Колючая Арктика

ЭПИЛОГ

Максим Кучаев остановился: зовет кто или послышалось? Зову он не удивился, в курортной Ялте у него было предостаточно знакомых — крымские журналисты общаются между собою.

— Эй, бухгалтер!

Кучаев улыбнулся: так звать его мог только один человек на свете — Сергей Гаранин. Выжил значит! Он обрадовался этому.

Максим Кучаев знал: замерзшего Сергея Гаранина подобрали в тундре, что ему еще в Черском ампутировали ноги и, для дальнейшего лечения — "вряд ли выживет!" — утверждали колымские врачи, — отправили на материк. Куда? Кучаев этого не знал. Да и не интересовался. С тех пор прошло предостаточно лет и память о Сергее Гаранине притупилась даже у самых злопамятных. Да, если честно признаться, не часто и Максим Кучаев вспоминал о нем, не такого они и были близки. Да мало ли у журналиста знакомых?! Но тут, неожиданно даже для себя, обрадовался — ведь Сергей Гаранин был оттуда, с Колымы! Колымы, притягивающей к себе Максима Кучаева через много-много лет!

— Земеля!

Да, так, должно быть, встретятся земляне на Марсе или на какой другой планете, так, должно быть, обрадуются друг другу, хотя один попал на Марс — Юпитер! Сатурн! Нептун! — с северного полюса Земли, а другой — с южного! Все равно — земляки!

— Бухгалтер! Он и есть, чтоб меня дождь намочил!

На стоянке у автостанции Кучаев увидел «Жигули» необыкновенно золотистого цвета и из машины, высунув голову из оконца, приветственно размахивал руками живой и веселый Сергей Гаранин.

Кучаев подошел, протянул руку.

— Рад видеть тебя живым!

— Ха, — Гаранин показал зубы. Фарфоровая, когда-то непробиваемая плотина уже была в золотых заплатах. — Ха! Мы рождены для жизни, Максим Леонидович! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Садись, Леонидыч в нашу тарахтелку.

Сергей Гаранин приоткрыл противоположную дверцу и Кучаев — старался же не смотреть! — увидел культяпки ног, запеленутые в кожу, бросилось в глаза и неестественно короткое туловище. Гаранин перехватил взгляд, вздохнул, но во вздохе не было скорби.

— Судьба играет человеком, а человек, болт ему в печенку, играет на трубе! Садись, садись, довезу в лучшем виде и бесплатно!

— Я так и понял, — улыбнулся Кучаев и протиснулся в машину.

— А это, — Сергей Гаранин самодовольно тронул мизинцем губу, — законная жена и верная спутница жизни З.И. Щеглова. Прошу знакомиться и любить, по возможности, издалека.

Кучаев повернулся к женщине — изменилась, очень изменилась! Пополнела, что ли? Постарела? Седых волос нет — химия делает чудеса. Вот только с морщинами химия не может справиться. Со Щегловой Максим Кучаев не был знаком, но видел ее часто — как-никак, диспетчер авиапорта Черский!

Женщина протянула руку.

— Гаранина. Зинаида. Можно просто — Зина. А мне Сережа многое о Вас рассказывал. Уважает он Вас.

Руку Зинаида Гаранина протянула медленно и грациозно. Это для того, понял Кучаев, чтобы он успел разглядеть перстень на пухлой ручке З.И. Щегловой-Гараниной. Максим Кучаев не был знатоком по части драгоценностей, но понял сразу: вкрапленный в перстень камешек — большой камешек! — неподделен.

— Ах, — сказала З.И. Щеглова-Гаранина, — здесь такая жара, такая жара, что я прямо вся млею.

Голос у женщины — томно-курортный, с ленцой… Максим Кучаев мог бы поклясться, что у той женщины — З.И. Щегловой из арктического поселка — был совсем другой голос. Но, что было правдой, то правдой: лето в этом году обещало быть жарким. Впрочем, в Ялте всегда жаркое лето.

— Удобней, удобней располагайся, Леонидыч, — Сергей Га ранин направил лопасти вентилятора на Кучаева, — зачем к нам пожаловал? Перышко кому в задок воткнуть?

"К нам" — отметил Кучаев. Стало быть, не на отдыхе Сергей Гаранин с супругой, а живет здесь. На курорте бросил якорь.

— Я, вроде бы, тоже местный, — улыбнулся Кучаев.

— Ялтинский?! — обрадовался Гаранин. — Почему раньше не встречал? Я нашу брехаловку иногда почитываю, а фамилии твоей не попадалось. Или, как это, под кличкой работаешь? А?

— Не, не из Ялты я, но — крымский, — ответил Кучаев, — здесь по делу.

— Вот я и говорю, — хохотнул Гаранин, — пощекотать кого перышком приехал? Здесь материалу для прессы хватает. Каждой твари по паре! О, о! Смотри, Леонидыч! Туда смотри! Старый пердун из отдыхающих потащил какую-то шмакодявку… Сейчас ее в ресторан «Джалита» заволокет, а потом — пощекочет… Каленым железом его…

В Ялту Максима Кучаева действительно привели дела журналистские, дела чернобыльские. В эти дни, на всей многострадальной земле, одно имя существительное больше всех склонялось по падежам: "Чернобыль! Чернобылю! Чернобылем!" Слухи ползли по земле. Говорили, что на чернобыльской атомной станции вот-вот произойдет водородный взрыв и конец Киеву, простоявшему века, В газетах и по радио слова: "активная зона, радиация, бэр" повторялись так часто, что стали привычными. Но слова эти, произнесенные и напечатанные в бодром тоне, настораживали. И, когда один уважаемый академик печатно заметил, что сейчас важно работать точно и четко, не допустив ни единой ошибки, общественное мнение пришло к выводу: обязательно допустят какую-нибудь бяку. На что, на что, а на ошибки мы горазды!.. Что не попадало в печать, обрастало подробностями, полученными по радио ОБС-одна баба сказала! Да еще из-за бугра, сквозь эфирные помехи, просачивались недоброжелательные голоса. Говорили: власти готовят Киев к тотальной эвакуации! Говорили: киевские поезда народ берет с боем! Говорили: Днепр заражен и искрится… Много чего можно почерпнуть из-за бугра и по ОБС.

Максим Кучаев приехал из Киева всего несколько дней тому назад и кое-что из слухов мог подтвердить, а кое-что и опровергнуть. Ну, во-первых, Киев никуда эвакуироваться не собирался, но беженцы — что правда, то правда! — были. Во-вторых, Днепр не искрился, в третьих… В третьих, если применять артиллерийские термины, попадания радио ОБС были близки к цели… Да, была паника и киевляне спешили эвакуировать своих детей, на киевских вокзалах, в авиапортах и морпортах было не продохнуться от огромного количества испуганных людей. Да, разлилось тревожное ожидание по многомиллионному городу. Тревога выражалась во всем: в дешевой редиске, которую почти никто — боялись! — не покупал с рук. Редиска, не проверенная специальными приборами, могла оказаться радиоактивной! Пропадали горы клубники. Клубника, как выяснилось, впитывает в себя урановую заразу со страшной силой!.. День и ночь мылись киевские шоссейные дороги и тротуары, машины и трамваи — зараженные пылинки должны были вместе с водою исчезнуть в канализационных люках. Всегда и во все времена чистый Киев был болезненно стерилен…

Вдобавок ко всему, по киевским улицам ходили люди в каких-то странных хламидах-балахонах, сшитых из вышедших из моды болоньевых плащей. Утверждали — специалисты по панике всегда найдутся в трудную минуту! — что именно материал болонья, особенно иноземного производства, сохраняет грешное тело от воздеиствия вредных выбросов, идущих с покареженного припятского атомного котла, предохраняет сердце, легкие, печенки и селезенки от поражения невидимыми глазу частицами и излучениями. Людей в ку-клус-клановских болоньевых балахонах тут же прозвали — катастрофистами! Неологизм, рожденный чернобыльской катастрофой…

Вчера Максиму Кучаеву позвонил редактор одной из влиятельных киевских газет. Редактор — человек известный в журналистских кругах как интеллигент высшей марки, как человек ни разу в жизни не обидевший своего коллегу, человек, который ни разу не повысил голос — кричал в телефонную трубку так, что мембрана вибрировала:

— Кучаев! Максим Леонидович! Срочно! Поезжай в эту распроститучью Ялту и вдарь по сволочам печатным словом! Всю полосу тебе отдам! Мало — всю газету! В Христа! В Бога! В душу! Мать!..

Немного успокоившись, редактор рассказал, что в газету стали поступать письма — да что там поступать, косяком идут, как шпрота у острова Змеиного! — что после чернобыльской трагедии, частники — владельцы индивидуальных домов и государственных квартир — взвинтили цены! И с эти надо разобраться… И снова, словно напоминая, что вопрос очень серьезный, редактор-интеллигент помянул и Бога, и Христа, и мать…

— По Северу скучаешь, Сергей?

— По Северу?!

Цыганистые гаранинские глаза злобно сузились, рот сжался, цедя слова, словно пасту из залежалого тюбика.

— В рот пароход тому Северу! Дурак был! Зарабатывать, если, конечно, иметь котелок на плечах, — он постучал согнутым пальцем по голове, — и на юге можно! И совсем не плохо даже можно!..

— Точно, — не стал оспаривать эту мысль Кучаев, — люди везде работают, зарабатывают и с голода не умирают. Ты прав, Сергей.

Максиму Кучаеву стало не по себе, что он напомнил о Севере. Почему Сергей Гаранин должен мучиться ностальгическими воспоминаниями об Арктике? Ведь он ноги там оставил!

— Зарабатывают! — фыркнул Гаранин. — Гроши! — и неожиданно оживился, будто выиграл «Волгу» по спринту- Но Гаранин Сергей, сын собственных родителей, нигде не пропадет!

— Женщины выручат? — улыбнулся Кучаев и покосился на Щеглову. Гаранин рассмеялся.

— А ты злопамятный, гражданин начальник! Не-е, с женщинами покончено, Сергей Гаранин надеется только на себя. Силушка в жилушках еще имеется!

Он приподнялся над сиденьем на сильных жилистых руках, потряс култышками ног, задевая рулевое управление, плюхнулся на сиденье. Щеглова наклонилась над ним, платком убирая выступившие капли пота, нежно погладила по седым волосам.

— Не надо себя мучить, Сереженька.

— Отстань, мать!

— Я же как лучше, Сереженька.

— Тю, дура! Не встревай в мужские игры!

З.И. Щеглова-Гаранина обидчиво надула губы и отвернулась,

"А она сильно постарела", — подумал Максим Кучаев.

Сергей Гаранин рассказал Кучаеву, что живет в собственном доме на самом берегу Черного моря — "ничего себе домишко, справненький, с пристроечкой — коек двадцать выставить можно!" Что — "мечта моя — сам знаешь! — «Жигуль» есть. Хоть и с ручным управлением, но получен со скидкой — инвалид труда!" И что З.И. Щеглова, после соответственной длительной обработки, — "или меня слушайся, или катись колбасою на все четыре стороны! — Гаранин хоть и без ног, но без бабы не останется!" — оказалась бабой что надо,, "Вот только заводится с полуоборота, но в деньгах толк понимает. А выкобенивалась поначалу: не в деньгах, мол, счастье, Сереженька… Сам знаю, не в деньгах, а в их количестве!"

Узнал Кучаев и о том, что детей у них нет и быть не может — не способным к этому делу оказался железный мужик Сергей Гаранин!.,

Рассказывает Сергей Гаранин о своей жизни, а в кучаевской голове, как заноза, засела фраза, произнесенная небрежно: "Ничего себе домишко, справненький, с пристроечкой — коек двадцать выставить можно!"

Он и сам еще не может понять, что его так насторожило в этом предложении? Хотя, обманывает себя Максим Кучаев, пытается себя обмануть. Иногда в жизни ему это удавалось.

— Сергей! — повернулся Кучаев всем корпусом к Гаранину.

— Ты, случайно, комнаты не сдаешь?

Очень хотелось Максиму Кучаеву услышать, что никакие комнаты Сергей Гаранин не сдает, а, если и сдает, то по такой цене, что себе в убыток — людям же надо где-то приткнуться временно.

— Обижаешь, обижаешь, гражданин начальник, своего, можно сказать, лучшего друга! — И действительно, в цыганистых глазах плещется обида. — Да для тебя… В любое время! За так! Хоть с женою приезжай, хоть со шмакодявкою какой. Шито-крыто! Могила!

На заднем сиденье расхохоталась З.И. Щеглова-Гаранина.

— Помнишь, Сереженька, этих?

— Помню, — рассмеялся Гаранин.

Они понимали друг друга, с полуслова. Телепатическая связь работала надежно.

— Смешной случай приключился? — поинтересовался Кучаев.

— Да уж смешнее некуда. Так и быть, расскажу. Только предупреждаю, — он шутливо потряс пальцем, — если повесть сообразишь из моих слов, гонорар пополам… Значит в прошлом году было дело: подходит ко мне пожилая парочка и спрашивает: "Квартиру мужу и жене не сдадите, хозяин?" Отвечаю: "Отчего же не сдать — по три рэ с носа. Такса!"..

Поселил я их в комнатушке на двоих, а паспорта взял — еще жулье какое попадется, все нажитое унесут! Глядь в паспорта, а они — какие там муж и жена! Курортный роман. Она с Красноярска, а он — москвич.

На заднем сиденье засмеялась З.И. Щеглова, но Гаранин так посмотрел на нее, что она сразу умолкла. В строгости держал жену Сергей Гаранин.

— Стало быть, всем ясно, она с Красноярска, а он — москвич. Однако, помалкиваю в тряпочку — это их горе! Но, когда с ними рассчитываться стал, тут-то я их и прихватил за жабры: "Извините, говорю, с вас по червонцу с носа. Итого: двое суток — сорок рэ!" "Отчего же? — поинтересовался тот. — Отчего же?"

И Гаранин показал, как тот приподнял удивленно нос. — "Отчего же? Мы же с Вами так не договаривались?"

— Какой хамлюга! — вновь вмешалась З.И. Щеглова-Гаранина. — Чего они себе только не позволяют на курортах!

— Молчи, мать!.. Они, видите-ли, договаривались! Тут-то я и врезал ему всю правду-матку. Говорю: разврат в курортной зоне я поддерживать не собираюсь. Не заплатите, сообщу по адресу, согласно паспортной прописке… Заплатили, как миленькие…

— Значит, сдаешь комнаты? Так я и думал.

— А я что, — хуже других? Что я, шиломделанный! Житьу моря и водичкой не поплескаться!

З.И. Щеглова-Гаранина, внимательно следившая за разговором, вставила и свое слово.

— Сейчас, Максим Леонидович, опасно, сейчас очень даже опасно сдавать комнаты. Прямо-таки рискуешь. А вдруг они, — Щеглова-Гаранина показала испуганными глазами в сторону автостанции, там все прибывали и прибывали автобусы и троллейбусы, под завязку набитые отдыхающими, — а вдруг они оттуда… Вдруг они заражены…

— Откуда? — не понял Кучаев.

— Из Чернобыля, — доверительно пояснила Щеглова.

— Как это — заражены? — оторопел Кучаев. Даже он, решивший уже ни чему не удивляться, опешил. — Как это? Чем заражены? Вирусами гриппа? Холерой?! Чумой?!

— Частицами, — обидчиво ответила Щеглова-Гаранина, — частицами, испускающими излучение. Говорят, вечером на ялтинскую набережную выйти опасно.

— Почему? — Кучаеву захотелось завыть волком. — Почему?

— А потому! Которые оттуда — светятся.

Кучаев взглянул на Гаранина: не слышишь, какую ересь несёт твоя зазноба? Скажи что-нибудь! Одерни ее! Но тот только ухмыльнулся: что с бабы возьмешь! Где промолчать бы надобно, болтает что попадя!

— Сергей!

— Ну я — Сергей. Что случилось?

— Да как она так может?

Кучаев хватался за спасительную последнюю соломинку, его мозг отказывался что-либо понимать, воспринимать… Вот сейчас Сергей Гаранин врежет этой… дуре!

— Как говорится, — ухмыльнулся Гаранин, — береженного и Бог бережет!.. Так куда прикажете доставить Вас, гражданин начальник?

Из приемника доносилась тихая музыка и в ее звуках, в общем^го нейтральных, совершенно далеких от маршевых, Максим Кучаев вдруг уловил беспокойные тревожные нотки, чернобыльские нотки, трагедийные… В этой камерной музыке — наверное, под нее даже танцевать можно! — Кучаеву слышались солдатские шаги в тяжелых кирзовых сапогах, раскаты сражений, полыхание пожарищ — горит крыша над четвертым блоком! — металлические голоса — продукт раций и переговорных устройств, пушечные взрывы выбрасываемого в воздух пара и марганца — отчет с театра военных действий, а не успокаивающая музыка. И на ее фон, не заглушая веселые звуки, накладывается голос киевского редактора-интеллигента: "Срочно выезжай в эту распроститучью Ялту…"

Не прощаясь, Максим Кучаев распахнул дверцу и вылез из машины.

— Обидчивые мы стали!.. На себя бы оглянулись!

Задерживать Кучаева Гаранин не стал. Не стал и выяснять отношений. Понял Сергей Гаранин главное: отныне и навсегда они больше чем чужие, они — враги.

— Тю, ненормальный какой-то, — подала голос З.И. Щеглова-Гаранина, — не бери в голову, Сереженька. Ты же сам мне говорил…

— Молчи, дура!

— Как что, сразу — дура!

— Дура — она дура и есть!..

— Я ж, как ты хочешь…

Максим Кучаев поспешно отошёл в сторону, прислонился к парапету. И вскоре до него донеслись знакомые голоса З.И. Щегловой и Сергея Гаранина, он их сразу вычленил из десятка других.

— А, чтобы вы хотели, мамаша?! Такая такса! Не мы ее устанавливали, не нам ее и отменять… Два рубля — это когда было? Это еще до того было! Сейчас с киевских берем по пять рублей… А с припятской пропиской — извините! — восемь рублей койкоместо. За риск!

— Милицию бы на вас!

— Ты нас, мамаша, милицией не пугай! Ты же не пугала меня, когда я кровь в Афганистане проливал! Когда я обе но женьки положил там на алтарь Отечества…

— Максим Кучаев, неожиданно даже для себя, улыбнулся. Он понял, отныне ему предстоят бессонные ночи за письменным столом, что он не успокоится до тех пор, пока не напишет о Сергее Гаранине все, что знает о нем и о чем догадывается.

И, уже в автобусе, засыпая на мягком сиденьи" Икаруса", — усталый Максим Кучаев подумал, что во всей этой истории, истории протяженностью от Колымы до Ялты, ему жаль только одного человека, жалко ту, которую когда-то любил полярный летчик Сережа Щеглов.