Коль пойду в сады али в винограды

8

…Уж кем-кем, а дураком Егор Столетов не был и «словарей любви» не составлял. Сирена в сирени — сыскать бы счастливую звездочку, желание загадать — хмель поэзии, моя Пленира! Но присваивал богиню крадучись, тише мыши, никто о сей краже не ведал — так ему мнилось, несчастливцу. Не пойман — не вор, а ночами светло кропать вирши, плести рифмы, и свечам переводу нет.

Однако приходилось искать милостивца среди первых вельмож. К Меншикову не приступиться, Ягужинский крут и шумен и плутам гроза. А немцы русака природного пожалеют, жди!

Тогда Егор Михайлович прибиваться стал к старомосковской знати. Сновал с цидулками по поручению родовитых князей Долгоруких, прочих давних знакомцев, княгини Куракиной, князя Белосельского, Елагина. Перепадали червонные, и к столу садился вместе с челядью. Гордили с ним князья-бояре, однако же возноситься не приходилось, он нуждался службою: новые великие люди в случае, а прежнего милостивца глава в маринаде!

В два месяца государева розыска и два — каторги в Рогервике Егорушка увязал во времени, как в непролазной трясине, а на воле время борзо неслось, не засечь бы на ходу до крови иноходца, подков — на чужое счастье — не сбить. Вскачь, стремглав: померла ея самодержавие; разогнали совет верховников; герцога Голстейнского с супругой, цесаревной Анной Петровной, регент Меншиков спровадил за пределы Российской империи; там Анна Петровна родила наследника и схватила горячку, зимой любуясь фейерверком у холодного окна, и скончалась безвременно в цвете лет. А говорили о ней: «Анна умильна собою, и приемна, и умна; походит на отца». Без сестры родной осталась Елисавета.

Во весь опор, опрометью: юный император коронован и сменил двух невест; Меншиков всесильный низвергнут мощными врагами и на простой телеге отправлен в ссылку, в Березов, и с семьею; завладели властью князья Долгорукие, знатнейшая фамилия…

Толковали при Дворе: что за знатные суммы у Светлейшего отняты! Десять тысяч душ крестьян и города: Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, два города в Малороссии — Почеп и Батурин — и капитала тринадцать мильенов рублей, из которых девять мильенов сберегалось за границею, в заморских кредитах, да, сверх того, на мильен всякой движимости и брильянтов; одной золотой и серебряной посуды у Данилыча отобрано более двухсот пудов. И от того прежнего величия дадено ему шесть рублей в день на прокорм с семейством и слугами — вот уж подлинно проходит слава мира сего.

— Москва много лучше Питера, там-то все болота, а тут все леса, охоте приволье… — твердили Долгорукие юному императору. Казалось, великому Городу наступает конец, стоять ему пусту. Двор воротился в старую Москву, и люди питерсбурхские разбегались, и напрасно гнили в заливе корабли.

Отрока державного два месяца держали безвылазно в усадьбе Горенки — подмосковном имении Долгоруких, тешили охотой да шумством. Монарх юный и не являлся во дворце, напрасно ждали придворные.

Растреклятого парадиза, гнилого болота чухонского Долгорукие знать не желали, уклад хранили боярский. Цесаревну Елисавет, искру Петрову, звали байстрючкой нагулянной, солдатской шлюхи ублюдком. И обошли, надув клеветы в уши царственному племяннику. Возмечтали даже заточить ее в монастырь.

Не оглядывайся, всадник-время, лети: гроб с телом Анны Петровны прибыл из Голштинии, а спустя десять дней после ея погребения в Петропавловском соборе-усыпальнице преставилась родная сестра императора, пятнадцатилетняя Наталия: занемогла горячкой, а вскоре открылась чахотка, грудная болезнь; великую княжну отпаивали грудным молоком от кормилиц, но тщетны были усилия лейб-медиков и отшептыванья мамок-нянек. В морозное Крещенье у ердани на Москве-реке простыл и заболел черной оспою царственный отрок и в жару недужном с криком «Запрягайте сани, еду к сестре!» — выбежал во двор и упал мертвый на руки придворных.

Тут Егору Столетову тесно пришлось. Ночью студеной после Крещенья бежал из хором милостивцев Долгоруких, от их прельстивых речей: «А что бы тебе, Егор Михайлович, духовной подложной не написать, руку императора ты знаешь…» Не умею, не знаю, в дела сии погибельные не ввяжусь. Сами управляйтесь, лихие люди, беззаконные! Экие злодеи у трона, вот Виллима Ивановича казнили, а старая русская знать кукуйского немца хлеще. Вознеслись превыше былых временщиков, посланники испанский и австрийский часами ждали в прихожей, покамест Долгорукие кофей откушают.

Заговорили тут о дщери Петровой, одинокой сироте Елисавете: волим ее на царство… Не запали Пегаску в диком галопе за щастием — вот оно, ближе некуда, лови на скаку!

Но вызвали из Курляндии герцогиню Анну; дом Иоаннов оттеснил дом Петров.

При восшествии порфирородной августы на престол явилось знамение грозно: Aurora Borealis играла в небесах кровавым светом, огненные столпы окрасили нощь над смятенной Москвой.