Карл-Август, совсем было променял Небесного Жениха на дочь российского императора, да после помолвки — экая горесть! — нареченный помер, заразившись черной оспой. Старинная немецкая поговорка оправдалась на бедном юноше, не избегнувшем ни любви, ни оспы.[20]

Покуда матушка императрица покоила младшенькую под крылышком, небоязно засидеться в девках.

Но ея самодержавие была нрава простого, шла в посаженые матери на солдатских свадьбах и в крестные на крестинах у простолюдинов, дарила хлеб-соль новобрачным, рубль серебром — крестнику-младенцу, опрокидывала чарку водки, плясала и гуляла, меняла случайных кавалеров лет на двадцать ея моложе — и вот занемогла от злого норда, захаркала гнилой мокротой и кровью и скончалась.

Прощай, Марта, сказочной судьбы царь-баба!

Всей полнотой власти — и при покойной Катерине Алексеевне, и при отроке-наследнике, Петре Алексеевиче-младшем — обладал светлейший князь Римской империи Данилыч.

А императору было всего двенадцать лет.

И в свою пленительную тетку, которой минуло уже семнадцать, он по уши влюбился первой любовью, ребяческой горячкой и напрасно просил у Церкви благословения на родственный брак.