Колыбельная

Глава 3

— Аааааааааааааааай!

— Вот же ж… цветочек!

— Ох, щууууууууууууууука.

В приемной две женщины, ожидающие свою очередь на маникюр, переглянулись, затем посмотрели на меня.

— Эпиляция зоны бикини, — объяснила я.

— Ах, — говорит одна, и возвращается к чтению своего журнала. Другая просто сидит, навострив уши, словно охотничья собака, в ожидании следующего крика. Немного погодя, выдержав свое ежемесячное испытание, приходит миссис Майклс.

— Да пошло оно все к чеееерезвычайно плохому человеку.

Миссис Майклс — жена одного из местных министров, она любит Бога также сильно, как гладкую, без единого волоска кожу.

За год, что я работаю в салоне «Джои», из кабинета, где Талинга орудует своими восковыми полосочками, я слышала ругательств больше, чем во всех остальных кабинетах вместе взятых. И это включая плохой маникюр, неумелые стрижки и возмущенную посетительницу, у которой после обертывания морскими водорослями тело приняло оттенок лаймового пирога. Не в том плане, что «Джои» — ужасный салон. А в том, что всем не угодишь, особенно это касается женщин, когда речь заходит об их образе. Именно поэтому Лола, владелица «Джои», подняла мне зарплату в надежде, что я не поеду в Стэнфорд, останусь на ресепшне и буду успокаивать посетителей до конца дней своих.

Я стала работать, потому что хотела машину. Моя мать предложила мне пользоваться ее «Камри», а она купит себе новую. Но для меня было важно достичь всего самой. Я люблю свою мать, но по опыту знаю, что с ней стоит заключать сделки только при крайней нужде. О ее капризах можно слагать легенды, и как только ей надоест новая машина, она потребует старую назад.

Поэтому я собрала все свои сбережения — которые в основном состояли из денег за подработку няней и денег, которые мне дарили на Рождество, все это я копила вечность — достала журнал Консьюмер Репортс[8] и тщательно изучила все новые модели, перед тем как идти в агентство по продаже автомобилей. Я пререкалась и спорила, и мирилась со всей этой брехней продавцов машин, что чуть не убило меня, но в конце концов я получила машину, которую хотела — новенькую «Цивик» с прозрачным люком на крыше и полностью автоматическую, по цене гораздо ниже розничной, рекомендованной производителем. В день, когда ее забрала, я поехала в «Джои» и написала заявление на работу — за неделю или еще раньше до этого я видела объявление, что им требуется секретарь на ресепшн.

Таким образом, еще до начала последнего года в школе, у меня уже были кредит на машину и работа.

Как только миссис Майклс вышла из кабинета депиляции, зазвонил телефон. Сначала у меня был шок от вида людей после этой процедуры: они словно побывали на войне или пострадали в результате пожара. Она очень медленно идет к моей стойке — эпиляция зоны бикини особенно жестокая.

— Салон «Джои» — ответила я на звонок. — Реми слушает.

— Реми, здравствуй, это Лорен Бейкер, — сказала женщина на другом конце провода прерывистым голосом.

Миссис Бейкер всегда говорила так, словно она запыхалась.

— Тебе нужно записать меня на маникюр сегодня. У Карла важный клиент, и мы идем в «Ла Королла», но на этой неделе я перекрашивала кофейный столик, и мои руки…

— Секундочку, пожалуйста, — говорю я монотонным, профессиональным голосом и нажимаю кнопку «Ожидание».

Надо мной нависла миссис Майклс, она кривится, когда достает кошелек, протягивает мне свою золотую кредитку.

— С Вас семьдесят восемь, мадам.

Она кивает, я забираю кредитку и возвращаю ей.

Ее лицо такое красное, а кожа вокруг бровей почти содрана. Ой. Она подписывает бланк, затем смотрит на себя в зеркало за моей спиной, строя гримасы.

— О, Боже, — говорит она. — Я не могу пойти на почту в таком виде.

— Абсурд! — Талинга, мастер эпиляции, приходит якобы по какой-то причине, но на самом деле, чтобы удостоверится, что миссис Майклс оставила ей в конверте щедрые чаевые.

— Никто и не заметит. Увидимся в следующем месяце, хорошо?

Миссис Майклс шевелит пальцами, затем выходит за дверь, все еще с трудом передвигаясь. Как только она уходит, Талинга забирает конверт, перелистывает купюры и издает звук, похожий на «хмм», затем плюхается в кресло и, скрестив ноги, ожидает следующего клиента.

— Продолжаем, — я нажимаю кнопку первой линии. Слышу, как миссис Бейкер уже пыхтит, хотя я еще не начала говорить.

— Давайте посмотрим, я могу вписать вас на три тридцать, но вам нужно быть во время, так как у Аманды в четыре уже следующий клиент.

— Три тридцать? — отвечает миссис Бейкер. — Видите ли, пораньше было бы лучше, на самом деле, потому что у меня…

— Три тридцать, — повторяю я, обрывая гласные. — Либо так, либо никак.

Далее следует пауза, беспокойное дыхание, и затем она произносит:

— Я приду.

— Хорошо. Тогда до встречи.

Когда я кладу трубку и записываю ее, Талинга смотрит на меня:

— Реми, детка, ты такая стерва.

Я пожимаю плечами. Правда в том, что у меня получается ладить с этими женщинами потому, что у большинства из них склад ума типа «привыкла-что-у-меня-все-есть» и «я-я-я» — в котором я отлично разбираюсь благодаря моей матери. Они не желают соблюдать правила, хотят получать все бесплатно, приходить в часы, когда назначено другим, и при этом оставаться любимыми всеми. Я справляюсь с этой работой из-за огромного жизненного опыта.

Следующий час я принимаю двоих женщин, ожидающих маникюр, заказываю ланч для Лолы, подсчитываю вчерашнюю прибыль, а между двумя восковыми коррекциями бровей и эпиляцией подмышек Талинга раскрывает мне кровавые подробности ее последнего ужасного свидания вслепую.

К двум часам суета потихоньку спадает, и я просто сижу за стойкой, пью диетическую колу и смотрю на парковку.

«Джои» находится в прославленном моле под названием «Деревня Мэра».

Здесь все бетонное, молл расположен прямо на шоссе, его украшают несколько деревьев и фонтан — для соответствия высокому классу. Справа от нас «Рынок Мэра», где продается дорогая органическая еда. Еще есть «Джамп Джава», кофейня, магазин видео, банк и «фото за час».

Пока я смотрю в окно, на парковку подъезжает побитый белый фургон, и останавливается у «Унесенных птицами» — специализированного магазина корма для птиц. Передняя и боковые дверцы фургона открываются, и из него выходят парни, все примерно моего возраста, на всех рубашки, галстуки и джинсы. Они секунду совещаются, что-то обсуждают, затем расходятся, направляясь к разным магазинам. Невысокий парень с рыжими волнистыми волосами идет в нашем направлении, заправляя рубашку по мере приближения.

— Ой, ребята, — говорю я. — К нам идут мормоны.

Не смотря на табличку на витрине, которая гласит — никаких ходатайств, мне всегда приходится выставлять людей, продающих шоколадные батончики или Библии. Я делаю глоток диетической колы, подготавливая себя, в это время звенит дверной колокольчик, и он заходит.

— Здравствуйте, — он подходит ближе. Он весь усыпан веснушками, как и большинство рыжеволосых парней, но у него темно-зеленые глаза и добрая улыбка. При ближайшем рассмотрении, на кармане его рубашки можно обнаружить пятно, да и сама одежда словно была куплена в эконом-магазине. Кроме того, его галстук был на застежке. Я хочу сказать, что это было очевидно.

— Здравствуйте, — отвечаю я. — Чем я могу вам помочь?

— Я хотел узнать, требуются ли вам сотрудники?

Я смотрю на него. Мужчины не работают в «Джои»: это не связано со взглядами Лолы, просто эта работа не очень подходит мужчинам. У нас был стилист-мужчина, Эрик, но он годом раньше перешел в салон «Закат», к нашему главному конкуренту, и забрал с собой одного из лучших мастеров маникюра. С тех пор в салоне только эстроген, все время.

— Неа, — говорю я. — Не требуются.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Он не выглядит убежденным, и все еще улыбается.

— Скажите, — любезничает он, — А могу я заполнить заявление на случай, если появится вакансия?

— Конечно, — я выдвигаю средний ящик стола, где у меня хранится стопка бланков. Я вытаскиваю один, протягиваю ему вместе с ручкой.

— Большое спасибо, — он садится в углу у окна. Со своего места я наблюдаю, как он четкими печатными буквами выводит наверху свое имя, затем хмурит брови, размышляя над вопросами.

— Реми, — зовет Лола, входя в комнату для ожидания, — Нам уже пришла поставка от «Редкен»?

— Нет еще, — отвечаю я. Лола — крупная женщина, любящая обтягивающую, светлую одежду. У нее громкий смех, соответствующий ее габаритам, вызывающий такое уважение и страх у клиентов, что никто не осмеливается принести фотографию или что-то еще, когда стрижка назначена у нее: они просто позволяют ей самой выбрать образ. Она бросила взгляд на парня в углу.

— Почему ты здесь, — спросила она у него.

Он посмотрел наверх, почти не испугавшись. Мне пришлось поставить ему это в плюс.

— Ищу работу, — ответил он.

Она осмотрела его с головы до ног.

— Это галстук на застежке?

— Да, мадам, — кивнул он. — Уверен, это он и есть.

Лола посмотрела на меня, затем снова на него, и разразилась хохотом.

— О, Боже, только посмотрите на него. И ты хочешь работать на меня?

— Да, мадам, именно так.

Он был очень вежлив, и я могла наблюдать, как он быстро набирает очки. Лола любила, когда ее уважают.

— Ты можешь делать маникюр?

Он явно это учитывал.

— Нет. Но я быстро учусь.

— Ты можешь эпилировать зону бикини?

— Неа.

— Стричь?

— Нет, точно нет.

Она покачала головой из стороны в сторону, улыбаясь ему.

— Сладкий, — наконец произносит она, — ты бесполезен.

Он кивает.

— Моя мама всегда так говорит, — отвечает он. — Но я играю в группе, и сегодня нам всем надо найти работу, поэтому я так стараюсь.

Лола снова смеется. Звук такой, словно смех исходит прямо из ее живота.

— Ты в группе?

— Да, мадам. Мы только приехали из Вирджинии, на лето. И нам всем надо найти работу на первую половину дня, поэтому мы пришли сюда и разделились.

Итак, они не мормоны. Они музыканты. Это еще хуже.

— На чем ты играешь? — спрашивает Лола.

— На барабанах, — говорит он.

— Как Ринго?

— Точно. — Он ухмыляется, затем тихо добавляет: — Знаете, они всегда ставят рыжих парней на задний план. Иначе, взгляды всех девушек были бы прикованы ко мне.

Лола разрывается от смеха, настолько громкого, что Талинга и Аманда, мастер маникюра, поднимают головы.

— Что происходит в мире? — спрашивает Аманда.

— Господи, это галстук на застежке? — говорит Талинга.

— Слушай, — Лола переводит дыхание: — Тут у нас ничего для тебя нет. Но пойдем со мной в кофейню, и я найду тебе работу. За хозяйкой кофейни должок.

— Правда?

Она кивает.

— Ну, пошли. У меня не весь день свободен.

Он подпрыгивает, ручка падает на пол. Он наклоняется, чтобы поднять ее, затем протягивает мне бланк заявления.

— Все равно спасибо, — говорит он.

— Обращайся.

— Пойдем, Ринго! — кричит Лола, стоя у выхода.

Он подпрыгивает, ухмыляется, затем наклоняется ближе ко мне:

— Знаешь, он все еще говорит о тебе.

— Кто?

— Декстер.

Конечно. Это все моя удачливость. Он не просто в группе, он именно в этой группе.

— Почему? — спрашиваю я. — Он меня даже не знает.

— Это не важно, — он пожимает плечами. — Ты официально бросила ему вызов. И теперь он ни за что не отступит.

Я просто сижу, потряхивая головой. Смешно.

Он не замечает, вместо этого похлопывает ладонью по столу, словно мы заключили сделку или что-то в этом роде, затем следует за Лолой.

Как только они уходят, Талинга смотрит на меня:

— Ты его знаешь?

— Нет, — я хватаю телефон, так как он снова звонит. Мир тесен, наш город мал. Это просто совпадение. — Не знаю.

Прошла неделя, как мы с Джонатаном разбежались, но я совсем не думала ни о нем, ни о музыканте Декстере, ни о чем-либо еще, кроме свадьбы моей матери. Это меня отвлекало, как раз то, что мне было нужно, но вряд ли я признала бы это вслух.

Сначала Джонатан звонил, но затем перестал, когда понял, что я никогда не вернусь. Хлоя отметила, что я получила, что хотела: свободу. Хотя не совсем тем путем. Мне все еще досаждало, что меня обманули. От этого я просыпалась по ночам, не способная вспомнить, что мне снилось.

К счастью, мне еще приходилось иметь дело с Лиссой. Последнюю неделю она все полностью отрицала, находясь в уверенности, что Адам передумает. Мы делали все возможное, чтобы она не позвонила/ не поехала/ не пошла к нему на работу, что не привело бы ни к чему хорошему в такой ситуации — это было нам всем хорошо известно. Если он захочет ее увидеть, он найдет ее. Если захочет ее вернуть, она должна заставить его поработать над этим. И тому подобное.

А теперь пришло время для свадьбы. Я ушла с работы пораньше, в пять, и поехала домой готовиться к обеду по поводу репетиции церемонии. Как только я вошла в дом, я поняла, что он в том же состоянии, что и был, когда я уходила. В хаосе.

— Нет ни единого шанса, что они будут здесь во время! — кричит моя мать, в то время как я вхожу и кидаю ключи на стол. — Они должны быть здесь через час, или мы не сможем устроить обед!

— Мам, — я узнаю ее близкий-к-срыву голос. — Остынь.

— Я все понимаю, — все еще визжит она: — Но это моя свадьба!

Я заглядываю в гостиную, в ней никого нет, не считая Дженнифер Энн, уже одетой к обеду. Она сидит на кушетке и читает книгу под названием «Строим планы, воплощаем мечты», на обложке которой изображена задумчивая женщина. Дженнифер Энн смотрит на меня, переворачивает страницу.

— Что происходит? — спрашиваю я.

— Проблемы со службой по доставке лимузинов.

Она взбивает свои волосы:

— Кажется, одна из машин попала в аварию, а другая стоит в пробке.

— Это неприемлемо! — вопит моя мать.

— Где Крис?

Она посмотрела на потолок.

— В своей комнате. Очевидно, высиживает яйца.

Она строит гримасу и возвращается к книге.

Мой брат выращивает ящериц. Наверху, напротив его комнаты, там, где раньше была кладовка, он хранит несколько аквариумов, в которых разводит ящериц. Их сложно описать: они меньше, чем игуаны, но крупнее гекконов. У них змеиные язычки, и они питаются маленькими сверчками, которые постоянно теряются по всему дому, прыгают вниз по лестнице, прячутся в обуви и стрекочут оттуда. У него даже есть инкубатор, он держит его на полу у себя в комнате. Когда Крис кладет в него яйца, он целый день работает, медленно меняя температуру, необходимую, чтобы ящерки вылупились.

Дженнифер Энн ненавидит ящериц. Они — камень преткновения в ее трансформации Криса, их он никогда не бросит ради нее. В итоге, она отказалась приближаться к его комнате, вместо этого она проводит время в нашем доме сидя на кушетке или за кухонным столом, обычно читая мотивационные книжки и вздыхая так громко, что ее слышат все — кроме Криса, который обычно сидит наверху, привязанный к своим животным.

Но сейчас у меня большие проблемы.

— Я все понимаю, — моя мать уже готова расплакаться: — но вы тоже поймите, сто человек ждут меня в Хилтоне, а я не приеду!

— Тпру, тпру, тпру, — я подхожу к ней и деликатно накрываю ладонью трубку. — Мам, позволь мне поговорить с ними.

— Это смешно! — шипит она, но все-таки отдает мне трубку. — Это…

— Мам, — тихо говорю я: — иди, продолжай одеваться. Я все разрулю. Ладно?

Она секунду стоит и моргает. На ней уже надето платье, и она держит в руках колготки. Но нет ни макияжа, ни украшений. Что означает еще двадцать пять минут, если, конечно, нам повезет.

— Ну ладно, — она словно делает мне одолжение. — Я буду наверху.

— Отлично.

Я наблюдаю, как она выходит из комнаты, приглаживая волосы пальцами. Как только она ушла, я беру трубку:

— Это Альберт?

— Нет, — отвечает голос осторожно: — Это Томас.

— А Альберт там?

— Подождите.

До меня доносится приглушенный шум, словно кто-то прикрыл трубку. Затем:

— Здравствуйте, Альберт слушает.

— Альберт, это Реми Старр.

— Хэй, Реми! Слушай, по поводу машин — просто произошла путаница, понимаешь?

— Моя мать близка к нервному срыву, Альберт.

— Понимаю, понимаю. Но послушай, Томас старался ей объяснить вот что. Мы поступим так…

Пять минут спустя я понимаюсь наверх и стучусь в комнату матери. Когда я вхожу, она сидит перед своей косметичкой. Выглядит она без изменений, правда сменила платье, а теперь припудривает лицо. Ох, прогресс.

— Все улажено, — говорю ей. — Машина прибудет в шесть. Это не совсем тот лимузин, но завтра все будет в порядке, а это — самое главное. Хорошо?

Она вздыхает, положив руку на грудь, словно это, наконец, успокаивает ее бешено колотящееся сердце.

— Великолепно. Спасибо тебе.

Я сажусь на ее кровать, скидываю туфли и смотрю на часы. Пять пятнадцать. Я могу собраться за восемнадцать минут, включая время на укладку, поэтому я откидываюсь назад и закрываю глаза. Я слышу, как моя мать собирается: бутылочки духов позвякивают, постукивают кисточки, маленькие баночки с кремом для лица и геля вокруг глаз передвигаются на трюмо перед ней. Моя мать была гламурной еще задолго до того, как у нее появились на это причины. Она всегда была невысокой и гибкой, полной энергии и склонной к драматизму: она любила надевать много браслетов, которые побрякивали, когда она махала руками, рассекая воздух во время разговора. Даже когда она преподавала в колледже, и большинство ее учеников спало, отработав целый день, она одевалась для класса, делала макияж, наносила духи и надевала светлые шелестящие вещи. Теперь она красила волосы в черный, так как они начали седеть, стриглась коротко, оставляя густую челку.

С ее длинными струящимися юбками и прической она могла бы сойти за гейшу, если бы не была такой шумной.

— Реми, дорогая, — внезапно произносит она, и я подскакиваю, понимая, что почти уснула.

— Можешь помочь с застежкой?

Я встаю и подхожу к ней, принимаю ожерелье, которое она протягивает.

— Ты прекрасно выглядишь, — говорю ей. Это правда. Сегодня на ней надето длинное красное платье с ниспадающим ожерельем, сережки с аметистом и большое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Дон. Она пахнет духами ll'AirduTemps, когда я была маленькой, то считала, что это самый великолепный запах в мире. Весь дом пропах им: он повис на шторах и подобно сигаретному дыму, упрямо и навсегда въелся повсюду.

— Спасибо, милая, — благодарит она, пока я застегиваю ожерелье. Я смотрю на наше отражение в зеркале и поражаюсь, как мало мы похожи друг на друга: я светлая и худая, она темненькая и роскошная. Я и на отца не похожа. У меня мало фотографий со времен его молодости, а на тех, которые я видела, он уже седой, в стиле рок-звезды 60-х, с длинными волосами и бородой. Еще он словно постоянно под кайфом, моя мать никогда этого не отрицала, когда я обращала на это ее внимание. Ох, но у него был такой красивый голос, говорила она теперь, когда он ушел из жизни. Одна песня, и я пропала. Сейчас она поворачивается и берет мои руки в свои.

— Ох, Реми, — улыбается она, — Ты можешь в это поверить? Мы будем так счастливы.

Я киваю.

— В смысле, — она поворачивается вокруг: — Это не похоже на то чувство, когда я первый раз пошла к алтарю.

— Неа, — соглашаюсь я, приглаживая ее волосы там, где они немного торчат.

— Но это такое чувство, словно сейчас все по-настоящему. Навсегда. Тебе так не кажется?

Я знаю, что она хочет от меня услышать, но все еще не решаюсь это произнести. Это похоже на плохое кино, через этот ритуал мы проходили уже дважды, насколько я помню. С этой точки зрения, подружки невесты и я рассматривали церемонию как вечеринку, на которой мы будем стоять в сторонке и обсуждать, кто потолстел или полысел с последней свадьбы моей матери.

Я не питаю иллюзий насчет любви. Она приходит и уходит, приносит счастье или горе. Людям не суждено быть вместе вечно, хоть так и поется в песнях. Возможно, я оказала бы ей услугу, если бы вытащила все свадебные альбомы, что хранятся у нее под кроватью, и показала фотографии, заставляющие ее выбирать те же вещи, тех же людей, тот же торт/шампанское/тост/движения для первого танца — все это мы будем вновь наблюдать через сорок восемь часов. Возможно, она смогла все забыть, убрав всех мужей и воспоминания с глаз долой и из сердца вон. Но я не смогла.

Она все еще улыбается мне в зеркале. Иногда я думаю, что если бы она могла читать мои мысли, то это ее бы убило. Или убило бы нас обеих.

— По-другому, — убеждает она себя. — На этот раз все по-другому.

— Конечно, мам, — я кладу руки ей на плечи. С того места, где я стою, они кажутся мне маленькими. — Конечно, так и есть.

Когда я иду в свою комнату, на меня выпрыгивает Крис.

— Реми! Ты должна это увидеть.

Я смотрю на часы — пять тридцать — и следую за ним в комнату ящериц.

Она тесная, и ему постоянно приходится поддерживать в ней жару, что делает пребывание здесь похожим на длинную поездку в лифте в никуда.

— Смотри, — он схватил меня за руку и рывком усадил меня вниз, напротив инкубатора. Крышки не было, и внутри стоял контейнер Tupperware, наполненный чем-то, напоминавшим мох. На нем лежало три маленьких яйца. Одно было разбито, другое всмятку, а у третьего была маленькая дырочка наверху.

— Смотри, — прошептал Крис и указал на яйцо с дырочкой.

— Крис, — я снова посмотрела на часы. — Я еще даже в душе не была.

— Просто подожди, — он снова показал на яйцо: — Это того стоит.

Мы вместе склонились. Моя голова начала болеть от жары. И затем, когда я уже собиралась вставать, яйцо зашевелилось. Оно немного покачалось, потом кто-то высунулся из дырочки. Крошечная голова, и как только яйцо разломалось, за ней последовало тельце. Оно было скользким и покрытым слизью, и настолько маленьким, что могло бы поместиться на кончике моего пальца.

— Varanustristisorientalis,[9] — Крис произнес это словно заклинание. — Восточный варан. Он единственный выжил.

Маленький ящер выглядит немного ошеломленным, моргает глазками и передвигается рывками, постоянно запинаясь. Крис сияет, словно он только что в одиночку создал вселенную своими руками.

— Довольно круто, ага? — говорит он, в то время как ящерка снова начинает передвигаться на своих крошечных, пошатывающихся лапках. — Мы первые, кого он увидел.

Ящерка уставилась на нас, мы на нее, потом друг на друга. Она меленькая и беззащитная, я уже ей сочувствую. Она пришла в довольно нервный мир. Но даже не знает об этом. Пока еще. Здесь в этой комнате, где так жарко и тесно, мир кажется достаточно небольшим, чтобы с ним можно поладить.