Комиссар Хольмг. Становление

День двадцать второй

ДЕНЬ 22

РЭКУМ. ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Гай Тумидус поднял голову и открыл глаза. Полтора часа назад он уснул в кабинете за столом, положив голову на руки. Сон, если так можно было назвать то состояние тревожной полудремы, в которое он погрузился, был тяжелым. И все же он хотя бы частично помог восстановить силы.

Лорд-Комиссар поднялся из-за стола, поправляя мундир. Рука скользнула по лацкану и, потянувшись к внутреннему карману, замерла, так его и не коснувшись.

«Сегодня не тот день», — по привычке в который уже раз сказал себе Гай Тумидус, оставляя палочку лхо лежать на дне кармана.

Где-то глубоко внутри, медленно исподволь нарастало зародившееся еще вчера не прекращающееся чувство тревоги, когда Октавиан покидал помещение комиссариата. Минуя дежуривших в коридоре гвардейцев, Лорд-Комиссар вышел на улицу. На мгновение он замедлил шаг, спускаясь по ступеням. Но лишь на краткое мгновенье.

Он увидел направляющуюся к нему Шульц.

— Докладывайте, комиссар. — Коротко отсалютовал ей Октавиан.

— Лорд-Комиссар, в нижней части города, в рабочих кварталах, среди завалов, обнаружены подозрительные тела. Требуется ваше присутствие.

— Почему не доложили по воксу? — Гай Тумидус ускорил шаг, следуя за Шульц.

— Не работает, Лорд-Комиссар.

Он кивнул:

— Инквизитора известили?

— Так точно, Лорд-Комиссар. К нему отправился комиссар Доу.

Октавиан еще раз кивнул.

Они шли по нижним, оконечным кварталам Рэкума между оплавленных и разрушенных зданий, мимо еще дымящихся костровищ и завалов, мимо баррикад, обильно политых кровью и усеянных трупами, которые еще не успели убрать, окутанные предрассветной тишиной, что накрыла город своей незримой безмятежной вуалью. Но в звенящем безмолвии им все еще слышались вопли зеленокожих, грохот орудий, стоны умирающих и воодушевляющие крики, поднимающие изнеможенных гвардейцев в атаку…

Шульц мотнула головой, отгоняя из памяти минувшие картины жестокого боя. Вокруг по-прежнему не было ни звука, словно кто-то лишил их слуха.

— Удивительно спокойно, Лорд-Комиссар, — задумчиво произнесла Клавдия, посмотрев на Гая Тумидуса.

Тот отрывисто кивнул. Нарастающее где-то в глубине души беспокойство по-прежнему не покидало Октавиана. Словно споря с самим собой, он мысленно возразил, что с зеленокожей угрозой покончено, а если где-то и остались недобитые ксеносы, то, безусловно, их количество мало и не успеет разрастись до того, как все они будут перебиты, что произойдет в самое ближайшее время. Что опасности, которые плотным кольцом обступили Ферро Сильва, устранены. И что меньше чем через семь стандартных суток на планету должны прибыть и высадятся штурмовые части, запрошенные инквизитором.

«Тогда почему же…»

…До утра оставалось несколько минут, когда истекающий кровью Рэкум взорвался безумием бунта. Окончательно лишившиеся рассудка люди, часть из которых была вооружена для отражения атаки ксеносов, а часть просто похватала в руки все, что могло бы сойти за оружие, направили свой страх и отчаяние против горстки гвардейцев, которым удалось дожить до этого момента. Охватившее людей неистовство коснулось большинства жителей. Оно проникало в сознание, выдавливая его изнутри, пульсируя в висках и заполняя собой все естество…

Когда-то, давным-давно, в неудержимо далекой жизни, растерзанной пронзающей виски бесконечной болью, ее звали Молли. Он теперь, этот набор звуков, ничего не значил для нее. Они стали таким же пеплом, как и все прочие звуки, мысли, цвета. Все ее естество заполнило чувство отчаяния, перемежающегося с монотонной болью. Оно пожрало остатки разума, и ее опустошенное тело теперь бежало рядом с другими, такими же бездушными телами, исторгая из омраченных хаосом недр своих истошный вопль, взрезавший тишину раннего утра. По ее руке, крепко сжимающей взрывное устройство, прошел импульс, и она швырнула его далеко вперед, туда, где показались две ненавистные фигуры в алых кушаках. Обе эти фигуры стреляли по несущейся на них толпе, выкашивая передние ряды. На мгновение зрение той, что некогда была Молли, сфокусировалось, прослеживая полет брошенной ею взрывчатки. Расширившимися зрачками, которые беспощадно рвал на части начинающийся рассвет, она различила, как та из фигур, что была чуть меньше, рванулась навстречу брошенному взрывному пакету, накрывая его собой. А в следующую секунду, прозвучал раскатистый рев взрыва. Почти одновременно с ним голову одержимой хаосом женщины пробил тяжелый снаряд, выпущенный из болт-пистолета той из фигур, что была больше… Колени безвольно подкосились в едином движении, вместе с ее попыткой сделать следующий шаг. Она пошатнулась и упала на грязный рокрит, неестественно вывернув голову. В последний раз она конвульсивно дернула правой рукой, словно хотела на ней подтянуться в тщетной попытке продвинуться хоть немного вперед, и, наконец, замерла без движения. Но еще долго в ее потухших мертвых зрачках отражались картины кровавого боя…

Как отступали за внутренние стены административного сектора захваченные врасплох гвардейцы. Как одни из них жертвовали собой и сдерживали натиск обезличенных сумасшествием культистов, давая время другим уйти за стены и возвести там укрепления. Как плечом к плечу с рядовыми яростно сражались комиссары и как один из них, тот, что отступал последним, потонул в грохоте взрыва, исчезнув в пыли и осколках камней…

А в следующую секунду взрывная волна, забравшая жизнь Лорда-Комиссара Гая Октавиана Тумидуса, докатилась до ее бездыханного тела и вырвала из него мертвые глаза, оставив после себя лишь окровавленные глазницы.

РЭКУМ

Она полулежала в кресле, откинувшись на мягкую спинку. Ей было хорошо. В голове была полная ясность. При этом мысли текли плавно, словно золотые листья по зеркальной глади медленной осенней реки. Чувство одиночества оставило ее. Она больше не была одна. Она почти что ощущала, как некто незримо поддерживает ее. Помогает в это страшное время. Заботится о ней. И ей тоже надо было позаботиться о других. Все эти несчастные люди, которые вместе с ней оказались в этой ловушке, именуемой Рэкум. Она взглянула на женщину, откинувшуюся на подушки.

— Ты должна быть мне благодарна, — с упреком произнесла Хильдегад, заглянув Ван Калифшер в померкшие, подернутые белесой пленкой зрачки. — Это я спасла тебя от того ужаса, что здесь творится.

Губернатор провела рукой по спутанным волосам, чуть кокетливо их поправляя.

— Конечно, ты благодарна, — продолжила Хильдегад, «услышав» утвердительный ответ. — Иначе и быть не может. Но нет, даже ты до конца не осознаешь, на какие жертвы я готова пойти, чтобы спасти вас. Тебя. Весь город. Просто невыносимо сидеть здесь и ждать.

— Ты права, — губернатор поднялась с кресла, подошла к тому, что осталось от Серафимы Ван Калифшер, и поцеловала ее в щеку. — Хватит ожидать чьей-то помощи. Пришло время самой заняться этой проблемой.

Витинари подошла к двери и осторожно, почти бережно, взялась за ручку.

— Оставайся здесь, — она обернулась и с сожалением посмотрела на Серафиму. — Ты не сможешь помочь мне. Никто не сможет.

Хильдегад смахнула навернувшуюся было слезу.

— Мы можем больше не увидеться, так что не обижайся, но я тебе скажу, как подруга — тебе не помешало бы принять ванну. Пахнет от тебя отвратительно, — сказав это, губернатор бесшумно повернула ручку двери и вышла.

Она не успела спуститься по мраморной лестнице с изящно переплетенными перилами, как с улицы раздались выстрелы и крики. Витинари вздрогнула так, словно по ее телу пошел электрический разряд, но почти тут же поднявшееся напряжение спало, и мысли вновь потекли ровно и спокойно. Она вышла на улицу и медленно побрела в сторону рабочего сектора. Уже у самой арки, что отделяла его от административной части города, Хильдегад резко свернула направо, к одноэтажному одинокому строению, прижимающемуся к стене, что разделяла Рэкум на две части, и остановилась.

Если бы кто-то увидел губернатора в этот момент, он бы заметил, что Витинари стоит перед старой, едва различимой, закрашенной вместе с остальной стеной, массивной дверью, которая, судя по ее состоянию, оставалась нетронутой на протяжении не менее десяти лет.

Хильдегад простояла перед ней в задумчивости несколько минут, прежде чем вынуть большой ключ, и еще с минуту, перед тем как им воспользоваться. Наконец, приложив некоторое усилие, чтобы открыть неподдающуюся дверь, которую давно не открывали, губернатор проскользнула в образовавшуюся щель, после чего дверь с лязгом закрылась.

РЭКУМ. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

Несколько часов яростной атаки обезумевших людей, потерявших человеческий облик и поглощенных единственной целью рвать в клочья тех немногих гвардейцев, кому удалось пережить все предыдущие битвы, сменились напряженным затишьем. Однако, было очевидно, что, перегруппировавшись, одержимые ересью и скверной вновь начнут наступление.

Они переглянулись между собой.

— Какие известия от инквизитора? — Кимдэк чуть устало посмотрел на Доу, лицо которого покрывала уродливая маска из рубцов соединительной ткани и наложенной синтетической кожи.

Теперь в Лемане невозможно было узнать того красивого кадет-комиссара, которым он прибыл на Ферро Сильва, как и узнать его в принципе.

— Помощь в пути и должна прибыть через шесть стандартных суток, если не возникнет никаких непредвиденных обстоятельств. Течения варпа не предсказуемы, — его голос, как и лицо, был лишен всяческих эмоций, и слова, произносимые лишенным губ ртом, звучали траурно, как погребальное напутствие. — Больше недели для нас, — пояснил он.

Кимдэк и Хольмг молча кивнули.

— Причины безумия? — задала вопрос Атия.

— Выявляются, — Односложно ответил Доу и добавил: — Я разговаривал с комиссаром Лонгином. Он будет оставаться при инквизиторе Барро вплоть до завершения нашего пребывания на Ферро Сильва.

Все трое после этих слов снова переглянулись.

— Инквизиция берет, не спрашивая, — отрешенно произнес Кимдэк, подводя под сказанным черту.

— Какова вероятность, что губительное влияние, которому подверглось большинство жителей Рэкума, не окажет аналогичного воздействия на всех остальных? — Хольмг понимала, что ответа на этот вопрос ей никто не даст, но все же озвучила его.

Ответом послужило напряженное молчание.

— С этой планетой сразу было все не так, — произнес наконец Доу. — Мы прибыли на Ферро Сильва относительно недавно, и если населяющие планету люди подвергались губительному влиянию достаточно давно, то мы не могли в полном объеме ощутить на себе это воздействие.

— Тем не менее, это может произойти с нами в будущем, — возразила Атия.

— Может, — коротко согласился Джонас. — И все же шесть Терранских суток — слишком маленький срок для подобного.

— Мы все знаем, как в этом случае надлежит поступить, чтобы не допустить измены Трону, — со сталью в голосе произнес Доу.

— При малейших признаках, — согласилась Хольмг.

— Без тени сомнения, — добавил Кимдэк.

— Император защищает, — Атия положила руку на грудь в однокрылой авквиле.

— Император защищает, — хором отозвались комиссары.

РЭКУМ. ВЕЧЕР

Он больше не чувствовал ни усталости, ни голода, ни боли в ампутированных запястьях. Он превратился в один напряженный нерв, что без устали шел по следу, уже вторые сутки разыскивая ту точку, тот центр, откуда подобно жирному маслянистому пятну медленно растекалась скверна. Он искал место, где был начат обряд, очистив которое, он остановит эту мерзость, что сейчас схватила большинство жителей Рэкума в свои цепкие, горячие и липкие, как раскаленный гудрон, объятия, превратив людей в послушные марионетки.

Он шел на отвратительный запах гниющей плоти, тошнотворный и марающий своей нечистотой, обволакивающий покрытое потом тело, затекающий в ноздри и под веки. Ноги вязли в этом тлетворном запахе, но Барро продолжал идти, борясь с желанием убежать отсюда, как можно дальше и никогда, никогда не возвращаться. Инквизитор остановился и осторожно повел носом. Запах усиливался, хоть это и казалось невозможным. Однако этот факт свидетельствовал, что он идет в правильном направлении и, судя по интенсивности запаха, его цель была уже совсем близко.

Барро остановился, переводя дух, с трудом сдерживаясь, чтобы не закашляться. Этого нельзя было допустить. Ни малейшего звука. В противном случае звук смешается с запахом, и его выбросит из призрачного мира в мир реальный. Тогда ему придется начинать свои поиски с начала, а на это уже не хватит ни сил, ни времени. Вспомнив о времени, Барро почувствовал, как у него засосало «под ложечкой». Время было еще одной величиной, которую нельзя было смешивать с запахами и звуками. Величиной сложной и непостоянной, не поддающейся никакому контролю, даже частичному.

В этот момент Алонсо замер, быстро выбрасывая из своего разума все лишнее, заботливо оставляя лишь запах. Путеводную нить, которая должна была его вывести к самому сердцу культа. И его старания увенчались наконец успехом. Запах достиг своего апогея и начал приобретать форму.

Нет, он не стал зрительным образом, но за то время, что Барро изучал и развивал свою способность «читать варп», как говорил его ныне покойный наставник инквизитор Теодор Ренвель, Алонсо научился перекладывать те ощущения, через которые он «читал», на зрительные образы. Это происходило само собой, где-то в глубинах его подсознания, и когда он выныривал обратно в реальный мир, оставались только эти картины. Память о других ощущениях стиралась. Эту способность Барро считал Благословением Самого Императора и не переставал благодарить Его за то, что не помнит всей той мерзости, через которую ему доводилось продираться в своих изысканиях и поисках.

Инквизитор повернул вслед за объемным запахом. Его гротескно раздувшееся, неряшливое тело, колыхнулось, разливая вокруг себя удушливый смрад перепрелого пота и бесконечной духоты. Это означало, что Алонсо спускается на нижние уровни, в противовес подъему, которому сопутствовал, как правило, холодный и свежий запах кислых, недозрелых фруктов.

Наконец запах остановился, сливаясь с местом, частью которого он являлся. Там, в глубинах какого-то здания (запах разлагающегося мяса и Меддинской низинной ванили), прятался его Носитель. Носитель пропитал собой все крохотное пространство вокруг и стремился покинуть свою темницу, выскользнуть на поверхность, чтобы там заполнить собой весь город, а следом — и всю планету. Этот Носитель хоть и был схож со своим предшественником, который гнездился в Неморисе, все же отличался. Он имел свой характер, волнительный и постоянно раздраженный, как у капризной аристократки; а также, обладал повышенной плотностью и чуть большей стойкостью. А еще этот Носитель был уверен в своем скорейшем завоевании пространства, каким бы огромным оно ни оказалось в реальности.

Барро сглотнул, сдерживая позыв рвоты. Носитель издевательски хохотнул. Этот низкий (да, определенно, они находились глубоко под землей), гортанный звук (раньше в здании, скорее всего, проживали люди, вероятнее всего, рабочие) со всей силы резанул инквизитора по солнечному сплетению. Барро задохнулся. Остатками пошатнувшегося разума он попытался уцепиться за кружево нереальности. Но тонкое, оказавшееся противно влажным и в то же время — удивительно скользким, полотно начало рваться, и Алонсо вывалился в реальный мир, не в силах сделать хотя бы один вдох.

…Он рухнул на колени с побагровевшим лицом, вздувшимися на лбу венами и сведенными от напряжения конечностями, несмотря на старания Лонгина, Веданы и Накира его удержать. Следом за инквизитором, рухнули на мраморный пол и все три его «зарядные батареи», благодаря помощи которых Барро удалось проделать всю осуществленную им работу. На бинтах, скрывающих предплечья инквизитора, проступила кровь из многочисленных лопнувших капилляров, и Алонсо, подобно выброшенной на берег рыбе, несколько раз открыл рот, силясь вдохнуть. И когда ему это наконец удалось, и Барро тяжело задышал, откашливаясь, вместе с хрипами из его гортани вырвалась струйка желчи, вытолкнутая зашедшимся в спазме желудком.

— Ведана… — простонал он. — Я… нашел… их…

Инквизитор снова зашелся хриплым кашлем. Но потом смог сделать несколько глубоких вздохов, после чего заговорил чуть более ровно.

— Место ритуала… — Алонсо почувствовал, как сознание его начинает уплывать. — Такое же, как в Неморисе…

Еще одна попытка еретиков прорваться в административный центр завершилась провалом, но она не оказалась бессмысленной. Словно подчиняясь чьей-то неумолимой воле, одержимые хаосом люди бросались на стены и тех, кто их отстаивал, готовые пожертвовать собой, лишь бы вместе с ними погибло как можно больше защитников Рэкума. И к тому моменту, когда волны еретиков прекратили накатываться одна за одной в попытках сломить линию обороны, разделяющую город на двое, стало понятно, что следующую атаку сдержать не удастся.

Риссан осторожно приоткрыл дверь в спальню губернатора. Затем медленно ступил на мягкий ковер, утопая в его высоком ворсе, и замер. Мягкий жемчужно-кремовый свет, исходящий от лампы, озарял почерневшее бурое пятно посреди ковра и кровавые следы, расходящиеся от него в разные стороны. Кровавые штрихи встречались повсюду, куда только не падал взгляд слуги. И на бледных шторах, плотно закрывающих огромные оконные витражи, и на полупрозрачной поверхности прикроватного столика. Они шли дальше, по упавшему на пол, блистающему богатством золота и индиго, роскошному покрывалу, и по брошенному рядом с ним пеньюару тончайшего розового шелка. Риссан инстинктивно попятился назад. Его блуждающий, ошеломленный взгляд скользнул дальше и уперся в труп женщины, раскинувшийся на подушках. Почерневшее лицо обрамляли выбившиеся из-под головного убора пряди светлых волос, а от лазоревой простыни, покрывающей грудь и живот мертвеца, расходилось застывшее пятно буро-коричневого цвета.

«Нет!» — воскликнул про себя Риссан, делая еще один шаг назад, едва не упав при этом.

Он выбежал из покоев губернатора и тяжело сглотнул, унимая охватившую его дрожь. Затем постоял еще с минуту на месте и решительно заспешил по лестницам, ведущим вниз, прочь из Дворца.

Через полчаса слух о том, что губернатор покончила с собой, разлетелся по всему Рэкуму.