Командировка в ад

Глава 5

Распечатать одноразовый шприц, наполнить, удалить воздух. Открыть локтевой сгиб больного, заставить его несколько раз сжать и разжать кулак, попасть иглой в вену, надавить на поршень. Пригласить следующего или просто перейти к другой койке. Две минуты на пациента. В лучшем случае — тридцать инъекций в час, три сотни в день на одного медика, если впахивать от темна до темна.

Но это для содержащихся в больнице, она невелика. Или пришедших своими ногами на прием. А теперь считаем. В городке до эпидемии жило до тридцати тысяч, и полстолько в селах, в хуторах. А ведь группа сюда ехала из-за Благоевичей, с вероятностью один к трем могли избрать два других сельских уезда, включенных в карантинную зону. Даже если для четверти живших здесь помощь запоздала… Все равно, ее ждут порядка ста тысяч человек!

Утро, а Несвицкий чувствовал себя выжатым лимоном. Даже восторженный доклад Дворжецкого, что кубик плазмы содержит больше активных тел, чем четыре кубика зачарованной воды, вяло скользнул мимо сознания. Все равно узким местом остается путь к пациенту. На пределе возможностей, работая на износ, волхв сумеет наворожить больше, чем уцелевшие медработники из больницы успеют вколоть. Упс… Нужно пятьдесят литров плазмы! Несколько недель напряженного труда. Саму плазму тоже получить не быстро, переработав донорскую кровь в центрифуге. Время, время…

Утонув в расчетах, Николай заставил себя отложить их. Попросил больничарку принести второй завтрак поплотнее, а потом пригласить главврача. Первый завтрак перестал ощущаться в утробе буквально через пятнадцать минут после того, как отложил салфетку. Причем сербская кухня — очень сытная.

Как только работники больницы узнали, кто их настоящий спаситель, он окружили Несвицкого заботой и почетом. Казалось, щелкни пальцами, и местные дамы соревновались бы за право мыть ему ноги и как в Библии — вытирать их своими волосами. Предоставили лучший кабинет, исполняли любой каприз. Чуть придя в себя, женщины вспомнили о внешности, начали краситься. Возникни у волхва похотливое желание, благодарные сербки в очередь бы встали, готовые утолить нужду. Марине этого лучше не видеть. Поэтому ночевал Николай у Ольги — под присмотром ее семьи. Вот и сегодня, поутру осмотрел их, убедился в эффективности лечения и снова заспешил к больнице на «турине» Милоша.

С главврачом обсудил создание летучих бригад: с транспортом, с умеющим делать инъекции человеком и непременно с вооруженным полицейским — зачарованная плазма сейчас воистину бесценна. Главврач обещал привлечь к делу самых авторитетных людей города, жаль, что бан, то есть председатель скупщины, умер уже на второй день трагедии.

Кружилась голова, мысли путались. Так, до следующего сеанса работы с плазмой необходимо поспать, посоветовал себе Несвицкий, но исполнить обещание не успел — вошел Касаткин-Ростовский.

— Держишься? Не перегори, — он тяжело опустился на стул. — Мне хреново. Похоже, заболеваю.

— Это ты у хорватов подхватил?

— У них. А как вышел, меня комар цапнул. И Володьку, тот пластом лежит. Кстати, Васька аж порхает. И больные на него кашляли, и комаров на себе раздавил дюжину — до лампочки. Или твои тельца у него в крови геройствуют, или организм выработал иммунитет. В общем, живчик.

— Расскажи толком, что нам с тех хорватов.

— Нам нужны союзники, а не враги и, тем более, в тылу.

— Перешли на нашу сторону?

— Нет пока. Но уже повернулись к нам лицом, а не гузицей. Как поправятся, будет человек семьдесят-восемьдесят в строю. Прикинь, три бронемашины с крупнокалиберным пулеметом, ручные пулеметы. Это же фактически мотострелковое армейское подразделение! Причем личный состав весьма скверно относится к немцам и при случае готов им выпускать кишки.

— Все так думают?

— Вряд ли. Пяток-другой отсеется. У кого-то семьи дома, и они за них боятся. Завтра выведут первую группу охранять порядок. Осмотрят с местными полицейскими дома, вывезут и похоронят трупы, сгонят бесхозный скот. Брошенные или выморочные жилища опечатают. Короче, наведут ордунг лучше немецкого. Эй! Ты меня слышишь?

— Да… Позови больничарку, пусть принесет мне термометр. И инъекцию с той плазмой, что обработал с утра. Тебе, Боря, тоже срочно надо кольнуться.

В течение дня симптомы сербского гриппа в той или иной степени проявились у всех членов отряда Касаткина-Ростовского. Зато Василий Негожин демонстрировал собой первый случай полного излечения.

Несвицкий, понимая, что группа практически парализована, собрал ее в выделенном для него покое больницы — и тяжело переносящего заразу Черненко, очень медленно идущего на поправку, и остальных, держащихся на ногах. Проследил, чтоб им сделали повторную инъекцию — тут не до экономии. После уколов, глядя на обессиленное военно-медицинское воинство, заполнившее кабинет, произнес таинственные слова:

— Нам осталось уколоться и упасть на дно колодца, там пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда[5].

Борис уже не раз замечал у друга необычные выражения, например, выговариваемое с ненавистью «фашисты» применительно к немцам, но привык. Другие не обратили внимания.

Из-за вспышки заболевания в их группе второй день нахождения в Високи Планины получился скомканным, но не бесполезным. Медики по-прежнему обрабатывали больных, выздоравливающим назначали витамины и другое общеукрепляющее. Сербы, переносившие грипп на ногах, уже на второй день после инъекции чувствовали себя лучше, начинали действовать, и в городок постепенно возвращалась нормальная жизнь.

Самым впечатляющим оказался «полицейский парад». Негожин выстроил пятерых пришедших в себя местных полицейских и принялся учить с ними команды на варяжском языке. Откуда прибыли волонтеры, уже ни для кого не являлось секретом, в отличие от того, каким чудом пришельцы сумели приручить диковатую хорватскую роту. Пусть не всю, а только взвод с тремя бронемашинами. Сине-красные взяли Василию под козырек и, чувствуя в нем реального, а не диванного воина, четко исполняли приказы. Старшим у хорватов был капрал Ковачич, только утром похоронивший сына. Злой, осунувшийся, полицейский буквально источал решимость порвать в клочки немцев, допустивших распространение эпидемии. Но сейчас задачи стояли более прозаические — навести порядок, не допустить мародерства, справедливо распределить зачарованную плазму и запасы продуктов.

Впечатленный «парадом», Несвицкого пришел навестить главврач Срджан Радонич, немолодой мужчина, в свое время с отличием окончивший Берлинский университет и променявший перспективу карьеры в сердце Рейха на возвращение домой. После нескольких фраз Николай задал ему вопрос, мучивший членов отряда последние дни:

— Брате, почему вам забросили с самолетов только витамины и жаропонижающие? Неужели немецкие маги не могут наворожить достаточное количество лечебного раствора?

Доктор присел на кушетку Николая. Посмотрел на других варягов, прислушавшихся к разговору. Милица хотела перевести вопрос, но Радонич прекрасно понял без перевода и тоже ответил на варяжском, правда, иногда вставляя местные слова.

— Конечно — могут. Но им не выгодно. Подумайте сами, другове, фармацевтическая промышленность выпускает пилюльки на десятки миллиардов экю в год, и это в одном только Рейхе. Полная медицинская страховка, чтобы тебя пролечили обычными медикаментами, стоит для пациента несколько сотен экю в год, в зависимости, какие случаи покрывает. За счет этого живут такие как я — врачи вчерашнего дня. С радостью найду себе другое дело, чтоб только узнать: соотечественники вполне обеспечены чудодейственной плазмой. Правда, брате волхв! — Радонич даже перекрестился, чтобы все уверовали в его искренность. — У меня подагра прошла. Один наш хронический пациент-алкоголик, он ракии выпил за жизнь больше, чем иной автомобиль бензина, поправил печень, она теперь не больше, чем в его юности. У больничарки-кастелянши, ведающей бельем, начались месячные! Хоть климакс прошел лет пять назад, и вот — за сутки не только выздоровела, но и помолодела. Насколько я знаю, только Варягия и Нововарягия обеспечены целебным раствором. Наверное — и плазмой. Хорошо вам… Здесь запрещено делать много, чтоб цена сохранялась выше небес, а мы, медики, заодно не теряли кусок хлеба.

— Надо Ковачичу и Оршичу передать ваши слова, — со своей койки бросил Касаткин-Ростовский. — Пусть знают, кому служили.

— Всем нужно знать… — Черненко, наконец, смог принять сидячее положение. — Господин Радонич! У вас работала школьная радиостанция. Потом замолкла. Что случилось?

— Не догадываетесь? В школу ворвались хорваты, отмутузили нашего физика, а радиостанцию разбили.

— Не восстановить? — спросил Несвицкий.

— Кто же ее восстановит? Старая военная. Ламповая. Физик умер. Но не от побоев, а от гриппа.

— Борис Иванович! Дозвольте отлучиться в школу — посмотреть, — встрепенулся волхв-связист.

— Володя, нет. Доктор приказал лежать. Вдруг завтра заваруха, а из тебя боец — как из навоза пуля? — осадил Черненко князь.

— Боец… — протянул Радонич. — Давно заметил, что у каждого из вас под курткой топорщится кобура. Даже у вас, господине волхв, — он посмотрел на Николая.

— Намекаете, что я не только спаситель людей, но и убийца? — усмехнулся Несвицкий. — Вы правы. Я был на войне и убивал. Много и за правое дело. Но если где-то в небесной бухгалтерии ангел ведет счет моим грехам и заслугам, то по соотношению убитых и спасенных баланс в мою пользу. С бо-ольшим перевесом.

— Да… За одни только Високи Планины вам многое спишется, — согласился врач. — Отдыхайте, другове.

К школьной радиостанции Владимир пробрался лишь на следующий день, узрев на месте следы разгрома. Кожух и приемника, и передатчика снят. Все лампы разбиты. Возможно — прикладом. Повреждены катушки индуктивности, некоторые конденсаторы… И, конечно, нигде не найти схему этого оборудования. Пейзаж не украшало засохшее бурое пятно на рабочем столе, будто там кого-то приложили головой и какое-то времени держали. Нападавшие вели себя грубо не только по отношению к технике.

Открыв дверцы чулана, Володя присвистнул. С пола и до верха громоздились антикварные агрегаты с шильдиками «Войско Србии». Много любопытного нашлось и в ящиках стола, в том числе лампы стеклянные и лампы чисто военные в металлических колбах. До них хорватские вандалы не добрались. Никогда ранее не имевший дело с электронно-вакуумной техникой, связист успокоил себя старой варяжской мудростью «не короли горшки обжигают» и взялся за отвертку.

Под утро, когда коротковолновые сигналы еще проникают достаточно далеко, он, наконец, присоединил ключ к восстановленному аппарату. Дышавший над его ухом Касаткин-Ростовский с недоверием посмотрел на светящиеся шкалы и массивные верньеры старинных аппаратов, в глубине души сомневаясь, что эти реликты, к тому же разбитые и срочно восстановленные на коленке, что-то смогут.

— Пробуй!

Володя натянул на голову наушники для контроля и положил руку на ключ. Пип-пип-пи-бип понеслось в мировой эфир.

Ответную передачу он получил практически сразу. Видимо, радисты варяжского штаба заранее имели готовый текст послания и дежурили, прослушивая любительскую частоту, на которой вещал покойный учитель физики.

— Расшифруй!

— Сейчас… Минуту… Готово!

Присланное оказалось настолько «горячим», что князь опрометью бросился вниз к машине, завел мотор и газанул, направляясь к Благоевичам, где на мансарде ночевал Несвицкий. Там все еще спали. Князь еле растолкал Николая. Тот потянулся и встал, протирая глаза.

— Который час?

— Половина шестого. Ну, проснись!

— Что горит?

— Приказ из Москвы: срочно проникнуть в лабораторию компании БиоФарм, она примерно в паре километров южнее, в горах. Ближе к границе с другой бановиной. Наши считают: опасность заражения, возможно, исходит оттуда.

— Большая база?

— Не знаю, Коля. У местных интересовался мимоходом, говорят: человек сорок там работало до эпидемии. Более их не видели.

Остатки сна покидали Несвицкого. Голос его стал твердым, взгляд — сосредоточенным.

— Самим не справиться. Поднимай сербов. И хорватов — тоже. Я еду.

— А чаровать плазму? — на всякий случай спросил командир отряда.

— По возвращению. Надеюсь, до полудня обернемся…

Первым, что ожидало бригадного генерала Шварцкопфа на рабочем столе, было донесение об активности в радиоэфире в зоне особого внимания карантина. Та же школьная любительская радиостанция с позывным SRB879WW6 объявилась вновь около пяти утра. Сообщение… странное. Радист передал, что ситуация нормализуется, но много людей умерло. Вероятно, инфекция передается через укусы насекомых, а не воздушно-капельным путем. Далее шел список погибших от сербского гриппа: Бранислав Дуканович, Елена Дуканович, Любинко Друлович, Дарко Миланич…

— Будь они прокляты! Шайзе! — взорвался генерал, с ходу сообразив — это никакой не список умерших, а, скорее всего, код из отдельных букв в составе имен-фамилий, только этот код на раз-два не сломать. Значит, в Високи Планины действует некая группа, поддерживающая связь с внешним миром по радио. Добралась ли она до гребаного БиоФарма?

Адъютант, доставивший документы, замер по стойке смирно, ожидая, пока начальственный гнев не схлынет.

Сорвав телефонную трубку с аппарата словно чеку с гранаты, Шварцкопф отдал несколько приказаний. Получив отчет, набрал номер абонента в бановине Високи Планины.

Телефон затрезвонил в просторном кабинете, чей хозяин смотрел на свое рабочее место с портрета, перетянутого черной лентой. Заместитель, исполняющий обязанности главы лаборатории, вздрогнул от неожиданности и поднял трубку. Выслушав, доложил, что никаких попыток проникновения на объект посторонних не было. Вспыхнул от радости, что вот-вот, прямо сегодня, планируется эвакуация персонала на территорию Рейха.

Затем телефонный аппарат снова умер, исполнив долг.

Шваркопф не оставил свою трубу в покое и сделал последний звонок в цепочке последовательных мер: отдал команде Виттенштейна приказ немедленно вылететь на юг Сербии для зачистки объекта. Быстрее, пока непонятные личности, орудующие в Високи Планины, не опередили. Главное — следов и свидетелей не оставлять. Иначе заслуга перед министром и лично канцлером станет в их глазах не поводом для поощрения, а эпическим провалом…

Асфальтированная дорога, образовавшая настоящий серпантин на подъеме, на последнем полукилометре внезапно выпрямилась, словно сжалившись над путниками, и вывела к воротам базы «БиоФарма» по ровной финишной прямой. Два бронированных автомобиля впереди и три одинаковых тентованных грузовика в колонне с красно-синими отметинами не давали повода к сомнениям: прибыла хорватская военная полиция. Первая машина вперлась пятнистым рылом в ворота и просигналила. Сидевший в кабине рядом с водителем Касаткин-Ростовский приготовился строить дежурного на проходной с еще большей свирепостью, чем хорватского часового, но неожиданно створки ворот расползлись в стороны. Мужик в синей униформе с большими буквами BPH на груди приветственно, даже как-то радостно махал руками, призывая въезжать внутрь, что и было сделано.

— Герр управляющий ждет вас! — сообщил субъект, стоило князю ступить на плиты внутреннего дворика, из чего однозначно следовало: их приняли за кого-то другого.

Несвицкий, ехавший в следующем броневике, тоже оценил ситуацию и велел хорватам рассредоточиться, взяв территорию под охрану. Взвод Ковачича поместил у самых ворот, велев запереть их. Происходило нечто непредусмотренное. Затем бегом кинулся за Борисом.

Два князя вместе вошли в директорский кабинет. Субъект за столом, основательно истощенный болезнью, растянул в улыбке прозрачные губы.

— Я — исполняющий обязанности начальника объекта Максимилиант Вирт. Герр генерал из Берлина обещал сегодня эвакуацию, но я не ожидал вас столь быстро! Персонал, сохранивший возможность двигаться, заканчивает упаковку основных документов и образцов. Я дам полный отчет…

— Несомненно, — перебил Борис. — Нас подняли по тревоге. Каковы меры предосторожности для моих людей?

— Вас не предупредили?! Надо срочно обработать открытые части тела — руки, лицо, шею. Любой мощный репеллент, отпугивающий комаров. Наши, кто успел, не заболели. Остальные…

— Сколько умерло и сколько инфицировано?

Несвицкий не вмешивался. Немецкий он прекрасно знал, но роль старшего в группе принял на себя Борис. И хотя их черные мундиры знаков различия не несли, в армии не принято, чтобы подчиненный вякал что-то при командире. Пусть этот Вирт и дальше принимает их за немцев.

— Умерло двенадцать германских специалистов, включая начальника объекта, четырнадцать больны, трое — не встают.

— Сербы?

Немец удивился вопросу. Кого это может интересовать?

— Около десяти. Уточню.

— Мы привезли зачарованную сыворотку. Приказ: всех живых поставить на ноги и вывезти из Високи Планины. Сербов — тоже, во избежание утечки.

Князья переглянулись. Несвицкий, понявший товарища без слов, метнулся в коридор, доставая рацию. Обрушил на Душана град приказов: взвод капрала Ковачича вывести за пределы базы и скрытно занять огневые рубежи, но без команды не стрелять. Бронемашины выгнать, спрятать за углом, быть готовыми выскочить и открыть огонь. Он надеялся, что капитан доходчиво объяснит небратьям-славянам: к ним едут немцы — спрятать следы преступления.

Прошло часа два. Один из грузовиков заполнился наполовину, в том числе емкостями, содержащими сотни тысяч куколок, заряженных вирусом, съемными компьютерными носителями с подробнейшим описанием процесса и бумажными распечатками.

— Данке, герр офицер! — Вирт, уже почувствовавший существенное облегчение от инъекции, переживал, наверно, лучшие минуты жизни: кошмар заканчивается, его усилия по сохранению объекта будут оценены по достоинству…

Касаткин-Ростовский не принял его виляния хвостом.

— Герр ученый, объясните, как зараженные комары попали в атмосферу?

— Трагическая случайность… — Вирт выразительно посмотрел на портрет начальника с траурной ленточкой, мол, к нему претензии, я только исправил ситуацию. — Возможно, лаборант из местных не досмотрел, им ничего нельзя доверить ответственнее уборки нужников. В одном из отсеков поднялась температура. Поскольку хранилище не герметично, комары дозрели — ровно так же, как в естественной природе, когда приходит весна. В этом году она ранняя, еще лежал снег, когда дневная температура поднималась свыше двадцати. Мы узнали об аварии, только когда у первых сотрудников появились признаки болезни, остальные принялись втирать репелленты…

— Сколько живет самка?

— Максимум — семьдесят дней, осталось чуть больше полутора месяцев. Потомство абсолютно безвредно. Да, несколько наших камрадов погибло. Зато получили опыт — как эффективно действует штамм.

— Вы — молодец, Вирт! — оценил его научный подвиг Борис, отвернувшись, чтобы скрыть истинные чувства.

А дальше произошло неприятное и неожиданное. Вместо колонны автомобилей, рассчитанных, чтобы забрать персонал и их зловещий груз, мимо базы пронеслись два небольших самолета с черными крестами Люфтваффе. Не зная точно модель, Касаткин-Ростовский прикинул: каждый, судя по скромным размерам, возьмет не более двенадцати, максимум — пятнадцати человек на борт. То есть гораздо меньше по вместимости и грузоподъемности, чем надо для эвакуации. Значит, прилетели не для этого.

Оба самолета удалились, развернулись и зашли на посадку. Пилоты явно нацелились использовать вместо полосы асфальтовую дорогу к лабораторной базе.

«Всем! Стрелять аккуратно. Чтоб ни одна пуля не зацепила и не повредила самолеты!» — прошелестел голос Несвицкого в рации. Душан продублировал по-хорватски, получилось немного комично, с его произношением слово «самолет» прозвучало как «сракоплов».

Передав тактическое командование боем Несвицкому, находившемуся ближе к солдатам, Борис занял наблюдательное место у окна, испугав немца: похоже, какие-то наемники или террористы пытаются отбить вас. Достал бинокль и приставил к глазам.

«Не терять времени, — прошипела рация. — Как только выйдут — огонь на поражение. Не дать рассредоточиться… Огонь!»

Возможно, немцы увидели хорватов и бронетранспортеры, но не восприняли их как угрозу. Иначе, наверно, выпрыгивали бы из люка перекатом, прикрывали других огнем… Нет, высыпали кучей, настороженные, с короткими автоматами наперевес. И попали под автоматные и пулеметные очереди.

Наверное, гуманнее было бы пытаться вызвать противника на переговоры, взять в плен, но Несвицкий не мог позволить себе подобных маневров. Ясень пень: к ним прилетел спецназ, с которым шутки плохи. Что немедленно и подтвердилось. Немцы попытались соскочить с линии огня, найти укрытие или запрыгнуть обратно в самолет. Летчики снова запустили моторы, винты превратились в ослепительно сверкающие на солнце диски, машины начали разворачиваться… и остановились. Один из броневиков пронесся мимо самолетов и встал на дороге, перегородив путь к взлету.

Стрельба стихла. Хорваты окружили обе воздушные машины, не опуская стволы.

— Вперед! — закричал Касаткин-Ростовский. Он не сдержался и включился в бой. — У них передатчики!

Это Несвицкий и сам понимал. Но за три минуты, а прошло примерно столько, кто-то из пилотов наверняка сообщил о нападении. Поздно.

Оба князя полетели к немцам, встали за спиной хорватов. Те подняли оружие и прицелились в машины. Их моторы смолкли, люки распахнулись. Бойцы в защитной экипировке и летчики вышли с поднятыми руками, оружие полетело под ноги.

Короткий допрос пленных и оказание помощи живым растянулось примерно на полчаса. Без лишних дырок в организме остались четыре пилота и три солдата. В числе легкораненых обнаружился старший офицер с удостоверением на имя Хельмута Виттенштейна.

Ковачич подошел к Несвицкому и замер рядом, когда тот остановил кровотечение командира спецназовцев, а потом вколол бесценный раствор. Пробурчал, что предпочел бы пристрелить гада.

Николая занимали абсолютно иные проблемы.

— Борис! Справишься с управлением? — спросил у друга.

Касаткин-Ростовский после освобождения Славии увлекся авиацией и получил диплом пилота. Николай об этом знал. Друг даже покатал его на своей «авиенне» — похвалился по укоренившейся привычке.

— А какая тут альтернатива? — сморщился Борис. — Посадить за штурвал кого-то из немцев, приставив ствол к его башке? Ну, он сядет на германской авиабазе в Белграде, и хоть стреляй ты, не стреляй. Сделаем иначе. Опускаю самого опытного в правое кресло, пристегнув его наручниками. Будет очень мотивирован долететь благополучно. Но я нужен тебе здесь.

— У нас есть другой пилот? Может это Милица? Ее точно никто не упрекнет, что рулила как блондинка.

— Не смешно, — Борис насупился.

Нехотя признав, что ситуация не оставила им других возможностей, он стал командовать. Топливо слили и заправили одну машину под завязку. В нее сели раненый Виттенштейн, все еще не въехавший в происходящее Вирт, германский пилот и один из хорватских добровольцев, согласившийся на дармовую экскурсию в Варягию с оружием в руках. Борису совсем не улыбалось одному находиться на борту немецкого самолета с тремя врагами за спиной. Страшные улики преступной деятельности перекочевали из камеона, так здесь называют грузовики, на пассажирские сиденья.

— Полетишь на бреющем, по-партизански? — спросил Несвицкий.

— Вот еще! — ответил князь. — Врублю немецкий маяк и буду орать на весь эфир, что лечу по неотложной нужде. Болгары точно не осмелятся вякнуть, они ссут перед Люфтваффе. Над морем свяжусь с базой в Тавриде, чтоб подняли истребители на прикрытие. Хозяева этих двух птичек могут очухаться и послать своих на перехват.

— Рискованно… Может, через румынов прямо в Славию?

— Румыния еще ближе к немецким авиабазам. Не переживай, я куда в меньшей опасности, чем остающиеся. Немного чувствую себя дезертиром. Будь здесь осторожнее.

— Один мой знакомый, его звали Иво Андрич, как-то сказал про сербов: мы все мертвы и лишь стоим в очереди на собственные похороны. Я, конечно, не столь пессимистичен, но чему быть — тому не миновать. А немцам так просто не дамся. К Марине зайди, попытайся объяснить, почему я остался.

— Это будет сложнее, чем перегнать самолет! — засмеялся Борис.

Они обнялись. Хорват отогнал броневик, и маленький самолет шустро побежал по дороге, взмыв в воздух у самого поворота на серпантин.

«Для Бори через несколько часов все закончится, — подумал Николай, — для меня главное только начинается».