Комплекс крови (СИ)

Глава двадцать четвертая. Тристан

Зима 1985 года, Треверберг

В этом году снег выпал рано: в конце ноября уборочные машины уже расчищали улицы, а сегодня отец целых полчаса выкапывал свой автомобиль, ставший жертвой ночного бурана. Он живет по четкому распорядку: уходит из дома в половину восьмого утра, возвращается в шесть вечера. Роберт любит зимние сумерки: он взбирается на чердак и смотрит из маленького окошечка на то, как город постепенно погружается в темноту. На чердаке нет электричества, приходится зажигать старые восковые свечи, но они нравятся ему больше ламп, потому что источают приятный запах и бросают на стены причудливые тени.

Роберт вспоминает, что много лет назад, когда он был совсем маленьким, мама смешила его, устраивая театр теней. Она изображала то злого волка, то принцессу, то привидение, изгибая пальцы возле огонька свечи, и стена превращалась в сцену. Иногда Роберту кажется, что он помнит мамино лицо. Как-то раз он даже попробовал нарисовать его, но ничего не вышло. Все дело в том, что он никто. Отец часто напоминает ему, что он не заслужил и собственной жизни, не говоря уж о таланте художника. Отец говорит, что маму Роберт тоже не заслужил, и поэтому ее теперь нет.

Спрашивать о маме нельзя, но Роберт часто думает о ней. Что означает фраза «ее теперь нет»? Может, она носила чужое тело, как гостьи отца с татуировками, и ее приговорили к очищению? Роберт пытается представить, как выглядели татуировки мамы. Наверное, то был растительный орнамент. Он любит растительные орнаменты. Когда Роберт рисует чужие тела женщин, которых отец приводит домой, то над растительными орнаментами работает дольше прочих. В них много деталей, много теней, много тонкостей. Роберт старается как может, но отец недоволен. В его комнатке под особняком есть целая стопка альбомов — и ни в одном из них нет хороших рисунков. Иногда отец спускается к нему и подолгу изучает их. Больше всего внимания он уделяет чужим телам, а на тела, прошедшие очищение, даже не смотрит.

В такие дни Роберт тихо сидит на кровати и ждет, что отец скажет ему что-нибудь хорошее, хотя в глубине души знает: он этого не заслужил, потому что он никто. Отец занимается важным, серьезным делом: возвращает заплутавшим леди их истинный облик. Функция Роберта — запечатлевать деяния его рук, водить карандашом по бумаге. По сути, он сам — карандаш. Карандаш, который давным-давно затупился, и теперь им невозможно нарисовать что-либо путное. Поэтому он не заслужил даже собственного имени, и отец обращается к нему так же, как к себе. Роберт думает, что он полюбил бы свое имя, если бы оно у него было. Но зачем ему имя, если он никто?..

Сегодня нет ветра, и снег опускается на землю большими мягкими хлопьями. Роберту нравится смотреть на то, как они медленно ложатся на газовые фонари. Женщина ведет на поводке двух собак с золотистой шерстью. В руке она держит пакеты с логотипом супермаркета «Полная корзина». Пакеты праздничные, с припиской «Счастливого Рождества». Роберт напрягает память. Какое сегодня число? Двадцать второе. Рождество на носу. Если бы он был кем-то, ему подарили бы подарок. Давно, еще в ту пору, когда отец смотрел телевизор, Роберт видел рождественский фильм. Семья, собравшаяся за столом, носки, развешанные на камине в ожидании подарков от Санта-Клауса, полосатые тросточки-леденцы. Интересно, что в пакете у той женщины, хозяйки собак? Подарки для детей? А если у нее нет детей и семьи? Она могла купить подарок самой себе.

Роберт смотрит на снег и думает о маме. Он знает, что этого делать не стоит, потому что он будет плакать, но ничего не может с собой поделать. В книгах из библиотеки отца, которые он читает тайком, это состояние называют одиночеством. Если бы не книги, Роберт давно бы сошел с ума. Может, он уже сумасшедший? Разве он не понимает, что отец делает дурные вещи?.. Но отец не может делать дурные вещи. Он самый добрый человек на свете, потому что он позволяет Роберту жить в его доме. А еще он говорит правду. Будь у Роберта друзья, они говорили бы ему, что он талантлив, а за спиной смеялись бы над его бездарными каракулями.

Темноволосая леди тоже говорила, что он талантлив.

При воспоминании о темноволосой леди Роберт дергается, как от удара хлыстом по лицу. Он вспоминает ее глаза: карие, почти черные, с расширившимися от ужаса зрачками. И ее татуировки. Очень красивые, он давно не видел такой работы. Особенно ему понравился изумрудно-зеленый дракон на спине. Кожа у леди белая, как снег, тонкая, как изысканный фарфор. Роберт знает, что подглядывать нехорошо, и он хотел позвать отца сразу же после того, как пришел, но он увидел, как леди расстегивает пуговицы на своей блузке — и в него будто вселился злой дух

Конечно, так и было. Только злой дух мог заставить его смотреть на нее при отце. Только злой дух мог заставить его сказать то, что он сказал. И, если бы не злой дух, он бы давно забыл ее имя. Но он помнил. До этого отец ни разу не позволял себе называть имена гостивших в особняке леди.

Си-а-ра. Роберт несколько раз произносит это имя мысленно. Потом — вслух. Сначала тихо, шепотом, потом — в голос. Очень красивое имя. Оно ей идет.

***

Отец запирает двери комнаты, где живут леди с чужими телами, но Роберт знает, где хранится вторая связка ключей. Он нашел ее пару лет назад и спрятал под одной из половиц в чулане и до сегодняшнего дня не доставал. Если отец вернется, ему попадет… но до прихода отца остается еще час. Кроме того, Роберт услышит, как шуршат шины автомобиля на подъездной дорожке. Слух у него отличный. Он способен различать шаги отца, если тот находится в другой части особняка. Но иногда Роберт слышит то, чего нет. Например, детский смех в коридоре. Или звон посуды в комнате, которая когда-то была столовой. После таких галлюцинаций у него начинает болеть голова, и он может провести в постели два, а то и три дня.

Приступы подкрадываются медленно, как тяжеловесное животное, выбирающееся из кустов на запах жертвы. Боль начинается в маленькой точке за правым глазом и постепенно отвоевывает миллиметр за миллиметром. Кажется, будто кто-то зажег в мозгу огонь, и содержимое черепа вот-вот превратится в пепел. Роберт сворачивается под одеялом и в течение долгих часов пытается найти то положение тела, при котором мигрень хотя бы ненадолго ослабнет, позволив ему задремать. Он спит тяжело, глубоко, без снов, но просыпается отдохнувшим. После приступов ему особенно сильно хочется рисовать. В такие дни Роберт рисует то, что не показывает отцу: красивых обнаженных женщин с длинными волосами, пары, сплетающиеся в объятиях, фантастические миры в тропических лесах и на других планетах. Иногда он даже пользуется цветными карандашами, акварелью или фломастерами. Глядя на то, что получилось, Роберт удивляется: откуда эти сюжеты появились в его голове? Может, приступы — тоже очищение? Но он никто. Зачем его очищать?

Несколько минут Роберт упорно подбирает ключ и, наконец, нужный поворачивается в замке. Леди с чужим телом сидит на кровати, поджав ноги, и смотрит на противоположную стену.

— Привет, — говорит Роберт и улыбается.

Леди медленно поворачивает голову к нему.

— Меня зовут Роберт, — представляется он.

— Я знаю.

— А тебя — Сиара, да?

Леди легко кивает.

— Зови как хочешь.

— Мне нравится твое чужое тело.

— Чужое тело? — переспрашивает леди.

— Да. Папа говорит, что чужое тело не может быть красивым, но твое мне нравится.

На губах леди появляется улыбка.

— Ты говоришь про татуировки? — спрашивает она, и в ее голосе звучит слабая надежда.

— Да, — повторяет Роберт. — Больше всего мне понравился дракон. Кто его нарисовал?

— Мой знакомый татуировщик из Таиланда.

Роберт поднимает брови.

— Таиланд? Это в Ночном квартале? Там много людей, которые рисуют другим чужие тела.

Миндалевидные глаза леди сужаются.

— Издеваешься? Это страна в Азии. Эротический массаж, наркотики, проститутки.

Роберт напряженно размышляет.

— Где твой отец? — вновь заговаривает леди.

— На работе. Что такое «проститутки»?

Леди смеется. Звонко, как маленькая девочка.

— Ну ты чудак, — говорит она. — Проститутки — это женщины, которые спят с мужчинами за деньги. Продают свое тело. Понимаешь?

Роберт удивлен. Зачем кому-то продавать свое тело?.. И тут его осеняет.

— А ты тоже… продала свое?

— Нет, — недоуменно поднимает бровь леди.

— Тогда зачем знакомый из Таиланда нарисовал тебе чужое?

Леди откидывается на подушку.

— Оно не чужое, — заявляет она. — Я украсила себя. Усовершенствовала.

Роберт молчит. Ему никогда не приходило в голову, что татуировки могут украшать. До сегодняшнего дня он считал их маской, способом скрыть истину.

«Нет, — говорит голос у него в голове. Роберт ненавидит этот голос. Именно он заставляет его вспоминать маму и рисовать неправильные вещи после приступов. — Это не ты. Это твой отец. Он убивает женщин, а ты сидишь здесь, как последний трус, и ничего не делаешь ради того, чтобы им помочь. Ты терпишь и терпишь все это, слабак. Он убил твою мать. Он заслуживает наказания. Ты должен остановить его, пока не поздно».

Роберт отчаянно мотает головой. По его щекам текут слезы.

— Неправда, — говорит он. — Неправда. Он не убивал маму. Он просто дал ей новое тело… вернул ей ее собственное тело. Он ее очистил!

Леди перебралась в дальний угол кровати. Она сидит, обхватив колени и прижавшись к стене, и неотрывно смотрит на Роберта.

«Хотя бы раз в жизни соверши поступок, достойный мужчины, — продолжает голос. Давно он не был таким настырным. Роберт слишком долго вспоминал о маме на чердаке — и вот, пожалуйста. Голос почувствовал свободу. — Посмотри на эту женщину. Она не просто леди с чужим телом. У нее есть имя. Если ты не остановишь его сегодня, будешь жалеть об этом всю жизнь».

Роберт сжимает кулаки.

— Я не могу, — говорит он. — Я никто.

«Вот и хорошо, — отвечает голос. — Значит, тебе нечего терять. Ты освободишься и обретешь себя. Не об этом ли ты так долго мечтал?».

— Ты пугаешь меня, — тихо произносит леди.

Роберт делает пару шагов к ней, но она предостерегающе поднимает руку.

— Не подходи.

— Я не причиню тебе вреда. Я просто… просто…

Шорох автомобильных шин на подъездной дорожке возвращает Роберта к реальности. Отец еще никогда не приходил с работы раньше положенного. На мгновение Роберт замирает, чувствуя, как похолодевшие кончики пальцев покалывают крохотные иголки. А если отец узнал, что он здесь?..

«Не будь идиотом, — говорит голос. — Он не ясновидящий. Он сумасшедший. Убийца, который выбирает в качестве жертв слабых женщин, не способных за себя постоять. А тебе скоро исполнится восемнадцать. Ты хочешь провести в подвале всю жизнь?».

Роберт делает глубокий вдох — и сердце, еще мгновение назад колотившееся как сумасшедшее, успокаивается. Все происходит совсем не так, как в детективных романах, которые он читает по ночам. План выстраивается в голове за долю секунды.

В одном из ящиков стола Роберта хранятся пакетики с порошком, который следует принимать во время приступов. Пьет он их редко, потому что у лекарства сильный снотворный эффект, и после пробуждения голова словно набита грязной ватой. По приходу домой отец принимает ванну, а в семь вечера садится ужинать. После ванны и до ужина он пьет лекарство от гастрита, отвратительно едкий порошок, помещенный в маленькие прозрачные капсулы. Завтрашний день в календаре, прикрепленном к холодильнику, обведен кружком с припиской «врач». Отцу нужно продлить рецепт, он всегда делает это в последнюю минуту. Значит, капсул осталось не так много, две или три. У Роберта хватит снотворного порошка для того, чтобы их заполнить. А потом…

— Просто что? — торопит его леди.

— Ты очень красивая, — говорит Роберт. — Я хочу сделать тебе подарок на Рождество.

… а потом нужно как следует наточить нож.

***

17 июля 2009 года, раннее утро

Треверберг

Тристан открыл глаза и несколько минут лежал без движения, созерцая хрустальную люстру на потолке. Она раздражала его своей пышностью, и он тысячу раз говорил об этом отцу, но ни у кого не доходили руки сменить чудовище на нечто более скромное. Хрустальная люстра в спальне. Скажите на милость. Для полноты картины нужно завести кровать с огромным балдахином. Тристан был готов поспорить на что угодно: Лаурелия пришла бы в восторг от такого решения. В том, что они занимаются любовью в отелях по всему городу, есть что-то волнующее, как и во всех историях о тайных романах, но ему хотелось привести ее сюда. Жаль, что без риска довести отца до сердечного приступа провернуть такое не получится. Тристан мог творить все, что угодно, вне дома, но порог особняка должны переступать только милые воспитанные вампирши из прекрасных семей.

В дверь спальни постучали, и на пороге возник Бэзил.

— Как вы себя чувствуете, господин?

— Жив, как видишь. Точнее, мертв, но во второй раз умирать пока что не собираюсь.

— Изволите позавтракать?

— Ты бы на моем месте тоже изволил позавтракать, если бы валялся в постели целые сутки. Отец не звонил?

— Нет, господин…

Чего и следовало ожидать.

— Приготовь мне кофе покрепче.

— Конечно, господин. Хозяин не звонил, но звонил мистер Родман.

Тристан прикрыл глаза и тихо застонал. О мистере Родмане он и думать забыл. Они договаривались о встрече вчера утром.

— Проклятье. Набери его в ответ и спроси, не занят ли он. Если не занят, закажи такси, и пусть едет сюда. На стол пока не накрывай, позавтракаем вместе.

— Да, господин, — со своей извечной вежливостью, от которой у Тристана ныли зубы, произнес дворецкий.

— А кофе я хочу сейчас.

— Как пожелаете, господин.

Первый приступ мигрени случился у того, кто был до Тристана, в шесть лет — он хорошо помнил тот день, хотя и его, и прошлую жизнь в целом предпочел бы забыть как страшный сон. Голова болела не так уж чтобы и сильно и не так часто, раз в полгода, если не реже. Но когда ему исполнилось тринадцать, приступы участились. В среднем раз в два месяца он начинал слышать эти жуткие звуки: несуществующий смех, шаги людей, которых в особняке никогда не было, звон столового серебра. А потом приходила боль. Иногда она охватывала только половину головы, но чаще всего раскаленный добела железный обруч сдавливал и виски, и лоб, и затылок.

Если бы Тристан верил в существование богов, он молил бы их о том, чтобы обращение прекратило его страдания. Возможно, боги существовали, и ему следовало помолиться, потому что мигрень предпочла с ним не расставаться. Долго приступы не длились, да и голова болела редко, но так сильно, что Тристану хотелось одного — умереть. Умереть прямо сейчас, сделать с собой все, что угодно, лишь бы страдание прекратилось. Отец бился над этим феноменом со свойственными ему упорством и самоотверженностью, и некоторые из лекарств срабатывали, но лишь на краткосрочной основе.

Одной из сфер интересов Тристана была медицина, и о мигрени он перечитал все, что смог найти. Несмотря на мощные компьютеры, самолеты и просвещенность эпохи, эту загадку ученые не разгадали. Нарушение токов в мозгу, которое бывает либо врожденным (чаще всего — у женщин, реже — у мужчин), либо приобретенным в результате стресса или черепно-мозговой травмы. Что говорит по этому поводу темная медицина? Теория о токах в мозгу плохо вяжется с телом обращенного существа: по сути, оно мертво, и ни о каких токах речи быть не может.

Самым увлекательным моментом этого исследования Тристан счел описания так называемой ауры — предвестников приступов, повторяющихся галлюцинаций. Выяснилось, что слуховые чрезвычайно редки. Первое место занимали обонятельные, а за ними шли зрительные. Также Тристан отметил тот факт, что мигренью частенько страдают творческие люди, в особенности музыканты и писатели. Известны случаи, когда приступы сходили на «нет» по неизвестным причинам, но подавляющему большинству несчастных предстояло страдать до конца жизни. Или, как в случае Тристана, вечно.

Какая ирония: мигрень — это самое постоянное, что у него когда-либо было. Верная подруга, которая не оставит, что бы ни случилось. Иногда он думал о том, что в такой преданности есть что-то мистическое. Будто бы тот, кто был до Тристана, оставил ему часть себя как немой укор за то, что он совершил. Или за то, чего не совершал. Или за то, что совершил слишком поздно.

Тристан выругался и наклонился к частично запотевшему зеркалу над раковиной, изучая маленький порез на щеке. Он мог спокойно смотреть на чужую кровь — и смотрел по нескольку часов в лаборатории оздоровительного центра — но собственную ненавидел. Она казалась ему священной. На его памяти это первый порез во время бритья. О чем он думает? Да понятное дело, о чем. Идиотская история с отравленной кровью.

Как, во имя всех богов, этой женщине удалось пробраться в лабораторию? Как ей удалось подменить препарат? За каким чертом ей понадобилось травить Терри?..

— Господин? — раздалось из-за закрытых дверей ванной комнаты. — Я поговорил с мистером Родманом, он приедет минут через двадцать. Кофе готов. Оставляю на письменном столе. Пожалуйста, не пейте его в кровати.

— Может, еще напомнишь, что нужно почистить зубы? — вспылил Тристан.

— Уверен, что вы об этом помните, господин. — Иногда Бэзил слышал только слова, начисто игнорируя тон, в котором они произносятся. — Но хозяин будет недоволен, если узнает, что вы пили кофе в кровати.

— Ты уже накрыл на стол?

— Еще нет, господин. Отправляюсь на кухню для того, чтобы отдать распоряжения.

***

Лариэль Родман позвонил в дверь особняка через полчаса. На нем были потрепанные небесно-голубые джинсы и кожаная куртка, накинутая поверх черной футболки с почти стершейся золотой надписью. В таком виде Тристан постеснялся бы выйти за порог спальни, но правила вежливости, которые так ценил отец — а дом, как ни крути, принадлежал ему даже в его отсутствие — предписывали улыбаться и делать вид, что все путем.

— Мистер Родман, — сказал он с такой чопорностью, что и англичанин позавидовал бы. — Рад вас видеть.

— Взаимно… — Ларри замялся. — Простите. Вы носите фамилию отца?

— Именно так. Тристан Хобарт. Думаю, будет лучше перейти от фамилий к именам. Прошу вас, к завтраку уже накрыли.

Сын Альберта Родмана до того сильно походил на своего отца, что это казалось наваждением. Он, конечно, темный эльф, но вкус у сестрицы ничего, признал Тристан. Все лучше, чем люди, тем более если речь идет о бывших наркоманах. Как руководитель лаборатории восстановительного центра, он не верил в то, что наркоманы бывают бывшими.

На завтрак подали итальянский омлет с тонко порезанной и слегка поджаренной ветчиной, греческий салат, тосты с сыром и свежевыжатый апельсиновый сок. Если мистер Родман и был влюблен в Терри, то на его аппетите это не сказалось. Он уплетал угощение за обе щеки, умудряясь при этом соблюдать этикет, а Тристан, которого хватило только на пару ложек салата и несколько глотков воды, развлекал гостя светской беседой.

— Прекрасный портрет, — заметил Ларри, кивая в нужном направлении. — Кто художник?

— Я.

Мистер Родман замер с вилкой, не донесенной до рта.

— Вас это удивляет? — улыбнулся Тристан. — В особняке много моих картин.

— Вы очень талантливы, — искренне похвалил гость.

— Благодарю. Выпьем кофе здесь — или я попрошу Бэзила принести его в лабораторию? Лично мне не терпится начать работать.

По лицу Ларри скользнула тень, и он отложил вилку.

— До того, как мы начнем, Тристан, мне хотелось бы показать вам кое-что. Я унаследовал особняк отца и нашел в его рабочем столе письма и документы. Много интересного. В том числе, фотографии.

— Да-да, — кивнул вампир. — Наслышан о ваших археологических подвигах, Лариэль.

— Правда? От кого вы об этом слышали?

Тристан запоздало вспомнил о том, что проект «рассказать мистеру Родману душераздирающие новости касательно его сестры» до сих пор не реализован, но сказанного не воротишь.

— От вашей очаровательной сестры. Она много раз приезжала в Треверберг по делам, связанным с клиниками.

— Надо же, — протянул Ларри. — Не знал, что вы с Ло знакомы. Она часто рассказывала мне о городе, а о вас не говорила ни слова.

— Вы настолько близки, что откровенничаете о личной жизни?

— Конечно, мы ведь брат и сестра. — Мистер Родман осекся. — О личной жизни? Хотите сказать, что вы очень, — подчеркнул он последнее слово, — близко знакомы?

Итальянский омлет вдруг показался Тристану невероятно аппетитным, и он поднялся для того, чтобы взять порцию для себя.

— Надеюсь, вы не из тех ревнивых братьев, которые слишком рьяно охраняют честь сестер?

— Нет, — смутился Ларри. — Просто… м… я слышал, что у вас другие предпочтения. Я хотел сказать, что вы, как мне рассказывали, предпочитаете обращенных. И как давно вы вместе?

Тристан взял изящную серебряную солонку.

— Мы никогда не были вместе. Мы время от времени спим друг с другом, вот и все.

— Как долго вы время от времени друг с другом спите?

— Дайте-ка припомнить… лет пятнадцать.

Мистер Родман присвистнул.

— Солидный срок для романа, который ни к чему не обязывает.

— Я тешу себя мыслью, что ваша сестра считает меня хорошим любовником.

Смущенный Ларри аккуратно сложил салфетку.

— Вот о чем я хотел вас спросить. В бумагах, которые я нашел в столе отца, фигурирует женщина по имени Девина Норвик. Он написал ей много писем, также там есть снимки. Ее и отца. Возможно, эта женщина — моя настоящая мать.

Тристан подпер голову рукой.

— Хотите ее найти, да? — предположил он.

— Да, но история выходит запутанная. Жена одного из инвесторов, вложивших деньги в бизнес отца и доктора Хобарта, рассказала мне, что она покончила с собой. Судя по всему, это случилось после моего рождения и после того, как отец женился на маме… то есть, на Велурии Родман, на женщине, которая, как я думал, приходится мне матерью. Но потом Девина и отец продолжали писать друг другу. И, скорее всего, встречались, причем не раз.

Вампир прикрыл глаза, и на его губах помимо воли появилась улыбка.

— Вы так милы в своей наивности, Лариэль.

— Простите? — опешил гость.

— Вы ничего не знаете, не так ли? Вы и понятия не имеете о том, какую жизнь на самом деле вел ваш покойный отец.

— Слушайте, мистер Хобарт. — Уловив стальные нотки в голосе собеседника, Тристан на мгновение растерялся. Может, Ларри и выглядел изнеженным сынком богатого врача, но зубы и когти у него имелись. И он был готов пустить их в ход. — Я сыт по горло тайнами и недоговорками. Либо вы рассказываете мне все, либо я поднимаюсь и ухожу. Я вернусь домой и пошлю к черту это проклятое болото. Вы меня поняли?

Тристан прожевал очередной кусочек омлета.

— А как же Терпсихора? Оставите ее здесь?

— Я заберу ее с собой.

— Она не пьет человеческую кровь. Об этом вы не забыли?

— Я — химик, и способен синтезировать кровь в лаборатории по формулам моего отца. Надеюсь, и у вас проблем с памятью тоже не наблюдается?

— Туше, мистер Родман. Вы уверены, что хотите копаться в прошлом и проливать свет на грязные тайны?

Ларри поджал губы и упрямо мотнул головой. Тристан расценил это как согласие.

— Скажу Бэзилу, чтобы принес кофе в лабораторию. Побеседуем там.