Колыбельная

Глава 6

Крис открыл дверь в квартире Дженнифер Энн. На нем галстук.

— Опоздала, — сухо говорит он.

Я смотрю на часы. Сейчас 6:03, и это, со слов Хлои и Лиссы, и других людей, когда-либо заставлявших меня их ждать, был довольно хороший результат согласно правилу пять-минут-не-считается-опозданием. Но что-то мне подсказывает, что прямо сейчас не стоит упоминать об этом.

— Она здесь! — кричит Крис через плечо, затем презрительно смотрит на меня, пока я вхожу и закрываю за собой дверь.

— Я сейчас, — отвечает Дженнифер Энн слабым голосом. — Предложи ей что-нибудь выпить, Кристофер.

— Сюда, — Крис направляется в гостиную. Когда мы идем, то шуршим ногами по ковру. Я впервые у Дженнифер Энн, но декор меня совсем не удивляет. Диван и двухместный диванчик немного потёртые, и сочетаются с обоями.

Ее диплом из местного колледжа висит на стене в толстой золотой рамке. А на кофейном столике лежат кипы толстых, миленьких книг о Провансе, Париже и Венеции, тех местах, в которых, насколько я знаю, она никогда не была. Они разложены с большой аккуратностью так, чтобы все выглядело, словно они тут оказались случайно.

Я сажусь на кушетку, а Крис приносит мне имбирный эль, он знает, что я его ненавижу, но считает, что сейчас я этого заслуживаю. Затем мы снова садимся, он — на кушетку, я — на двухместный диванчик. Напротив нас на фальшивом камине тикают часы.

— Я и не знала, что это официальный прием, — говорю я, кивая в сторону его галстука.

— Заметно, — отвечает он.

Я осматриваю себя: я в джинсах, белой футболке, а вокруг груди у меня повязан свитер. Я выгляжу нормально, и он это знает. Со стороны кухни раздается звон, похожий на звук при закрытии духовки, затем открывается дверь, и появляется Дженнифер Энн, разглаживая юбку руками.

— Реми, — она подходит ко мне и наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку. Это что-то новенькое. Я приложила все усилия, чтобы не отпрянуть от нее в удивлении, мне не хотелось, чтобы брат вновь испепелил меня взглядом.

Дженнифер Энн устраивается рядом с ним на кушетке, скрестив ноги.

— Я так рада, что ты смогла к нам присоединится. Бри?

— Что, прости?

— Бри, — повторяет она, поднимая маленький стеклянный поднос на конце стола и протягивая его мне. — Это мягкий сыр, из Франции.

— А, точно, — говорю я. Я просто ее не расслышала, и теперь она выглядит весьма довольной собой, словно она действительно думает, что внесла немного иностранной культуры в мою жизнь.

— Спасибо.

Нет никаких шансов, что диалог пойдет сам собой.

У Дженнифер Энн есть список тем для разговора, который она подчерпнула из газеты или CNN, и который, как она считала, позволит нам общаться на должном уровне. Должно быть, это такая бизнес-стратегия, о которой она вычитала из своих книг по саморазвитию. Я заметила, что ни одна из этих книг не стоит на полке в гостиной для публичного обозрения.

— Итак, — говорит она, после того, как мы съели парочку крекеров: — Что ты думаешь по поводу инцидента на выборах в Европе, Реми?

Я делаю глоток имбирного эля и чувствую себя счастливой. Но, в конце концов, мне приходится отвечать. Я говорю:

— На самом деле последнее время я не слежу за новостями.

— О, это потрясающе, — отвечает она. — Кристофер и я только что обсуждали, как экспорт может повлиять на нашу мировую экономику. Не так ли, милый?

Мой брат проглатывает крекер, который он ел, прочищает горло и говорит:

— Да.

И так далее. В следующие пятнадцать минут у нас проходят восхитительные дискуссии по поводу генной инженерии, глобального потепления, возможности непопулярности книг через несколько лет в связи с компьютерами и прибытия в местный зоопарк нового семейства экзотических, практически вымерших австралийских птиц. К тому времени, как мы садимся ужинать, я уже безумно устала.

— Отличная курица, любимая, — говорит мой брат, когда мы все начинаем копаться в наших тарелках. Дженнифер Энн приготовила все по сложному рецепту, включающему куриные грудки, фаршированные сладким картофелем, покрытые овощным соусом. Они выглядят идеально, но это как раз тот тип блюд, когда ты знаешь, что кто-то долго трогал твою еду, чтобы она получилась такой, как надо, и ко всему, что тебе сейчас предстоит засунуть в рот, прикасались пальцами.

— Спасибо, — отвечает Дженнифер Энн и тянется, чтобы похлопать его по руке. — Еще риса?

— Да, пожалуйста, — Крис улыбается ей, пока она раскладывает блюдо у него на тарелке. И я осознаю, уже не первый раз, что едва узнаю своего брата. Он сидит здесь так, словно делает так всю жизнь, словно он приучен надевать галстуки к ужину, и привык, когда ему подают экзотическую еду на хороших тарелках. Но я знаю, что это не так. У нас было совместное детство, нас воспитывала женщина, чье представление о домашней еде включало обеды фирмы Kraft, печенье Philsbury и комбинацию горошка и морковки из консервной банки. Моя мать не могла даже сделать тост, чтобы не включились детекторы дыма. Это было удивительно, что мы окончили школу без язвы желудка. Но сейчас про это и не скажешь. Трансформация Криса, моего брата-укурка с вечными проблемами с полицией, в Кристофера — культурного человека, умеющего гладить белье и сделавшего карьеру в качестве специалиста по смазыванию машин, была окончена. Оставалось еще несколько вещей, над которыми надо поработать, таких как ящерицы. И я.

— Итак, ваша мать и Дон возвращаются в пятницу, верно? — спрашивает меня Дженнифер Энн.

— Ага, — киваю я. И может это все эти аккуратно приготовленные куриные рулетики или фальшь всего вечера, но что-то разбудило мою темную сторону. Я обернулась к Крису и сказала: — Итак, мы еще это не сделали, ну ты знаешь.

Он моргает мне, его рот набит рисом. Затем проглатывает и говорит:

— Что?

— Пари, — я жду, когда он осознает все, но он этого не делает или притворяется.

— Какое пари? — спрашивает Дженнифер Энн, храбро позволяя это отступление от ее заготовленного разговора за ужином.

— Никакое, — бормочет Крис. Он старается пнуть меня под столом, но вместо этого попадает по ножке, от чего масленка Дженнифер Энн подпрыгивает.

— Много лет назад, — я говорю Дженнифер Энн, в то время как брат предпринимает новую попытку меня ударить, он едва достает подошву моих туфель. — Когда моя мать вышла замуж второй раз, Крис и я положили начало традиции спорить на то, как долго это продлится.

— Этот хлеб просто великолепен, — быстро говорит Крис Дженнифер Энн: — Правда.

— Крису было десять, а мне шесть или около того, — продолжала я. — Это было, когда она была замужем за Гарольдом, профессором? На следующий день после того, как они отправились в свадебное путешествие, каждый из нас сел с кипой бумаги и подсчитал, как долго они будут вместе. А затем мы свернули наши догадки и запечатали их в конверт, который лежал у меня в кладовке до того момента, как моя мать сказала нам, что Гарольд съезжает.

— Реми, — шепчет Крис: — Это не смешно.

— Он просто бесится, — говорю я ей: — Потому что он никогда еще не выигрывал. А я — всегда. Потому что это как блэкджек: нельзя набрать больше. Тот, кто ближе всего к реальной дате, тот — побеждает. И мы должны были точно следовать определенным правилам все эти годы. К примеру, день, когда она говорит нам, что все кончено, не считается официальным днем разрыва. Нам пришлось установить это правило, так как когда они с Мартином расстались, Крис попытался жульничать.

Теперь Крис уставился на меня. Неудачник.

— Ну, я думаю, — Дженнифер Энн повышает голос: — Что это просто ужасно. Просто ужасно.

Она аккуратно кладет вилку и промокает губы салфеткой, закрыв глаза.

— Какой ужасный взгляд на брак.

— Мы просто были детьми, — быстро отвечает Крис, обнимая ее.

— Я просто рассказываю, — я пожимаю плечами: — Это как семейная традиция.

Дженнифер Энн отодвигает стул и берет блюдо с курицей.

— Мне кажется, ваша мать заслуживает лучшего, — огрызается она: — А не вас, так мало верящих в нее.

И затем она идет в кухню, дверь за ней раскачивается.

Крис оказывается на моей стороне стола так быстро, что я не успеваю опустить вилку: он чуть глаз себе не проткнул.

— Какого черта ты творишь? — он шипит на меня. — Что за хрень с тобой происходит, Реми?

— Боже, Кристофер, — говорю я: — Какие выражения. Лучше бы она тебя не слышала, а то заставит остаться после уроков и написать доклад о тех австралийский олушах с голубыми лапами.

Он садится на стул, наконец, убравшись от моего лица.

— Слушай, — он выдавливает из себя слова: — Я не могу ничего поделать с тем, что ты жестокая, озлобленная сучка. Но я люблю Дженнифер Энн и не позволю тебе играть с ней в игры. Слышишь меня?

Я просто смотрю на него.

— Слышишь? — огрызается он. — Потому что, черт возьми, Реми, иногда тебя правда очень сложно любить. Ты это знаешь? Ты знаешь.

И затем он отодвигает стул, бросает свою салфетку и проходит в кухню.

Я сижу. Если честно, у меня такое чувство, что мне дали пощечину: мое лицо даже покраснело и горит. Я просто дурачилась с ним, а он, Боже, так разволновался. За все эти годы Крис был единственным, кто разделял мой нездоровый, циничный взгляд на любовь. Мы всегда говорили друг другу, что никогда не женимся, никоим образом — пристрелите меня, если я это сделаю. Но сейчас он ко всему повернулся спиной. Ну и дурак.

Мне было слышно их из кухни, ее голос тихий и робкий, его — успокаивающий. Еда на моей тарелке остыла, как и мое черствое, черствое сердце. Вы, должно быть, подумали, что я тоже почувствовала себя хрупкой, будучи такой жестокой, озлобленной сучкой. Но нет. На самом деле я ничего не чувствовала, только то, что круг, который и так был мал, стал еще меньше. Может быть, Криса можно так легко спасти. Но не меня. Меня — никогда.

После долгой дискуссии шепотом в кухне, был заключен хрупкий мир. Я принесла свои извинения Дженнифер Энн, стараясь звучать искренне, и страдала от разговоров за шоколадным суфле, пока, наконец, мне позволили уйти. Крис все еще не говорил со мной и захлопнул дверь за моей спиной, когда я уходила. Меня не должно было удивлять, на самом деле, то, что он так легко влюбился. Именно поэтому он всегда проигрывал наше пари: его предсказания всегда были позже, гораздо позже реальных сроков, последний раз — на целых шесть месяцев.

Я сажусь в машину и уезжаю. Перспектива поехать домой выглядит удручающей, там буду только я, поэтому я пересекаю город, еду в район Лиссы. Я торможу перед ее домом, гашу фары и стою у ящика с почтой. В окно мне видно столовую, где она ужинает с родителями. Я думаю о том, чтобы пойти и позвонить в дверь — мама Лиссы всегда быстро приставит еще один стул к столу и накроет еще одно место для обеда — но я не в настроении родительских разговоров про колледж или будущее. По факту, я чувствовала себя готовой отступить. Итак, я пошла к Хлое.

Она открыла дверь, нахмурив брови, в руках у нее была деревянная ложка.

— Мама будет дома через сорок пять минут, — проинформировала меня она, придерживая дверь, чтобы впустить. — Можешь остаться на полчаса, ладно?

Я кивнула. У мамы Хлои, Наташи, были строгие правила — не принимать никаких гостей, и это за все время, которое я была знакома с Хлоей, означало, что всегда был четкий лимит времени, больше которого мы не могли себе позволить оставаться в этом доме. Казалось, что ее мать не очень любила людей. Мне кажется, что у нее была по-настоящему веская причина, чтобы стать стюардессой, либо все это была просто природная реакция на то, что она ею стала. В любом случае, мы едва ее видели.

— Как прошел ужин? — спросила она из-за плеча, пока я следовала за ней на кухню, где что-то шипело на плите.

— Без происшествий, — ответила я. Я приврала, так как не хотела в это ввязываться. — Можно утащить у тебя парочку мини-бутылочек?

Она отворачивается от плиты, где она что-то помешивала в сковородке. Пахнет морепродуктами.

— Это поэтому ты пришла?

— Отчасти.

Есть одна вещь касательно Хлои: я всегда могла ей сказать все напрямую. По факту, она предпочитала именно так. Как и я, она не участвовала в простом трепе. Она закатила глаза

— Угощайся.

Я вытащила табуретку, забралась на нее и открыла шкаф. О, золотая жила. Крошечные бутылочки, которые ее мать стащила, были бережно расставлены на полке согласно их высоте и категории: чистые ликеры слева, десертные бренди справа. Я схватила две бутылочки с Бакарди сзади, поправила ряды, затем взглянула на Хлою, чтобы убедиться, что все выглядит как надо. Она кивнула, затем протянула мне стакан с Колой, в которую я вылила содержимое одной бутылки и взболтала по кругу вместе с кубиками льда. Затем я сделала глоток. Напиток получился крепким, он разливался по мне теплом, и я почувствовала странные угрызения совести, словно я знала, что надо было по-другому реагировать на то, что случилось у Дженнифер Энн. Хотя, все прошло. Это и было плохо. Это всегда проходило.

— Хочешь глоток? — я спросила у Хлои, протягивая ей стакан. — Он хорош.

Она потрясла головой.

— Ага, — ответила она, урегулировав пламя под сковородкой. — Это как раз то, что мне надо. Ее дома будут ждать счет за обучение и я, пахнущая ромом.

— Где она на этот раз?

— Цюрих, мне кажется, — она наклонилась ближе к сковородке, понюхала ее. — С пересадкой в Лондоне. Или Милане.

Я сделала еще глоток своего напитка.

— Итак, — произнесла я после нескольких секунд тишины. — Я злая, дрянная сучка. Правильно?

— Правильно, — сказала она, даже не оборачиваясь.

Я кивнула. Факт доказан. Я так предполагала. Я вытираю пятно, оставленное моим бокалом на столешнице, и расправляю углы.

— И ты все это начала, — Хлои поворачивается и опирается на плиту, — Потому, что…

— Потому, — я отвечаю ей, — Что Крис внезапно поверил в любовь, а я — нет, и поэтому я — ужасный человек.

Она обдумала это.

— Не все так ужасно, — сказала она. — У тебя есть нечто хорошее.

Я ждала, подняв брови.

— К примеру, — ответила она, — Красивая одежда.

— Да пошла ты, — ответила я, и она засмеялась, прикрывая рукой рот, так что я засмеялась тоже. Действительно, я не знаю, чего я ожидала. Я могла бы ей сказать то же самое.

Она не давала мне уехать, когда я ушла. Она завернула на ней за угол — если бы она была припаркована перед домом, ее мать бы обозлилась, — затем отвезла меня в Бендо, где я поклялась, что выпью еще один бокальчик пива, а затем позвоню Джесс, чтобы она отвезла меня домой. Я пообещала. Потом я зашла внутрь, выпила две кружки пива и решила пока не беспокоить Джесс. Вместо этого я направилась к бару, где открывался неплохой вид на все помещение, и решила зависнуть тут ненадолго. Я не знаю, сколько прошло времени, когда я ее увидела. Минуту я спорила с барменом — высоким, неуклюжим парнем по имени Натан, — о гитаристах классического рока, а затем я повернула голову и заметила ее отражение в зеркале за баром. Ее волосы были выпрямлены, а лицо пылало. Она выглядела пьяной, но я ее узнаю в любом виде. Всем нравилось думать, что она ушла навсегда.

Я вытерла лицо, провела пальцами по волосам, стараясь оживить их. Она уставилась на меня так же, как я на нее, и так же, как и я, она знала, что все дело в дыме и зеркалах. За ней и за мной прибывала толпа, и я чувствовала, как люди напирают на меня, наклоняясь вперед за напитками. И вот что странно. В некоторой степени я была рада ее видеть. Худшую часть меня воплоти. Подмигиваямневприглушенномсвете, бросаявызов, чтобыяназвалаеенесвоимименем.

По правде сказать, я была хуже. Гораздо хуже. Я едва ли буду пить когда-либо еще. Или курить травку. Или идти с парнями, которых я не так хорошо знаю, в темные углы, или темные машины, или темные комнаты. Странно, что это никогда не работает при дневном свете, когда тебе видна вся топография лица другого человека, линии и изгибы, шрамы. В темноте все одинаково: углы смягчаются. Когда я думаю о себе той, которой я была два года назад, я чувствую себя раненой, склонной к ударам обо все углы. Не способной когда-либо исцелиться. И проблема не в алкоголе или сигаретах. Дело совсем в другом, что сложно признать вслух. Хорошие девочки не поступают так, как делала я. Хорошие девочки ждут. Но даже до того, как это случилось, я никогда не считала себя хорошей девочкой. Это было на втором курсе, и у соседа Лиссы, выпускника Альберта, была вечеринка. Родителей Лиссы не было в городе, мы все остались у нее на ночь, прокрались к шкафчику с алкоголем и смешивали все, что нам удалось найти, разбавляя это диетической колой: ром, водка, мятный шнапс. Из-за этого дня я не переношу черничный бренди, даже в тортах с рынка Милтон, которые так любит моя мать. Его запах вызывает у меня тошноту.

Будучи второкурсниками, мы бы никогда не были приглашены на вечеринку к Альберту, а прийти без приглашения у нас не хватило бы смелости. Но мы вышли на заднее крыльцо дома Лиссы с нашими сдобренными алкоголем диетическими колами и сигаретами, которые мы стащили у бабушки Хлои, она курила ментоловые (и которые тоже после этого дня вызывают у меня рвотный рефлекс). Один парень, который уже был пьян и несвязно бормотал, помахал нам рукой. После проведенного шепотом совещания, на котором против голоса Лиссы, что мы никуда не пойдем, выступили Хлоя и я, мы пошли. Это была первая ночь, когда я на самом деле была очень пьяна. Плохо было начинать с черничного бренди, уже час спустя я обнаружила себя бредущей в гостиную Альберта, придерживаясь за стульчик для поддержки. Все кружилось, я увидела Лиссу, Хлою и Джесс на кушетке в гостиной, где одна девушка учила их игре в четвертаки. Музыка была действительно громкой, и кто-то уронил вазу в фойе. Она была голубая, и осколки до сих пор валялись повсюду, разбросанные по ковру цвета лайма. Я помню как думала, при своем одурманенном состоянии, что они выглядят как морские стеклышки.

На ступеньках я врезалась в одного из друзей Альберта, очень популярного выпускника. Он флиртовал со мной всю ночь, притягивая меня к себе на колени, когда мы играли в «Козла», и мне это нравилось, я чувствовала себя в безопасности, словно я доказала, что я не какая-то там тупая второкурсница. Когда он сказал, что нам нужно выйти и поговорить, наедине, я знала, куда мы идем и зачем. Даже тогда мне было это не в новинку. Мы пошли в спальню Альберта и начали целоваться, там в темноте, когда он нащупал выключатель.

До того, как он нашел его, я обнаружила постер Пинк Флойд, кипу дисков, Эль Макферсон на календаре с декабрем. Он отталкивал меня назад, по направлению к кровати, и потом мы уже лежали на ней, все так быстро. Я всегда гордилась тем, что у меня было превосходство. У меня были мои запатентованные движения, толчки и случайные извивы, легко используемые, чтобы все замедлить. Но на этот раз они не работали. Каждый раз, когда я убирала его руку, другая оказывалась на мне, и казалось, что вся моя сила ушла в пятки. Это не помогало, так как я была настолько пьяна, что мое чувство баланса не работало, и равновесие тоже. И было так хорошо, на мгновение.

Боже. Остальное вспоминается отрывками, всегда всплывают эти сумасшедшие детали: как быстро все это произошло, все началось и закончилось, в одну яркую секунду, новая потеря.

Он был на мне, все болело, и все, что я могла чувствовать, это его вес, тяжелый, вдавливающий меня в кровать, пока я не стала чувствовать себя Алисой, застрявшей в кроличьей норе. Не хотела я, чтобы мой первый раз был таким.

Когда это закончилось, я сказала ему, что плохо себя чувствую, и убежала в ванную, заперев дверь трясущимися руками, сначала не способная исполнить даже такое простейшее действие. Затем я схватилась за раковину, часто дыша, мое дыхание успокаивалось, отдавало в ушах. Потом я подняла голову вверх и посмотрела в зеркало, это было ее лицо, которое я видела после. Пьяное. Бледное. Непринужденное. И напуганное, дрожащее, все еще всхлипывающее, пока она смотрела на меня, интересуясь, что же я натворила.

— Нет.

Бармен покачал головой, ставя передо мной чашку с кофе.

— Она отключилась.

Я вытерла лицо рукой и посмотрела на парня около меня, пожав плечами.

— Я в порядке, — сказала я. Или промямлила. Может быть.

— Я знаю. Они ничего не знают.

Мы говорили уже час и это все, что мне было известно: его звали Шерман, он первокурсник какого-то колледжа, я никогда не слышала о Минесоте, и последние десять минут он успешно продвигает свою ногу все ближе и ближе к моей, стараясь не обращать внимания на толпу, которая его притесняет. Теперь он достал сигарету из пачки и предложил мне. Я покачала головой, а он зажег ее, всасывая дым и выдыхая его в воздух.

— Итак, — сказал он, — У такой девушки, как ты, должен быть парень.

— Неа, — отвечаю я, размешивая кофе ложкой.

— Я тебе не верю, — говорит он, поднимая свой напиток. — Ты мне врешь?

Я вздыхаю. Весь этот сценарий был похож на сценарий разговора-с-девушкой-у-баной-стойки, и мне приходилось играть свою роль только потому, что я была не уверена, что смогу встать со стула, не споткнувшись. Наконец придет Джесс. Я позвонила ей. Не так ли?

— Это правда, — ответила я. — Я действительно такая сучка.

Он был явно удивлен этому, но не обязательно в плохом смысле. Фактически, он выглядел заинтригованным, словно я только что обронила, что ношу кожаные трусики или феноменально гибкая.

— Ну и кто тебе это сказал?

— Все, — говорю я.

— У меня есть кое-что, что тебя взбодрит, — сказал он.

— Держу пари, у тебя это есть.

— Нет, правда.

Он поднимает брови, затем изображает пантомиму, держит косяк двумя пальцами.

— Снаружи в машине. Пойдем со мной, и я тебе покажу.

Я трясу головой. Словно я настолько тупа. Уже нет.

— Нет. Я жду, когда за мной заедут.

Он наклоняется ближе ко мне: он пахнет кремом после бритья, чем-то сильным.

— Я уверяю, что ты доберешься домой. Пойдем.

И затем он кладет свою руку на мою, обвивает пальцами мой локоть.

— Отпусти, — говорю я, пытаясь высвободить руку.

— Не будь такой, — страстно говорит он.

— Я серьезно, — я выдергиваю локоть. Он продолжает. — Отпусти.

— Ой, перестань, Эмми, — он допивает свой напиток. Он даже не смог правильно произнести мое имя. — Я не кусаюсь.

Затем он начал стягивать меня со стула, что бы в моем нормальном состоянии у него вряд ли получилось, но, опять же, мое чувство баланса меня подвело. Не успев осознать все, я уже стояла на ногах, а потом прорывалась через толпу.

— Я сказала, отпусти, ты, чертов осел!

Я резко выдернула руку, она взметнулась вверх, ударила его по лицу, из-за этого он споткнулся и немного отступил назад. Теперь люди смотрели на нас, со слабым-интересом-что-такое-происходит-пока-музыка-не-играет. Как я такое допустила? Одно неприятное замечание от Криса, и вот я отброс из бара, дерущийся на публике с парнем по имени Шерман? Я чувствовала, как мне становится стыдно, отчего мое лицо покраснело. Все смотрели на меня.

— Ладно, ладно, что здесь происходит?

Это был Адриан, вышибала, как обычно слишком поздно для реальных разборок, но всегда не упускающий шанс показать всем свою власть.

— Мы просто болтали у бара и собираемся теперь выйти на улицу, а она капризничает, — сказал Шерман, потянув свой воротник. — Сумасшедшая сучка. Она меня ударила.

Я стою, потираю руку, ненавижу себя. Я знала, что если я обернусь, то снова увижу ту девушку, такую слабую и потерпевшую поражение. Она пойдет к парковке, без проблем. После той ночи на вечеринке она заслужила такую репутацию. Я ненавидела ее за это. Настолько, что чувствовала, как в горле поднимается ком, который я подавляю, так как я лучше ее, гораздо лучше. Я не Лисса: я не выпускаю боль на показ. Я храню ее надежно спрятанной, чем кто-либо. Я так делаю.

— Боже, он опухает.

Шерман ноет, потирая свой глаз. Ну и слабак. Если бы я ударила его специально, ну, все было бы иначе. Но это была случайность. Я даже не прикладывала никаких усилий для этого.

— Хочешь, чтобы я вызвал полицию? — спрашивает Андриан.

Мне внезапно становится так жарко, и я чувствую, как из-за пота рубашка прилипает к моей спине. Комната наклоняется, немного, и я закрываю глаза.

— Ох, Господи, — слышу я, внезапно кто-то берет меня за руку, слабо сжимая ее. — Вот ты где! Я опоздал только на пятнадцать минут, милая, не надо устраивать разборки.

Я открываю глаза и вижу Декстера, он стоит рядом со мной. Держит меня за руку. Я бы выдернула ее, но, если честно, я считаю, что так будет лучше, учитывая происходящее.

— Это тебя не касается, — говорит Андриан Декстеру.

— Вообще, это моя ошибка, — быстро и бодро отвечает Декстер, словно мы все его друзья, которых он случайно встретил на углу улицы. — Это так. Видишь, я опоздал. И это вывело мою сладкую из себя.

— Боже, — выдыхаю я.

— Сладкая? — повторяет Шерман.

— Она его стукнула, — говорит Андриан Декстеру. — Может, стоит вызвать копов.

Декстер смотрит на меня, затем на Шермана.

— Она тебя ударила?

Теперь Шерман не выглядит таким уверенным, вместо этого он теребит свой воротник и оглядывается.

— Ну, не совсем.

— Милая! — Декстер смотрит на меня. — Ты правда это сделала? Но она такая кроха.

— Осторожней, — говорю я под нос.

— Ты хочешь, чтобы тебя арестовали? — шепчет он. Затем снова бодрым голосом добавляет: — Я в том плане, что я уже видел, как ей крышу сносит, но чтобы она ударила кого-то? Моя Реми? Да в ней и девяноста фунтов нет.

— Либо я вызываю копов, либо нет, — говорит Андриан. — Но я должен вернуться к двери.

— Забудь, — отвечает ему Шерман. — Я ухожу.

Затем он уходит, но я успеваю заметить, что да, его глаз действительно набух. Зануда.

— Ты, — Андриан указывает на меня. — Иди домой. Сейчас же.

— Будет сделано, — говорит Декстер. — И спасибо вам за то, что тепло и профессионально разрулили эту ситуацию.

Мы покидаем Андриана, размышляя над тем, обиделся ли он. Как только мы выходим на улицу, я вырываю руку от Декстера и спускаюсь по ступенькам по направлению к телефону.

— Что, и никаких спасибо? — спрашивает он.

— Я могу о себе сама позаботиться, — отвечаю я. — Я не слабая женщина, которую нужно охранять.

— Очевидно, — говорит он. — Тебя только что чуть не арестовали за нападение.

Я продолжаю идти.

— И, — продолжает он, выбегает передо мной и идет спиной вперед так, что у меня не остается выбора и приходится смотреть на него. — Я спас твою шкуру. Итак, ты, Реми, должна быть немного благодарна. Ты пьяна?

— Нет, — отрезаю я, хотя вполне возможно споткнулась обо что-то. — Я в порядке. Я просто хочу позвонить, чтобы меня подбросили домой, ладно? У меня была действительно дерьмовая ночь.

Он отступает, засовывает руки в карманы.

— Действительно.

— Да.

Теперь мы у телефона. Я шарю в карманах: мелочи нет. И внезапно меня словно поражает — спор с Крисом, драка в баре, моя личная несчастная вечеринка, и, ко всему этому, все напитки, что я смешала за последние несколько часов. Моя голова болит, я ужасно хочу пить, и теперь я застряла. Я закрываю глаза рукой и делаю несколько хороших глубоких вдохов, чтобы подготовить себя.

Не плачь, ради Бога, говорю я себе. Это не ты. Больше нет. Дыши.

Но это не работает. Ничто не работает этой ночью.

— Давай, — тихо говорит он, — Расскажи мне, что не так.

— Нет, — шмыгаю я, и ненавижу то, как это прозвучало. Слабо. — Убирайся.

— Реми, — отвечает он. — Расскажи мне.

Я трясу головой. Как я могла знать, что все будет по-другому? История может быть той же, легко: я пьяная, в пустынном месте. Кто-то здесь, протягивает мне руку. Такое случалось раньше. Кто может меня обвинить за холодное, черствое сердце? И это сделало свое дело. Я рыдала, злясь на себя, но не могла остановиться. Единственный раз, когда я позволяла себе быть слабой — это дома, в кладовой, наблюдая за звездами, чувствуя, как голос отца звучит у меня в ушах.

И мне бы очень хотелось, чтобы он был здесь, даже хотя я и понимала, что это глупо, что он даже не знал меня, чтобы меня спасти. Он сам сказал об этом в песне: он меня подведет. Но все-таки.

— Реми, — тихо говорит Декстер. Он не трогает меня, но его голос очень близко, он очень нежен. — Все хорошо. Не плачь.

Позднее, у меня займет минуту вспомнить, как точно все происходило. Повернулась ли я первая и придвинулась, или он. Я точно знаю, что мы не встретились на полпути. Было небольшое расстояние, об этом даже не надо спорить. И может не важно, он сделал первый шаг или я. Все, что я знаю, это то, что он был там.