Колыбельная

Июль Глава 8

— Не нужен мне томат твой гадкий, я хочу картофель сладкий.

Декстер остановился вместе с музыкой. Теперь мы все можем слышать гудение холодильника и сопение Манки.

— Ну, хорошо, что еще рифмуется с картофелем?

Тед бренчит на гитаре, смотрит в потолок. На диване у холодильника ворочается Джон Миллер, ударяясь головой об стенку.

— Кто-нибудь? — спрашивает Декстер.

— Ну, — говорит Лукас, скрестив ноги. — Все зависит от того, какая рифма тебе нужна — реальная или псевдо.

Декстер смотрит на него.

— Псевдо рифма, — повторяет он.

— Реальная рифма, — начинает Лукас, и я узнаю его тон «знатока», — это гадкий. Но ты легко можешь прибавить — о к другому слову, чтобы создать рифму. Даже если грамматически это неправильно. К примеру, отношение-о, уменьшение-о.

Тишина. Тед бренчит следующий аккорд, затем натягивает струну.

— Нужно доработать, — говорит Лукас. — Но мне кажется, мы к чему-то движемся.

— Вы можете все заткнуться, пожалуйста, — ворчит Джон Миллер с дивана. — Я стараюсь заснуть.

— Время два часа дня, и это — кухня, — отвечает ему Тед. — Иди куда-нибудь еще или прекрати ныть.

— Ребята, ребята, — говорит Декстер.

Тед вздыхает.

— Люди, нам надо сфокусироваться на этом. Я хочу, чтобы «Картофельный Опус» был готов к тому шоу на следующей неделе.

— «Картофельный Опус»? — говорит Лукас. — Теперь это так называется?

— Ты можешь предложить что-нибудь лучше?

Лукас замолкает на секунду.

— Неа, — наконец произносит он. — Точно не могу.

— Тогда заткнись.

Тед берет гитару.

— С самого начала, первый куплет, с чувством.

И так далее. Еще один день в дурдоме, где я с недавних пор провожу почти все свое свободное время. Не в том плане, что мне все нравится, в частности это место похоже на свалку, в основном из-за четырех парней, которые здесь живут, и ни один из которых не имеет никакого представления о бутылке лизоля. В холодильнике испорченная еда, на шторках в душе растет что-то черное, пораженное милдью, а с задней террасы доносится непонятный запах. Только комната Декстера выглядит пристойно, и это только потому, что у меня есть свои границы. Когда я нахожу пару грязного белья под диванной подушкой или борюсь с мухами, постоянно летающими над мусорным ведром, мне становится уютно от того, что его кровать застелена, его диски расставлены по алфавиту, а освежитель воздуха выпускает свое розовое, в форме розы сердечко. Я пришла к выводу, что все это — маленькая цена, которую приходится платить за мою психику.

Которая, по правде, недавно проходила проверку на прочность, когда моя мать вернулась из медового месяца и стала обустраивать свой новый брак под нашей крышей. Всю весну у нас сновали рабочие, перевозили гипсокартон, и окна, разносили опилки по полу. Они выбили стену в старой каморке и расширили ее во двор, добавили новую спальню, дополненную новой ванной комнатой с углубленной ванной и раковинами, стоящими близко друг к другу, разделенными блоками из цветного стекла. Когда переступаешь порог места, которое Крис и я назвали «новым крылом», кажется, что заходишь в совсем другой дом, что и было намерением моей матери. Это был ее полный набор, с новой спальней, новым мужем и новым ковром. Её жизнь была идеальной. И как всегда в таких случаях, нам приходилось приспосабливаться.

Проблемой были вещи Дона. Будучи долгое время холостяком, он привык к определенным вещам, которые не вписывались в интерьер нового крыла моей матери. Единственная вещь, которая отдаленно намекала на предпочтения Дона в их спальне, по факту, был большой марокканский гобелен, на котором были изображены различные библейские сцены. Он был гигантский и занимал большую часть стены, но практически идеально сочетался с ковром, и, кроме того, воплощал компромисс вкусов, с которым моя мать способна мириться. Остатки его пожитков были изгнаны в оставшуюся часть дома, что означало, что Крис и я будем вынуждены жить в декоре Дона.

Первая вещь, которую я заметила спустя пару дней после их возвращения, была картина в рамке, изображающая огромную пышечку, позирующую в саду, и написанная каким-то художником эпохи Возрождения. У нее большие, толстые, белые пальцы и она растянулась на диване, в чем мать родила. У нее огромная грудь, свисающая с дивана, она ест виноград, он зажат в одной руке, а второй она собирается бросать его в рот. Это должно быть искусство — растяжимое понятие, по моему мнению, — но это было отвратительно. Особенно то, что это свисало со стены над нашим кухонным столом, где у меня не оставалось выбора и приходилось все-таки смотреть на нее за завтраком.

— Боже, — сказал мне Крис в первое утро, как картина появилась здесь, два дня спустя, как переехал Дон. Он ел хлопья, уже одетый в свою форму Джиффи Люб. — Как ты думаешь, сколько весит такая женщина?

Я откусила свой маффин, стараясь сконцентрироваться на газете передо мной.

— Без понятия, — ответила я.

— Минимум два пятьдесят, — решил Крис, прихлебывая еще одну ложку. — Только грудь должна весить пять фунтов. Может даже и семь.

— Нам обязательно говорить об этом?

— А как не говорить? — сказал он. — Господи. Это прямо здесь. Это словно пытаться проигнорировать солнце или что-то вроде того.

И это была не только картина. Еще была и статуя, современное искусство, она теперь стояла в фойе и выглядела, если честно, как большой пенис. (Это тема такая? Я никогда бы не отнесла Дона к такому типу, но теперь я начинаю сомневаться). Добавьте к этому странный набор из горшочков Калфалон, которые были развешены по всей кухне, и красный кожаный диван в гостиной, который просто кричал мне «Одинокий мужчина ищет любовных приключений», поэтому неудивительно, что я себя чувствовала не в своей тарелке. Но опять же, этот дом не принадлежал только мне. Сейчас Дон был постоянным — как предполагается — а я временно теряла статус, как ушло — так и придет. На этот раз, я была единственная, у кого есть срок годности, и мне этот факт совсем не казался привлекательным.

Все это объясняло, некоторым образом, почему я так много времени провожу у Декстера. Но была еще причина, которую я не могла так быстро признать. Даже себе самой.

Все время, что я встречалась, у меня существовала психологическая схема, расписание, как все будет происходить. Отношения всегда начинаются с того дурманящего периода, когда другой человек подобен новому открытию, которое внезапно решает все жизненные проблемы, такие как потеря носков в комоде или выпечка рогаликов без пережаренных краев. На этой фазе, которая обычно длится шесть недель и два дня, другой человек идеален. Но спустя шесть недель и два дня, трещинки начинают проявляться. Это пока еще не полное разрушение структуры, но те маленькие вещи, к которым придираешься и за которые пилишь. К примеру, то, что они предполагают, что ты теперь всегда будешь оплачивать свой билет в кино, как ты это уже один раз сделала.

Сначала ты находишь это милым и привлекательным. А теперь это тебя раздражает, но не настолько, чтобы что-то менять. На восьмой неделе напряжение начинает проявляться. Теперь этот человек всего лишь простой смертный, и именно на этом этапе многие отношения рушатся и умирают. Потому что либо тебе приходится держаться поблизости и мириться с этими проблемами, или изящно уйти, понимая, что в ближайшем будущем появится другой идеальный человек, который все разложит по полочкам, по крайней мере на шесть недель.

Я знала об этом еще до того, как у меня появился парень, так как видела, как моя мать уже несколько раз проходила через это. С браком эта модель расширяется, деформируется, как при счете возраста у собак: шесть недель становятся годом, иногда двумя. Но всё, то же самое. Именно поэтому всегда легко понять, сколько подержатся мои отчимы. Все сводится к математике.

Если заниматься расчетами с Декстером, на бумаге все выходит идеально. Мы бы хорошо преодолели отметку в три месяца, и я бы уехала в колледж как раз в тот момент, когда страсть начала угасать. Но проблема в том, что Декстер этому не способствует. Если мою теорию отношений изобразить географически, то Декстер находится ни слева, ни справа от центра. Он вообще на другой карте, быстро приближается в дальний угол и стремится в неизвестное.

Во-первых, он долговязый. Мне никогда не нравились долговязые парни, а Декстер неуклюжий, худой и всегда в движении. Мне неудивительно, что наши отношения начались с того, что он сталкивался со мной при разных обстоятельствах, теперь я знаю, что он идет по жизни, размахивая локтями, дрыгая коленями и разбрасывая остальные конечности. За короткое время, что мы вместе, он успел разбить мой будильник, раздавить мои бусы и как-то умудрился оставить огромный след на моей стене. Я не шучу. Он всегда дергает коленями или барабанит пальцами, словно он заводит двигатель, ожидая, когда ему подадут флагом сигнал стартовать. Я заметила, что постоянно стараюсь его успокоить, положив ему на колено или пальцы свою руку, надеясь, что это его утихомирит, но вместо этого я оказываюсь пойманной, жонглирующей вместе с ним, словно поток теперь идет и сквозь меня.

Во-вторых, он неряха. Его рубашка всегда торчит, на галстуке обычно пятно, его волосы, волнистые и густые, торчат во все стороны, словно он сумасшедший ученый. Кроме того, его шнурки постоянно развязаны. У него везде все не доведено до конца, а я ненавижу недоделки. Если бы мне удалось удержать его на одном месте достаточно долго, я знаю, что мне не избежать подтыкивания, завязывания, приглаживания, приведения в порядок, словно он — это кладовая в полном беспорядке, буквально орущая, чтобы привлечь мое внимание. Но вместо этого я стискиваю зубы, борясь со своим страстным желанием, потому что это не постоянно, я и он, и думать так — только причинять боль нам обоим.

Что ведет к третьему: я действительно ему нравлюсь. Не в плане только-до-конца-лета, что было бы безопаснее. По правде, он никогда не говорил о будущем, словно у нас много времени, и у наших отношений не было определенной точки. Я, конечно, хотела все прояснить с самого начала: что я уезжаю, никаких привязанностей, слоган, который я повторяла у себя в голове и, наконец, собиралась высказать вслух. Но когда бы я ни пыталась это сделать, он легко уходил от темы, словно мог читать мои мысли, предвидеть слова и аккуратно ускользать от проблемы.

Теперь, когда работа над «Картофельной песней» прекратилась и Тед смог уйти на работу, Декстер пришел и встал передо мной, потягивая руки над головой.

— Полный кайф видеть настоящую группу за работой, не так ли?

— Отношения-оу отстойная рифма, — сказала я: — Псевдо она или нет.

Он моргнул, затем улыбнулся.

— Это работа в процессе, — объяснил он.

Я отложила свой кроссворд — я уже разгадала половину — он поднял его, взглянул на то, что я закончила.

— Впечатляет, — сказал он. — И, конечно, Мисс Реми решает кроссворды ручкой. Что, ты не делаешь ошибок?

— Неа.

— Но ты здесь.

— Ладно, — соглашаюсь я: — Может одну.

Он снова улыбается. Мы уже встречаемся пару недель, но легкость взаимных уступок все еще удивляет меня. С того самого первого дня в моей комнате я почувствовала, что мы как-то проскочили мимо формальностей Начала Отношений: тех неловких моментов, когда вы не растворены друг в друге и все еще чувствуете границы и пределы другого человека. Может быть, так получилось потому, что мы ходили вокруг друг друга пока, наконец, он не скатапультировал в мое окно. Но если я позволю себе долго думать об этом — а я не позволю — я почувствую всплески в памяти, что мне было с ним комфортно с самого начала.

Ясно, что ему было комфортно со мной, когда он схватил меня за руку как в первый день. Словно он знал, даже тогда, что сейчас мы будем здесь.

— Спорим, — говорит он мне: — Что я смогу назвать больше штатов чем ты за то время, пока та женщина выйдет из химчистки.

Я посмотрела на него. Мы сидели у Джои, у нас был обеденный перерыв, я пила диетическую колу, он жевал из пакета Фиг Ньютонс.

— Декстер, — сказала я, — это опасно.

— Ну давай, — он проскользил рукой по моей ноге. — Я тебя сделаю.

— Нет.

— Испугалась?

— Еще раз нет.

Он наклонил голову набок, затем сжал мое колено. Его нога, конечно, притоптывала.

— Давай. Она почти вошла. Когда дверь за ней захлопнется — время пойдет.

— О, боже, — говорю я. — Какова цена пари?

— Пять баксов.

— Скучно. И слишком легко.

— Десять баксов.

— Окей. И ты платишь за обед.

— Идет.

Мы наблюдаем, как женщина, одетая в розовые шорты и футболку, несет груду мятых белых рубашек, открывает дверь в химчистку. Как только дверь закрывается, я говорю:

— Мэн.

— Северная Дакота.

— Флорида.

— Вирджиния.

— Калифорния.

— Делавэр.

Я загибаю пальцы: он тот еще обманщик, хотя всегда страстно отрицает это, так что мне всегда необходимо доказательство. Пари для Декстера что-то вроде дуэлей в старых фильмах, где мужчины в белых костюмах бьют друг другу по лицу перчаткой и в риске вся честь.

До сих пор я выигрывала не всегда, но и не отступала. Для меня, после всего, это было в новинку.

Пари Декстера были, несомненно, легендарными. Первое, которое я увидела, было между ним и Джоном Миллером. Это случилось через пару дней после того, как мы с Декстером начали встречаться, когда я только начала посещать желтый дом вместе с ним. Мы нашли Джона Миллера сидящим на кухонном столе в пижаме, он ел банан. Перед ним лежала целая связка бананов, по-видимому совсем не на своем месте, в котором, как я знаю, находились главные виды продуктов, состоящие из Slurpees и пива.

— Что случилось с бананами? — спросил его Декстер, он выдвинул стул и сел.

Джон Миллер, который до сих пор выглядел сонным, взглянул и произнес:

— Фрукты из Month club. Моя nana дала их мне на день рождение.

— Калий, — сказал Декстер. — Знаешь, он нужен тебе каждый день.

Джон Миллер зевнул, словно привык к подобного рода информации.

Затем он вернулся к своему банану.

— Спорим, — внезапно говорит Декстер голосом, который потом я буду распознавать, когда он затеет пари. — Что ты не съешь десять бананов.

Джон Миллер дожевал кусочек, затем проглотил.

— Спорим, — ответил он: — Что ты прав.

— Это вызов, — говорит Декстер. После этого он вытащил для мня стул, его колено уже тряслось, и сказал тем же низким, тихим голосом: — Принимаешь его?

— Ты псих?

— За десять баксов.

— Я не собираюсь есть десять бананов за десять баксов, — возмущается Джон Миллер.

— Это по доллару за банан, — говорит Декстер.

— И более того, — продолжает Джон Миллер, кидая кожуру в переполненное мусорное ведро у задней двери и промахиваясь. — Все это двое дурацкое двойное пари устарело, Декстер. Ты не можешь просто бросать пари, когда захочешь.

— Ты сдаешься?

— Ты прекратишь говорить таким голосом?

— Двадцать баксов, — сказал Декстер. — Двадцать баксов…

— Нет, — отвечает Джон Миллер.

— … И я почищу ванную.

Это круто все меняло. Джон Миллер посмотрел на бананы, затем на Декстера. Затем снова на бананы.

— Тот, что я съел, считается?

— Нет.

Джон Миллер хлопнул по столу.

— Что? Ради бога, он еще до желудка-то не дошел!

Декстер секунду подумал.

— Ладно. Позволим Реми посчитать его за первый.

— Что? — говорю я. Они оба смотрят на меня.

— Ты беспристрастный зритель, — объяснил Декстер.

— Она твоя девушка, — пожаловался Джон Миллер. — Это небеспристрастно.

— Она не моя девушка, — Декстер посмотрел на меня, словно это могло меня обидеть, и это доказывало, что он совсем меня не знает. Он сказал: — Я имею ввиду, что мы возможно будем встречаться, — здесь он сделал паузу, ожидая, что я вставлю что-нибудь, но я этого не сделала, поэтому он продолжил. — Но ты личность со своим мнением и убеждениями. Верно?

— Я не его девушка, — сказала я Джону Миллеру.

— Она любит меня, — сказал ему Декстер, словно внес поправку, и я почувствовала, как запылало лицо.

— В любом случае, — продолжил он. — Реми? Что ты думаешь? Это считается или нет?

— Угу, — говорю я. — Я думаю, что считается. Возможно, как половинка.

— Половина! — Декстер посмотрел на меня с таким довольным видом, словно он сам вытащил меня из болота. — Великолепно. Итак, если ты принимаешь этот вызов, тебе нужно съесть девять с половиной бананов.

Джон Миллер задумался на секунду. Позже, я узнала, что деньги в желтом доме были в дефиците, и подобные пари обеспечивали баланс налички, перетекающей от одного человека к другому.

Двадцать баксов означали еду и пиво, по крайней мере, на пару дней. И это было действительно всего лишь девять бананов. И половинка.

— Хорошо, — сказал Джон Миллер. И они пожали руки. До начала пари следовало собрать свидетелей. С задней веранды пришел Тед вместе с девушкой, с которой он встречался, представив ее как Ужасная Мери (я предпочла не переспрашивать), и после неудачных попыток найти клавишника Лукаса, было одобрено принять собаку Декстера Маки на замену. Мы все собрались вокруг стола или на длинном уродливом коричневом диванчике возле холодильника, в то время как Джон Миллер делал глубокие вдохи и потягивался, словно готовился бежать пятьдесят ярдов.

— Окей, — сказал Тед — единственный, у кого работают часы, а поэтому хронометрист. — Пошел!

Если вы никогда не видели, как кто-то принимает участие в соревновании с едой, как и я к тому моменту, вы бы предположили, что это может быть захватывающим. Хотя пари не заключалась в том, чтобы съесть девять с половиной бананов быстро: надо было просто съесть девять с половиной бананов. К четвертому банану или около того стало скучно, Тэд с Ужасной Мери пошли в Ваффл Хауз, оставив меня, Декстера и Манки ждать следующие пять с половиной бананов. Оказалось, что нам это не потребовалось: Джон Миллер признал поражение на середине шестого банана, затем аккуратно поднялся и пошел в ванную.

— Надеюсь, ты не убьешь его, — сказала я Декстеру, как только дверь закрылась на замок.

— Никогда, — ответил он с легкостью, потягивая спину на стуле. — Видела бы ты его в прошлом месяце, когда он съел пятнадцать яиц подряд. Тогда мы беспокоились. Он весь покраснел.

— Знаешь, — говорю я. — Забавно, что тебе никогда не приходилось есть огромное количество продуктов.

— Неправда. Просто я продвинулся после завершения уровня мастера всех вызовов в апреле.

Мне даже противно было спросить, как можно заработать такой титул, но любопытство взяло надо мной верх.

— Как же?

— Двадцать две унции майонеза Миракл Вип, — ответил он: — За двадцать минут.

Только мысль об этом заставила мой желудок сжаться. Я ненавидела майонез и то, что с ним подают: яичный салат, салат с тунцом, даже яйца со специями.

— Это отвратительно.

— Я знаю.

Он произнес это с гордостью.

— Я никогда бы не побил это, даже если очень постарался.

Я ума не приложу, что за человек такой, который получает удовольствие от постоянных состязаний. А Декстер держит пари по любому поводу, не важно — подконтрольны они ему или нет. В недавние фавориты вошли Спорим На Четвертак Следующая Машина Будет Голубой Или Зеленой, За Пять Баксов Я Приготовлю Что-нибудь Съедобное Из Консервированной Кукурузы, Картофеля Фри и Горчицы в Кладовке, и, конечно же, Сколько Штатов Ты Сможешь Назвать Пока Та Женщина В Химчистке?

Лично я назвала двадцать. Декстер был на девятнадцатом, и был близок ко взрыву мозга.

— Калифорния, — сказал он, наконец, бросая нервный взгляд на дверь химчистки, где женщина говорит с кем-то за прилавком.

— Уже говорил, — отвечаю я.

— Висконсин.

— Монтана.

— Южная Каролина.

Дверь открылась: это была она.

— Игра закончена, — говорю я: — Я выиграла.

— Не выиграла!

Я поднимаю пальцы, которые загибала.

— Я обошла на один, — сказала я: — Плати.

Он начинает рыться в карманах, вздыхает, затем подтягивает меня ближе, обнимает за талию и зарывается лицом в шею.

— Неа, — говорю я, положив руки ему на грудь: — Не работает.

— Я буду твоим рабом, — шепчет он мне, и я чувствую, как по спине пробегает холодок, затем быстро отряхиваюсь, напоминая себе, что каждое лето у меня есть парень, тот, кто ловит мой взгляд после того, как школа заканчивается, и обычно все длится до поездки на пляж, куда мы отправляемся всей семьей каждый август. Единственная разница сейчас заключается в том, что я еду на запад вместо востока. И мне нравится думать об этом, таким образом, используя компас, что-то каменное, что останется неизменным еще долгое время после того, как я уйду.

Кроме того, я уже знаю, что у нас не будет долгих отношений. Он уже такой неидеальный, проявились все его трещинки и изломы. Я могу только вообразить, что за крах стоит за всем этим, глубоко в основании. Но, тем не менее, все еще сложно сохранять голову ясной, после того, как он поцеловал меня в июле, когда вместе с этим идет соревнование внутри меня.

После всего, кажется, что у нас все еще есть время.

— Вопрос в том, слышал ли он уже Речь? — спрашивает Джесс.

— Нет, — отвечает Хлоя.

— Вопрос в том, спала ли ты с ним уже?

Они смотрят на меня. Это не грубо с их стороны — спрашивать, конечно же: обычно это было общеизвестно — общее предположение. Но сейчас я колеблюсь, что расстраивает.

— Нет, — наконец говорю я. Задержка дыхания — шок! — произнес кто-то, затем тишина.

— Вау, — сказала Лисса, в конце концов. — Он тебе нравится.

— Это не важно, — говорю я, не опровергая это, что вновь порождает молчание и обмен взглядами. В Местечке заходит солнце, я чувствую, как легко волнуется подо мной трамплин, наклоняюсь назад, вытягиваю пальцы по прохладному металлу пружин.

— Ни Речи, ни секса, — подводит итог Джесс. — Это опасно.

— Может он другой, — предполагает Лисса, помешивая пальцем свой напиток.

— Все одинаковые, — говорит ей Хлоя. — Реми знает это лучше, чем любая из нас.

Это напоминает о моем строгом следовании плану, касающемуся отношений, и лучшие друзья следят за сроками, словно набрасывая заголовки, детализируют мои отношения. Речь обычно следует как раз тогда, когда фаза безрассудного романтичного забавного-нового-парня доходит до точки кипения. Это был мой способ нажать на тормоз, медленно уйти, и обычно требовал от меня отстранить Кена, кем бы он ни являлся уже в моей жизни, со словами подобными этим: эй, ты действительно мне нравишься, и нам весело вместе, но, знаешь, я не могу воспринимать все серьезно, потому что я уезжаю на пляж/ действительно собираюсь сосредоточится на школе осенью/ только переживаю расставание и не готова к долгим отношениям. Это была летняя речь: зимняя/праздничная была похожа на нее, только необходимо было вставить я собираюсь кататься на лыжах/ собираюсь сосредоточиться до выпускного/ последнее время загружена семейными проблемами. И обычно парни принимали это двумя способами. Если я им действительно нравилась, типа носи-мое-кольцо-люби-меня-всегда, они ускорялись, что было хорошо. Если я им нравилась, но они хотели притормозить, увидеть границы, они кивали и с достоинством говорили, что чувствуют то же самое. И я могла перейти к следующей ступени, которая — и я этим не горжусь — обычно включала переспать с ними. Но не сразу. Никогда сразу, никогда больше. Мне нравилось наблюдать, как появляются новые трещины, и избавляться от тех, с чьими недостатками я не могла бы долго мириться, т. е. более шести недель, которые обычно завершались фазой забавного-нового-парня.

Тогда мне было легко. Нет, я была разборчивой. Видите? Большая разница. И, кроме того, что-то было не так с Декстером. Когда бы я ни старалась вернуться к заданному пути, что-то меня останавливало. Я могла бы поговорить с ним, и он бы выдержал разговор. Я могла переспать с ним, и он был бы в порядке — более чем в порядке — и с этим тоже. Но где-то глубоко в подсознании что-то подсказывало мне, что может он и не будет, может, он будет думать обо мне хуже или что-то вроде того. Я знаю, это было глупо.

И, кроме того, мне некогда. Вот в чем дело, правда.

Хлоя открыла бутылку воды, сделала большой глоток, затем добавила глоточек из крошечной бутылочки с бурбоном.

— Что ты делаешь? — спросила она меня.

— Просто наслаждаюсь, — ответила я, делая большой глоток диетической колы Зип. Казалось, что сказать это было легко, просто побродив в моих мыслях.

— Он тоже уезжает в конце лета, знаешь ли.

— Тогда почему ты не скажешь ему Речь? — спросила Джесс.

— Я только, — я потрясла стаканом. — Я еще не думала об этом, если честно.

Они посмотрели друг на друга, делая из этого выводы.

— Мне кажется, он действительно милый, Реми. Он хорошенький.

— Он неуклюжий, — проворчала Джесс.

— Он продолжает наступать мне на ноги.

— Может быть, — сказала Хлоя, словно ее только осенило, — У тебя просто большие ноги.

— Может быть, — ответила Джесс, — Тебе следует заткнуться.

Лисса вздохнула, закрыв глаза.

— Девочки. Пожалуйста. Мы говорим о Реми.

— Мы не обязаны говорить о Реми, — сказала я. — Мы действительно не обязаны. Давайте поговорим о ком-нибудь еще.

На секунду наступила тишина: я отпила еще немного своего напитка, Лисса закурила сигарету. Наконец Хлоя произнесла:

— Знаешь, прошлой ночью Декстер сказал, что даст мне десять баксов, если я простою на голове двадцать минут. Что он имел в виду, черт возьми?

Они все смотрят на меня. Я говорю:

— Просто игнорируй его. Дальше?

— Мне кажется, Адам с кем-то встречается, — внезапно говорит Лисса.

— Хорошо, — сказала я. — Смотрите, это интересно.

Лисса провела пальцем по ободку своего стакана, наклонила голову, отчего одна кудряшка начала легонько раскачиваться. Прошел почти месяц с тех пор, как Адам бросил ее, и она перешла от своей плаксивой стадии к стадии постоянной грусти, со случайными моментами, когда я слышала ее громкий смех, который затем прекращался, словно она забывала о том, что больше не предназначена быть счастливой.

— Кто она? — спрашивает Хлоя.

— Я не знаю. Она ездит на красной мазде.

Джесс смотрит на меня, трясет головой. Я говорю:

— Лисса, ты ездила к его дому?

— Нет, — отвечает она, а затем смотрит на нас. Мы, конечно, все уставились на нее, мы знаем, что она лжет.

— Нет! Но на днях на Виллоу проводились ремонтные работы и тогда я…

— Ты хочешь, чтобы он думал, что ты слабая? — спрашивает ее Джесс.

— Ты хочешь доставить ему удовольствие этим?

— Как он уже может с кем-то встречаться? — говорит ей Лисса, и Джесс просто вздыхает, качая головой.

— Мне еще не совсем хорошо, а он уже с другой? Как так может быть?

— Потому что он придурок, — говорю ей я.

— Потому что он парень, — добавляет Хлоя. — А парней это не трогает, они не отдают себя полностью и еще лгут. Поэтому к ним нужно относиться с тревогой, не доверять и держать на расстоянии вытянутой руки, если это возможно. Правильно, Реми?

Я смотрю на нее, и вот снова: перемена в ее глазах означает, что она увидела во мне что-то, что не может узнать, и это ее беспокоит. Потому что если бы я не была той холодной, жесткой Реми, то она не была бы той Хлоей также.

— Правильно, — я улыбаюсь Лиссе. Мне надо себя вести так, правильно. Тогда она не догадается.

— Абсолютно.

Группа вовсе не называется Джи Флэтс. Это было лишь их название для свадьбы, которое им пришлось взять из-за инцидента, в который был замешан фургон, власти Пенсильвании и брат Дона Майкл, который был в этом деле адвокатом. Выступление на свадьбе моей матери было вроде оплаты по счетам, но вместе с тем было самое подходящее время, чтобы переехать, как группа — а ее настоящее название было Truth Squad — поступала каждое лето.

За прошедшие два года они колесили по стране, всегда следуя следующей схеме: найти город с местной сценой, арендовать дешевые апартаменты и начать играть в клубах. В первую неделю они все находили работу, предпочтительно в одном месте, с тех пор как они делили транспортное средство. (Сейчас Декстер и Лукас работали в Флэш КамераБ в то время как Джон Миллер готовиллатте в Джамп Джава, а Тед упаковывал бакалейные товары на рынке Мэйерс). Хотя некоторые из этих парней ходили в колледж, а в случае Теда — имели диплом, они всегда легко находили работу, которая не требовала бы переработки или мозгов.

Затем они покоряли клубную сцену, в надежде, что будут устраивать шоу каждую неделю, как в Бендо. Ночи вторника, которые были самые тихие здесь, теперь были в их полном распоряжении.

Они были в городе всего пару дней, когда я впервые встретила Декстера в Дон Моторс: тогда они спали в фургоне, в городском парке, пока не нашли желтый дом. Теперь казалось, что они будут слоняться до тех пор, пока не придется бежать из города, так как задолжают кому-то или нарушат закон (так уже случалось ранее) или им просто станет скучно. Все планировалось как непостоянное: они хвалились, что могут упаковать вещи и уехать за час, и уже водить пальцем по помятой карте из бардачка фургона, в поисках нового пункта назначения.

Так может быть, это удерживало меня от Речи, идея, что его жизнь в настоящий момент была такой же непостоянной, как и моя. Мне не хотелось быть как другие девушки в других городах, слушать концерты Truth Squad и охнуть по Декстеру Джону, рожденному в Вашингтоне, под знаком Рыб, солиста, держателя пари, постоянный адрес неизвестен. Его история была настолько дремучей, насколько ясной была моя, казалось, что собака — это вся семья, которая его интересует. А я Реми Старр, жила в Лэйквью, теперь в Стенфорде, не решившая, какой предмет выбрать, склоняющаяся к экономике. Мы встречаемся всего несколько недель, мало. Нет необходимости следовать протоколу.

В ту ночь я, Хлоя, Джесс и Лисса пришли в Бендо около девяти. Truth Squad уже играла, и толпа была небольшой, но полной энтузиазма. Я заметила, потом быстро сделала вид, что не заметила, что она состояла из девушек, некоторые из них пробрались очень близко, прямо напротив сцены, они держали пиво и раскачивались под музыку.

Музыка, по правде, была смесью каверов и оригиналов. Каверы были, по словам Декстера, «необходимым злом» — требуемыми на свадьбах и необходимыми в клубах, по крайней мере, в начале, чтобы избежать побоев крышками от пива и сигаретными окурками. (Это уже тоже случалось). Но Декстер и Тед, которые организовали группу на первом году старшей школы, предпочитали собственные композиции, самыми великими и многообещающими из которых были картофельные песни.

К тому времени, как мы сели, группа закончила последнюю версию песни «Дай мне три шага», и собравшиеся девушки захлопали и загикали. Несколько секунд шла проверка струн, затем совещание между Тедом и Декстером, и потом Декстер объявил:

— Мы собираемся исполнить для вас оригинальную песню. Современную классику. Ребята, это «Картофельная песня».

Еще больше подбадриваний от девочек, одна из которых — полногрудая рыжая с широкими плечами, которую я узнаю по бесконечным пересечениям в дамской комнате — подходит ближе к сцене, так, что она практически у ног Декстера. Он ей улыбается, вежливо.

— Я увидел ее в продуктовом отделе, — начинает Декстер. — Поздно в прошлую субботу. И прошло уже семь дней с тех пор, как она ушла…

Еще одно громкое гикание от того, кто, по-видимому, уже являлся фанатом «Картофельной песни». Хорошо, подумала я. Здесь дюжина человек, от кого это могло исходить.

— Ей понравилось мое нежное филе, мои животные намеки, — продолжал Декстер. — Но теперь она принцесса-веган, и живет на бобах. Она забросила сыр и бекон, клянусь Бургер Кингом, и когда я не стал делать то же самое, она вернула мне кольцо. И я стоял здесь, возле салата, с болью в сердце, — на этом месте он положил руку на грудь и выглядел печальным, что оживило толпу. — Надеясь, что эта красота, не признающая мяса, все еще будет моей. Она отвернулась к кассе, пятнадцать продуктов или меньше. И я знал, что это последняя попытка, поэтому я сказал…

Здесь он остановился, позволяя музыке играть, и Джон Миллер забарабанил быстрее, повышая ритм. Я видела, что люди в толпе уже подпевали слова.

— Не нужен мне томат твой гадкий, потому что я хочу картофель сладкий, — пел Декстер.

— Пюре, со сливками или кремом, тушеный, кусочками или ломтиками, как бы ты его не приготовила — все будет чудесно.

— Это песня? — спрашивает меня Джесс, а Лисса смеется и хлопает.

— Это много песен, — отвечаю я. — Это опус.

— Что? — говорит она, но я даже не повторяю, потому что теперь песня достигает своего пика, во время которого идет перечисление всевозможных овощей. Толпа выкрикивает, Декстер усиленно поет, заводя песню: когда они заканчивают, со звоном тарелок, толпа бурно аплодирует. Декстер наклоняется к микрофону, говорит, что они вернутся через несколько минут, затем спрыгивает со сцены, хватая пластиковый стакан. Я наблюдаю, как рыжая девушка подходит к нему, наступая, отрезая его от пути.

— Ооо, Реми, — Хлоя тоже это замечает. — У твоего мужчины поклонница.

— Он не мой мужчина, — я отхлебываю пиво.

— Реми с группой, — говорит Хлоя Джесс, и та фыркает.

— Это уже слишком для правила «никаких музыкантов». Дальше она будет в автобусе продавать футболки на парковке, показывать буфера, чтобы пройти за сцену.

— По крайней мере у нее есть что показывать, — говорит Джесс.

— У меня есть буфера, — Хлоя показывает на грудь. — Если они не свисают, это не значит, что они не существуют.

— Ладно, размер Б, — Джесс делает глоток своего напитка.

— У меня есть сиськи! — снова говорит Хлоя, немного громко — она уже приговорила пару минибутылочек в Местечке.

— Мои сиськи великолепны, черт возьми. Ты знаешь это? Они фантастические! Мои сиськи потрясающие.

— Хлоя, — говорю я, но, конечно, уже слишком поздно. Не только два парня, которые стоят рядом, проверяют ее грудь, но и Декстер, проскользнувший за мной, со смущенным видом. Хлоя краснеет — что для нее редкость — пока Лисса сочувственно похлопывает ее по плечу.

— Так это правда, — наконец говорит Декстер. — Девочки говорят о сиськах, когда они в группке. Я всегда так думал, но у меня никогда не было доказательства.

— Хлоя просто отметила это, — объясняет ему Лисса.

— Точно, — говорит Декстер, а Хлоя проводит рукой по волосам и поворачивает голову, словно она внезапно увлечена стеной.

— В любом случае, — продолжает он. — Картофельная песня прошла на «ура», вам так не кажется?

— Я согласна, — я двигаюсь ближе, а он скользит рукой по моей талии. Есть одна вещь, касательно Декстера: он совсем не так открыто выражает чувства, как это делал Джонатан, но у него есть особые движения, которые мне нравятся. Рука вокруг моей талии одно из них, но что меня сводит с ума, так это как он обхватывает пальцами мою шею, положив большой палец на пульс. Это так сложно объяснить, но каждый раз у меня холодок, словно он трогает мое сердце.

Я смотрю, а Хлоя смотрит на меня, как всегда бдительно. Я быстро отряхиваюсь от этих мыслей и допиваю пиво, когда приходит Тед.

— Отличная работа на втором куплете, — первое, что он говорит, и не милым тоном, а саркастическим и едким. — Знаешь, если ты искажаешь слова, то тем самым оказываешь песне плохую услугу.

— Искажаю какие слова? — говорит Декстер.

Тед громко вздыхает.

— Не она принцесса-веган, и живет на бобах. А она принцесса-веган, и живет за счет бобов.

Декстер смотрит на него, полностью в замешательстве, словно он только что прослушал прогноз погоды.

Хлоя говорит:

— Какая разница?

— Целое слово и есть разница! — фыркает Тед. — Жить за счет бобов — это правильный английский, который соответствует высшему обществу, принятым стандартам и статусу кво. Жить на бобах, однако, является более сленговым выражением низшего класса, что говорит не только о человеке, поющем песню, но и о музыке, которая его сопровождает.

— Все это из-за одного слова? — спрашивает его Джесс.

— Одно слово, — вполне серьезно отвечает Тед, — может изменить весь мир.

Момент мы все это перевариваем. Наконец Лисса говорит Хлое, достаточно громко, чтобы все услышали (она сама выпила одну или две минибутылочки), — Спорим, он хорошо сдал SAT.

— Шшшш, — так же громко отвечает Хлоя.

— Тед, — говорит Декстер, — Я услышал, что ты хотел сказать. И понял. Спасибо, что указал на различия, и я больше не сделаю этой ошибки.

Тед стоит и моргает.

— Ладно, — нелегко произносит он. — Хорошо. Ну. Я собираюсь покурить.

— Звучит отлично, — говорит Декстер и Тед уходит, пробираясь через толпу к бару.

Пара девушек у двери следят за тем, как он проходит, кивая друг другу. Боже, группа это ненормально. У некоторых женщин нет стыда.

— Впечатляет, — обращаюсь я к Декстеру.

— У меня большой опыт, — объясняет он. — Видишь ли, Тед очень фанатичен. И действительно, он хочет, чтобы нас услышали. Слушаешь его, киваешь, соглашаешься. Три шага. Проще простого.

— Проще простого, — повторяю я, и затем он скользит рукой к моей шее, располагая пальцы именно так, что меня опять настигает это странное чувство. На этот раз от него не так легко отделаться, и когда Декстер приближается ко мне, целует меня в лоб, я закрываю глаза и спрашиваю себя, насколько далеко мы зайдем. Может, это не будет целое лето. Может мне надо будет прекратить это раньше, чтобы предотвратить крушение в конце.

— Сообщение для Декстера, — говорит голос перед клубом.

Я смотрю вверх: это Джон Миллер, он щурится в свете дома.

— Сообщение для Декстера. Вы нужны в пятом проходе для проверки сцены.

Рыжеволосая девушка стоит за сценой, близко. Она поворачивает голову и следует взгляду Джона Миллера, смотрит прямо на нас. На меня. И я смотрю на нее, чувствуя себя собственницей того, что с уверенностью даже не могу назвать моим.

— Должен идти, — говорит Декстер. Затем наклоняется к моему уху и добавляет: — Подождешь меня?

— Возможно, — отвечаю я.

Он смеется, словно это шутка, и исчезает в толпе. Через несколько секунд я наблюдаю, как он карабкается на сцену, так неуклюже и неловко: он задевает одной ногой микрофон, из-за чего он начинает раскачиваться. Шнурки на одном ботинке, конечно же, развязаны.

— О, Господи, — говорит Хлоя. Она смотрит прямо на меня, качает головой, а я говорю себе, что она ошибается, так ошибается, даже когда говорит. — Ты труп.