Конфиденциально. Ближний Восток на сцене и за кулисами

В Соединенных Штатах мало кто верил, что арабские страны смогут начать войну с Израилем, особенно после сокрушительного поражения в 1967 году. Вооруженные стычки — да. Артиллерийский и танковый обстрелы через Суэцкий канал израильских позиций — это тоже имело место. Но атака на «неприступную» линию Барлева, сооруженную Израилем вдоль оккупированного восточного берега канала, или тем более синхронные военные действия Египта и Сирии — форсирование Суэцкого канала и наступления на Голанских высотах? Никому в США это не приходило в голову.

Помню, как в мае 1973 года мы с академиком В.В. Журкиным, находясь в Нью-Йорке, были приглашены выступить в Совете по внешним отношениям — очень престижном внешнеполитическом клубе. На наших выступлениях, которые практически свелись к диалогу с аудиторией, присутствовали в основном американские эксперты, занимающиеся ближневосточными проблемами. В качестве одной из версий развития обстановки нами была названа инициативная с арабской стороны война против Израиля, включая применение нефтяного эмбарго. Самой резкой критике подверглась эта версия. Дама, объявив себя сотрудником Госдепартамента, сказала, что арабские страны хорошо понимают военное преимущество Израиля и к тому же не будут заинтересованы противопоставлять себе весь западный мир. Примерно с такой же оценкой выступили и другие участники обсуждения.

Должен сказать, что мы с Журкиным, естественно, не знали о готовящейся Египтом и Сирией военной операции, но по нашей логике ее не следовало исключать в условиях усиливающегося недовольства на «арабской улице» тем, что не предпринимаются решительные шаги по освобождению территорий, оккупированных в 1967 году. В дальнейшем, когда война разразилась чуть ли не по описанному нами сценарию, у нас с Журкиным возникли визовые трудности. Первым сигналом стала ситуация в 1976 году, когда нам отказали в продлении визы для участия в заседании Ассоциации содействия ООН, и только вмешательство нашего коллеги — уважаемого Маршалла Шульмана, который оставался ученым, работая в Госдепартаменте, — помогло преодолеть этот запрет.

Садат проговаривается

В США, очевидно, не были осведомлены о намерениях Египта и Сирии начать широкомасштабные военные действия. В своих воспоминаниях Г. Киссинджер тоже подчеркивает, что масштабы начатой арабами военной операции и синхронность египетской и сирийской ее частей были неожиданными для американского руководства.

А был ли заблаговременно осведомлен египтянами и сирийцами о готовящейся военной акции Советский Союз? Еще при Насере с прямым участием советских военных специалистов был отработан план операции по форсированию Суэцкого канала с целью освобождения захваченной египетской территории на Синае «Гранит» и его модификации «Гранит-2» и «Гранит-3», которые были использованы Садатом. Во время встречи с ним, о которой рассказывается ниже, он утверждал, что в феврале 1973 года дал команду «показать карту операции» маршалу Гречко. Из этих слов ясно, что на оперативном уровне военные действия не отрабатывались с советскими представителями. Карту лишь показали министру обороны СССР, да и сделали это еще в феврале, а война началась через восемь месяцев — в октябре. Опираясь на сведения весьма осведомленных источников, можно утверждать, что Садат не информировал Москву о часе X начала широкомасштабных военных действий против Израиля. Это подтверждается и тем, что в первых сообщениях о начале военных действий, поступивших из Каира и Дамаска (как выяснилось позже, сообщения были согласованы руководителями 1 двух стран), утверждалось, будто военные действия начаты Израилем. Видимо, Садат опасался, что СССР, будучи незаинтересованным быть втянутым в острую кризисную ситуацию на Ближнем Востоке, может попытаться заблокировать запланированную военную операцию. А Асад подчинялся договоренности, ранее согласованной с Садатом, в отношении «строжайшей тайны» о подготовке операции.

Советская разведка доносила о передвижении египетских и сирийских военных частей. Это вызвало беспокойство в Москве, где не исключали в том числе превентивного израильского удара, как это произошло в 1967 году. В таких условиях было решено начать эвакуацию семей советских дипломатов и специалистов из Египта и Сирии. Конечно, главной заботой при этом была безопасность женщин и детей, но одновременно «зажигался» своеобразный «сигнал» о грозящей опасности военного столкновения. Судя по всему, СССР не хотел, чтобы в США думали, будто он выступает за военное решение, и такой сигнал рассматривался как серьезное предупреждение об опасности.

Октябрьскую войну можно разделить на две части: ошеломившая многих, в первую очередь израильтян, демонстрация возросшей боеспособности египетской и сирийской армий, а затем перехват инициативы израильтянами, что поставило на грань разгрома египетскую и сирийскую армии, начавшие войну. Во время войны я был в Дамаске и видел своими глазами, какие большие потери несли на первых порах израильские ВВС в небе над сирийской столицей, когда они подвергались обстрелу системой «Квадрат» с самонаводящимися ракетами. Оружие было советского производства, но приводили его в действие сирийцы — в этом не было никакого сомнения. И здесь же, в Дамаске, я наблюдал поистине депрессивный спад настроений, когда выяснилось, что сирийские войска оставили Кунейтру, освобождение которой за несколько дней до этого вызывало неописуемый восторг на «сирийской улице».

Я не ставлю своей целью в этой книге разбирать причины перелома в ходе войны, пусть этим объективно займутся военные эксперты. В мои намерения вообще не входит описание боевых действий — об этом уже много сказано в различных статьях и книгах. Но в пределах моих интересов — подоплека войны, ее теневые, слабо освещенные до сих пор стороны.

Начну с того, что американцам, очевидно, легче, чем нам, было разобраться в планах Садата, связанных с октябрьской войной 1973 года. Тут я перенесу повествование на ноябрь 1975 года — это поможет лучше понять садатовские мотивы, лежащие в основе инициативного начала военных действий. Видному журналисту и ученому И.П. Беляеву и мне в Каире вручили медали лауреатов Международной премии имени Г.А. Насера — мы были отмечены этой наградой за книгу «Египет: время президента Насера». Наш друг Лютфи аль-Холи, который в течение долгого времени был главным редактором, пожалуй, самого солидного в Египте ежемесячника «Ат-Талиа», передал нам приглашение Садата встретиться с ним. Очевидно, для того, чтобы подчеркнуть неофициальный характер встречи, Садат назначил ее в своей загородной резиденции на Барраже. Такое предложение было особенно знаменательным, так как в то время Садат прекратил принимать советских представителей, в том числе и наших дипломатов. Встреча состоялась 25 ноября и длилась три часа. Это был по большей мере сумбурный монолог Садата, рассказывающего, как действовала его армия, с упреками в адрес СССР. Мы, конечно, не проглатывали такие обвинения и в результате услышали, что он «по-прежнему, как и во время Насера, душой и сердцем привязан к Советскому Союзу».

Беляев и я не раз встречались с Садатом, и это, по-видимому, предрасположило его к показной откровенности. Тем более он явно старался быть в наших глазах «отцом нации» (это его слова), человеком, который вершит историю. Чувствовалось, что ему все еще не давали покоя лавры Насера. Он очень хотел показать нам, что руководствовался во время войны «высшими соображениями», а не просто логикой военных действий. Один из моментов рассказа Садата приведу по своим записям практически со стенографической точностью: «Фронт представлял собой слоеный пирог, — говорил Садат. — Моя третья армия оказалась окруженной израильтянами на Синае. В свою очередь, египетскими войсками были окружены танки генерала Шарона, прорвавшиеся на западный берег Суэцкого канала. Так что даже на заключительном этапе войны положение было сбалансированным. Мои генералы оказывали на меня давление с тем, чтобы перерезать узкий коридор, связывающий танки Шарона с основными силами, и ударить по захваченному плацдарму. Все было для этого — двойной перевес у нас в танках и артиллерии. Но Генри Киссинджер передал мне: „Господин президент, если советское оружие одержит победу над американским во второй раз, то у меня не будет возможности сопротивляться Пентагону и наши договоренности с вами будут под ударом“».

— Какие договоренности? — спросили мы в один голос с Беляевым.

Садат перешел на другую тему.

О реальных мотивах Садата можно было вынести впечатление и из разговора с бывшим министром обороны Египта Садеком. В бытность корреспондентом «Правды» я жил с ним в одном доме, и у нас установилось шапочное знакомство. Ранним утром, когда он прогуливал собаку, встречались с ним на улице возле нашего дома, и Садек каждый раз говорил по-русски «Добрый вечер». Попросился на встречу с ним, и он тут же пригласил меня к себе. Встреча была очень дружественной. «Я сейчас в отставке, много думаю о пережитом, — сказал Садек. — Садат недавно выступил и заявил, что, начиная военные действия в октябре 1973 года, имел боеприпасы на два дня, а Сирия — на двадцать дней. Эти цифры ему нужно было огласить для полемики с Хафезом Асадом. А если разобраться по существу, то Садат сам начинал военные действия. Значит, он или полный дурак (Садек употребил слово посильнее), или у него уже была к тому времени договоренность, причем твердая, что его остановят».

Садек знал, о чем говорил. У него были серьезные разногласия с президентом по поводу планируемых военных действий. 24 октября 1972 года, то есть за год до начала войны, Садат собрал египетских высших военачальников и однозначно выступил в пользу «ограниченной войны», приведя аргумент: если освободить только 10 миллиметров территории на восточном берегу Суэцкого канала, то это невероятно усилит его позиции на дипломатических переговорах. Большинство генералов во главе с Садеком скептически отнеслись к возможности удержать войну в ограниченных рамках. Через два дня секретарь президента посетил министра в его доме и передал послание Садата, в котором говорилось, что он принимает отставку Садека, хотя тот об этом не просил.

1 декабря 1975 года мы с Беляевым вылетели в Амман, где на следующий день были приглашены королем Иордании Хусейном на ланч. За столом нас было только пятеро: король, премьер-министр Зейд Рифаи, мы с Беляевым и Р.В. Ющук[28].

Это была тоже не первая встреча с королем. Еще в конце 60-х годов я впервые был приглашен к нему, опоздал, и он встречал меня уже в цветной рубашке с закатанными рукавами, а я сказал: «Ваше величество, извините за опоздание, но не виноват — Иордания единственная страна на Ближнем Востоке, где машина не может проехать на красный свет». Король ценит юмор, и, может быть, с этого момента у меня возник с ним тесный контакт, продолжавшийся многие годы, вплоть до кончины этого умного, образованного, обаятельного человека. О степени поистине дружеской близости говорит такой факт: как-то узнав, что я в Аммане и нахожусь на окраине города в доме премьер-министра, король приехал один на мотоцикле, чтобы встретиться со мной. Трудно представить, какие гневные, испепеляющие взоры молча бросали на меня черкесы из личной охраны, примчавшиеся вслед за своим обожаемым монархом.

Конечно, не во всем можно было согласиться с политикой короля Хусейна, но я лично восхищался его мужеством и часто проявляемой прозорливостью. Именно эти два качества помогали ему в тяжелейших условиях проводить свой государственный корабль между многочисленными опасными рифами.

Король мастерски умел поддерживать непринужденную беседу. Нередко с немного застенчивой улыбкой говорил об очень серьезных вещах. Так было и на этот раз. Скованности не чувствовалось еще и потому, что З. Рифаи, несмотря на подчеркнуто выдерживаемую на публике дистанцию от Хусейна, был его товарищем по колледжу и их связывали дружеские отношения.

Было совершенно очевидно, что иорданские руководители раздражены поведением Садата. Король Хусейн сказал: «Мы, проявляя солидарность с другими арабскими странами, особенно с Египтом, участвовали в войнах 1948, 1956, 1967 годов. А начиная военные действия в 1973 году, Садат нас не поставил даже в известность, а теперь сам подписал, тоже не советуясь ни с кем, соглашение (об освобождении Израилем части оккупированной территории на Синае. — Е. П.). Садат растратил все те преимущества, которыми обладала арабская сторона. Вместо пакетной сделки, опираясь на новые моменты, появившиеся после октября 1973 года, он все отдал американцам сепаратно».

«Думаю, — включился в беседу Рифаи, — что до начала военных действий Садат уже договорился с Киссинджером. За полтора года до октябрьской войны я был у Садата в Каире с целью восстановить дипломатические отношения между нашими странами. В приступе откровенности он сказал мне, что Киссинджер ему предлагает „что-нибудь предпринять, чтобы позволить госсекретарю выпустить на простор политическую активность с целью урегулирования конфликта“. Садат связал с этими словами Киссинджера намерения Египта форсировать канал и захватить небольшой плацдарм на восточном берегу, хотя это будет стоить 10–15 тысяч египетских солдат и офицеров». «Не слишком ли большая цена?» — спросил Рифаи у Садата. Тот, по словам Рифаи, ответил, что «масштабы потерь можно будет уменьшить политическими средствами».

Задачи «ограниченной войны», направленной не на освобождение оккупированных территорий, а для захвата небольшого плацдарма с целью разморозить конфликт с Израилем, непосредственно подтверждает характер заседания 2 октября Совета национальной безопасности Египта, на котором Садат решил сообщить о предполагавшемся «на днях» начале военных действий. На вопрос, каков формат предстоящей военной операции, Садат однозначно ответил — «ограниченный»[29].

Асад ставит точки над i

Между тем Садат не посвятил Асада, который вместе с Египтом вступил в войну в октябре 1973 года, в свои планы сугубо ограниченных военных действий. Интересное свидетельство на этот счет принадлежит бывшему начальнику Генерального штаба египетской армии С. Шазли, который написал об одном из своих разговоров с министром обороны Египта генералом Исмаилом Али, пришедшим на смену Садеку. Разговор состоялся в апреле 1973 года. Военный министр передал Шазли «политическую инструкцию президента Садата, находившегося в контакте с сирийским правительством». «Было совершенно ясно, — пишет Шазли, — если сирийцы поймут, что наши планы ограничены выходом на линию в пределах десятимильной зоны к востоку от канала, они не начнут войну вместе с нами… В итоге Исмаил предложил решение. Он приказал мне подготовить отдельно от плана форсирования канала другой план развития нашего наступления до перевалов. „Детали этого другого плана послужат тому, чтобы удовлетворить сирийцев“, — сказал он. Но тут же добавил, что этот план никогда не будет претворен в жизнь, разве что при наиболее благоприятных обстоятельствах… Я был потрясен этим двуличием. Но я был обязан подчиниться и сохранять этот секрет»[30].

И конечно, особый интерес на сей счет представляет мнение президента Сирии Хафеза Асада. Во время встречи с ним 2 июня 1983 года в Дамаске я задал Асаду вопрос, что он думает об идеях Садата, связанных с октябрьской войной 1973 года. Хафез Асад сказал (опять пересказываю по своим записям почти со стенографической точностью):

«У нас была предварительная договоренность с Садатом честно действовать вместе. Разумеется, он не информировал нас о своих подлинных целях, то есть о том, что он задумал войну лишь как средство сдвинуть ситуацию с мертвой точки и вступить в переговоры.

Мы в Сирии понимали, что конечным результатом войны должно быть политическое урегулирование на основе решений Совета Безопасности ООН. Однако планы свои мы строили на том, что к моменту вмешательства ООН нам удастся на обоих фронтах освободить территории, оккупированные Израилем в 1967 году. Поэтому планы военных действий на Голанских высотах разрабатывались на этой основе, то есть речь шла о том, что сирийская армия должна дойти до конца Голанских высот».

— Информировал ли вас Садат о планах ведения войны на своем фронте? — спросил я Асада. — Происходило согласование планов?

— С Садатом, — ответил президент Сирии, — у нас была договоренность, что сирийские и египетские войска выступят одновременно. Предусматривалось, что египетские войска, дойдя до перевалов на Синае, сделают там «оперативную паузу», а сирийские войска будут продолжать наступление на Голанских высотах. Такая «пауза» в районе перевалов была объективно необходимой, так как можно было предвидеть, что египетская армия понесет значительные потери и будет нуждаться в пополнении людьми, оружием и боеприпасами. Однако договоренность с Садатом предусматривала, что после этой «паузы» египетская армия продолжит наступление до границы с Израилем.

— А как получилось на самом деле? — спросил я.

— В действительности, — ответил президент Асад, — все было по-другому. Военные действия начались 6 октября на основе совместного плана, и Сирия неизменно его придерживалась. Садат же, судя по всему, действовал на основе собственного сценария. После форсирования Суэцкого канала египетские войска начали сразу окапываться. Даян уже 8 октября заявил, что положение на западном фронте стабилизировалось. Это позволило Израилю перебросить основную массу своих войск на сирийский фронт.

Мы могли бы выдержать этот натиск даже ценой потери каких-то территорий, если бы египетское наступление впоследствии было продолжено, так как в этом случае израильтяне были бы вынуждены перебросить свои войска на западный фронт. На самом деле, однако, этого не случилось. Поэтому основной израильский удар пришелся по сирийским войскам.

У египтян были резервные силы, которые по плану должны были быть задействованы в определенные сроки. Прошло два дня, сроки были нарушены, мы слали Садату телеграмму за телеграммой с просьбами выполнить договоренность в этом вопросе, но он не отвечал.

Мы не знали и о политических контактах Садата, которые он вел на протяжении войны, — продолжал Асад. — Для Сирии была неожиданной поступившая от него телеграмма, что он обратился в Совет Безопасности ООН с просьбой о прекращении огня. Садат мотивировал это тем, что он решил кончить войну, поскольку, дескать, в военные действия на стороне Израиля вступили США, а против них он воевать не может.

В ответной телеграмме я просил не прекращать военных действий, подчеркнув, что у Сирии есть возможность закрыть прорыв в районе Голанских высот и нанести серьезные контрудары. Садат не ответил на эту телеграмму и дал в одностороннем порядке согласие на прекращение огня, в то время как на сирийском фронте военные действия продолжались. Обнаружив, что Сирия не согласилась с прекращением огня, Садат позвонил мне по телефону и пытался убедить в необходимости такого шага. При этом он утверждал, что прекращение огня предусматривает американские гарантии освобождения территорий, оккупированных Израилем в 1967 году. Этот разговор состоялся 22 октября.

Задачи, решаемые Киссинджером

В своих мемуарах госсекретарь отрицает, что «кто-либо заблаговременно понимал мысли Садата». Трудно поверить, что таким «кто-либо» мог быть Генри Киссинджер — блестящий аналитик, к тому же в течение нескольких месяцев до начала войны конфиденциально контактировавший с Садатом. Собственно, он сам пишет в своих мемуарах, что «Садат знал из двух секретных встреч в начале 1973 года между его советником по национальной безопасности Хафезом Исмаилом и мною, что мы имели намерения приступить к дипломатическому урегулированию ближневосточного конфликта. Но при этом он должен был вынести два заключения: первое — что полная арабская программа о всеобщем выводе израильских войск недосягаема, и второе — что немедленное решение не может быть принято Египтом, пока создается впечатление, что он делает это с позиции слабости. Таким образом, Садат вступил в войну не для того, чтобы овладеть территориями, а для того, чтобы восстановить в Египте чувство самоуважения и через это увеличить свою дипломатическую гибкость»[31].

О многом свидетельствует и реакция госсекретаря на тревожные сообщения о предвоенных перемещениях египетских войск. Он сразу же выступил против израильских превентивных действий. Причем это стало лейтмотивом его многократных разговоров по телефону с министром иностранных дел Израиля Эбаном, израильским поверенным в делах в Вашингтоне Шалевом. Я думаю, что помимо стремления не дать разгореться большой арабо-израильской войне у Киссинджера были и другие мотивы против превентивного удара Израиля: он опасался, что это нарушит схему действий, уже сложившуюся у него с Садатом.

Представляется, что американские действия или, скорее, бездействие в первые дни войны, пока события не приобрели угрожающего характера для израильской армии, были связаны с расчетами на осуществление замыслов Киссинджера, который в то время играл руководящую роль во внешней политике США. Несмотря на истерически настойчивые призывы израильских руководителей, США запаздывали с открытием воздушного моста для переброски вооружений и запасных частей.

Мост заработал лишь 12 октября. С этого момента Соединенные Штаты стали на путь безоговорочной поддержки Израиля, но не забывая при этом делать отдельные жесты в сторону Египта, призванные продемонстрировать заинтересованность Вашингтона в том, чтобы война не нанесла ущерба престижу Садата.

Приводимые аргументы в пользу того, что Киссинджер помышлял решить свою политико-дипломатическую задачу с помощью «садатовской небольшой военной победы», подкрепляются и его телефонным разговором с послом СССР в Вашингтоне А.Ф. Добрыниным в полдень 6 октября. В связи с предлагаемым созывом Совета Безопасности госсекретарь просил дать срочные указания представителю СССР занять пока сдержанную позицию, не становясь целиком, как обычно, на сторону «своего клиента». «США, — заверил Киссинджер, — поступят таким же образом. Со ссылкой на президента Никсона он просил это срочно довести до советского руководства»[32].

7 октября Л.И. Брежнев, уходя от вопроса о созыве Совета Безопасности ООН, передал по конфиденциальному каналу следующее послание Никсону: «Было бы весьма важно, если бы со стороны Израиля последовало ясное, без всяких оговорок, заявление о его готовности уйти с оккупированных арабских территорий, имея в виду, что одновременно гарантировалась бы безопасность Израиля, как и других стран региона. Что здесь может быть неприемлемым для Израиля?» Из этого ответа видно: СССР считал, что успехи арабов в первые дни войны должны создать условия для всестороннего урегулирования на Ближнем Востоке.

Не изменилась позиция СССР и после того, когда произошел перелом в военных действиях в пользу Израиля. Брежнев выступил за прекращение огня, но опять подчеркнул в своем послании Никсону необходимость добиться общего урегулирования.

А Садат верил в продолжение «игры» с Киссинджером и тогда, когда уже захлебнулся наступательный порыв арабских войск. Иначе трудно объяснить, почему во время нахождения госсекретаря в Москве Садат передал ему по секретному каналу через X. Исмаила, что он готов «отделить прекращение огня от всеобщего урегулирования». Киссинджер, ничего не сказав об этом советским руководителям, так объясняет в своих мемуарах «инициативу Садата»: «…Предложение о прекращении огня Москва сопроводила для Садата аргументом, что советская роль в конференции (созываемой для поисков общего урегулирования. — Е. П.) будет соответствующей гарантией давления на Соединенные Штаты и Израиль. Но Египет уже сместил акцент в своей политике, переориентируясь на Соединенные Штаты, и соответственно переключился от всеобъемлющего подхода к подходу „шаг за шагом“. В таких условиях большая советская роль явно выглядела как менее желательная, может быть, даже опасная, так как Москва могла стать защитником радикальных решений и таким образом сыграть против того, что задумал достичь для себя Садат»[33].

СССР и США в тисках арабо-израильского кризиса

Обычно говорят, что две сверхдержавы зажали в свои тиски две стороны ближневосточного конфликта. Однако в жизни произошло обратное. И Соединенные Штаты, и Советский Союз, не обладая решающей возможностью направлять ход развития событий, оказались в зависимости от обострившегося кризиса на Ближнем Востоке.

Необходимо напомнить, что это обострение в виде октябрьской войны совпало с усилиями двух сверхдержав найти путь к разрядке отношений между ними. Объективно мир оказался на пороге срыва процесса разрядки. 14 октября, после окончания церемонии провозглашения Форда вице-президентом США, Никсон отвел в сторону посла Добрынина и попросил его передать Брежневу, что его, Никсона, «провоцируют в США, чтобы сорвать разрядку». В тот момент, несомненно, присутствовало стремление американского руководства предпринять шаги в поддержку разрядки. Информируя о переброске американского оружия Израилю (было поставлено вооружений на 2,2 миллиарда долларов), Белый дом предложил Москве обоюдно прекратить поставки вооружений после прекращения огня. Но Москва в это время оказалась в плену своих отношений главным образом с Египтом. Это был тот случай, когда «хвост вилял собакой».

20 октября Киссинджер вылетел в Москву. Была достигнута договоренность совместно выступить с проектом резолюции Совета Безопасности, которая призвала бы не только к немедленному прекращению огня, но и (по настоянию советской стороны) к выполнению резолюции 242 от 1967 года. Однако время было потеряно, и Израиль, переломивший ход военных действий в свою пользу, отнюдь не торопился прекращать огонь. На базе договоренности, достигнутой с США, Совет Безопасности 22 октября все-таки принял резолюцию 338, но израильские войска уже после ее принятия вышли к Суэцкому каналу и, окружив третий египетский корпус, готовились к его уничтожению.

Судя по всему, Киссинджер и в этих условиях продолжал свою «игру». Правда, события внесли в нее определенную модификацию. Теперь он сделал акцент на «спасение Садата». При этом следовало убедить президента Египта, что только США способны остановить израильтян и оказывали на них нажим с целью не допустить ликвидации третьего корпуса.

Между тем все в большей степени на позициях двух сверхдержав начала сказываться внутренняя ситуация и в СССР, и в США. В советском руководстве росло возмущение, что Израиль игнорирует решение Совета Безопасности, согласованное Москвой и Вашингтоном. Обычно спокойный и не предрасположенный к крутым действиям, Брежнев был вынужден 23 октября по «горячей линии» передать Никсону отнюдь не дипломатическое послание. В нем говорилось: «Почему Израилем допущено вероломство — Вам виднее. Мы видим единственную возможность исправить положение и выполнить договоренность — заставить Израиль немедленно подчиниться решению Совета Безопасности». В послании содержался намек на то, что бездействие США приведет к краху разрядки: «Слишком многое поставлено на карту — не только на Ближнем Востоке, но и в наших отношениях».

В США поняли серьезность ситуации. В тот же день Никсон ответил, что Соединенные Штаты «берут на себя ответственность за то, чтобы полностью прекратить военные действия со стороны Израиля». «Мы с Вами достигли исторического урегулирования, — говорилось в послании Никсона Брежневу, — и мы не позволим, чтобы оно было взорвано».

Однако Израиль продолжал игнорировать требования Совета Безопасности ООН прекратить огонь и отвести войска на занимаемые ими позиции в момент принятия резолюции 338. В Москве шло бурное заседание Политбюро. Эмоции прибавились в результате того, что по специальному телефону Садат умолял сделать все, чтобы «спасти его и египетскую столицу, которую окружают израильские танки». Немедленно запрошенный советский главный военный советник в Каире доложил Брежневу, что Садат потерял голову, когда узнал, что несколько израильских танков перешли через Суэцкий канал, но непосредственной угрозы Каиру нет. Несмотря на это сообщение, ряд членов Политбюро высказались за принятие острых военно-политических мер.

Многие члены советского руководства исходили из того, что Израиль сам, без согласия США, не мог бросить вызов всем и вся, игнорируя резолюции Совета Безопасности о прекращении огня. Помощник Громыко В. Грубяков, сопровождавший его на заседание Политбюро, рассказал вызванному в Москву Добрынину, что министр обороны Гречко потребовал «демонстрации присутствия советских войск в Египте». Косыгин резко возражал против подобных мер, его поддержал Громыко. Занимавший осторожную позицию Брежнев выступил против любой вовлеченности советских войск в конфликт[34], но был вынужден все-таки согласиться, во-первых, с направлением жесткого послания в адрес Никсона с намеком на возможность военного вовлечения СССР и, во-вторых, на проведение маневров с участием авиации в Закавказье.

Решили все-таки, что в послании Никсону следует этот намек упаковать в предложение совместного направления советских и американских войск в Египет с целью заставить Израиль прекратить военные действия. 24 октября Брежнев направил послание Никсону, в котором предлагались совместные действия, а затем говорилось: «Скажу прямо, если бы Вы не сочли возможным действовать совместно с нами, то мы были бы поставлены перед необходимостью срочно рассмотреть вопрос о принятии нами соответствующих шагов в одностороннем порядке… У нас есть с Вами договоренность, которую мы высоко ценим, — действовать сообща. Давайте реализуем эту договоренность на конкретном примере в сложной ситуации. Это будет хороший образец наших согласованных действий в интересах мира».

Уверен, что за этим посланием не стояло действительное намерение Советского Союза пойти на непосредственное военное вмешательство в события. Но это был шаг, призванный «остудить» Израиль. И одновременно такой шаг был продиктован внутренней обстановкой: в СССР росло возмущение израильскими действиями, и Брежнев мог опасаться, что этим воспользуются его оппоненты в руководстве.

Наиболее сильный из них — Александр Николаевич Шелепин, «железный Шурик», который проявил свои возможности, в том числе личностные, когда в 1957 году практически спас Хрущева во время близкой к осуществлению попытки Маленкова, Молотова и Кагановича снять его со всех руководящих постов, а потом, в 1964 году, стал главной фигурой, обеспечившей замену Хрущева на Брежнева.

Через некоторое время Брежнев при поддержке многих из своего окружения решил отодвинуть Шелепина, который, занимая ряд высших постов в партии и правительстве, мог, по его мнению, претендовать на его место. На момент направления жесткого послания Никсону Шелепин уже был переведен на второстепенный пост председателя ВЦСПС, но все еще, вплоть до 1975 года, оставался членом Президиума (Политбюро) ЦК КПСС. Брежнев продолжал его побаиваться, будучи осведомлен о том, что Шелепин пользуется поддержкой, особенно бывших комсомольских работников, которые могли обвинить генсекретаря в отсутствии решительности в момент откровенно вызывающей позиции Израиля, поддерживаемого США.

Реакция в США на послание Брежнева тоже была продиктована скорее не желанием запугать СССР, а внутренними обстоятельствами. Отказавшись от совместных военных действий, что и следовало ожидать, Никсон заявил о серьезной озабоченности в связи с возможностью односторонних акций СССР, которые «могут вызвать непредсказуемые последствия». Для большего эффекта в войсках США была введена повышенная боеготовность. Когда Киссинджеру позвонил возмущенный этой демонстрацией Добрынин, тот ответил, что это не должно восприниматься Москвой как враждебный акт и в основном определяется внутренними соображениями. Это подчеркнул и 1 сам президент Никсон, который сказал Добрынину: «Возможно, что в ходе кризиса я немного погорячился. Замечу — но не в порядке оправдания, — что я подвергаюсь сейчас постоянной и ожесточенной осаде со стороны оппозиции и всех моих противников, объединившихся вокруг „Уотергейта“»[35].

Некоторые американские авторы представляют, будто реакция США спасла от реального намерения СССР послать свои войска на Ближний Восток. Такая версия не имеет ничего общего с действительностью. После того как обе сверхдержавы попугали друг друга, были объединены их усилия по подготовке и проведению Женевской конференции.

Два подхода к Женевской конференции

Принятию резолюции 338, как уже говорилось, предшествовали беседы госсекретаря США Киссинджера с советским руководством в Москве. Соединенные Штаты тогда согласились с увязкой прекращения военных действий на Ближнем Востоке с началом общего политического урегулирования. Очевидно, согласие на такую увязку было не в последнюю очередь вызвано стремлением США быстро выйти из ситуации нефтяного эмбарго.

Нефтяное эмбарго было применено арабскими странами 19 октября 1973 года — через тринадцать дней после начала октябрьской войны. 16 октября Саудовская Аравия, Ирак, Объединенные Арабские Эмираты, Кувейт, Катар и Иран в одностороннем порядке подняли цену своей нефти на 17 процентов, доведя ее до 3,65 доллара за баррель (какой смехотворно низкой выглядит эта цена сегодня, когда пишутся эти строки). Затем Саудовская Аравия, Ливия и другие арабские государства вообще объявили о запрете на поставку нефти в США, назвав причину: американцы оказывают Израилю военную помощь. 23 октября эмбарго было распространено на Голландию за то, что она предоставила свои аэродромы Соединенным Штатам. 5 ноября арабские страны объявили о 25-процентном сокращении производства. Через восемнадцать дней эмбарго распространилось на Португалию, Родезию и ЮАР.

Снятие нефтяного эмбарго (за исключением Ливии) 17 марта 1974 года произошло после того, когда США попытались демонстративно «выравнять» свою политику на Ближнем Востоке за счет дипломатических мер по разъединению войск. Но уже возникла новая ситуация — нефтяной кризис. Цены на нефть до этого были малоподвижны. Можно вспомнить, что в 1945 году, после окончания Второй мировой войны и в период восстановления мировой экономики, цена составляла лишь около 1 доллара за баррель, а перед нефтяным эмбарго 1973 года она увеличилась только до 3 долларов за баррель. Однако к моменту снятия эмбарго среднегодовая цена нефти уже поднялась до 12 долларов за баррель.

Нефтяное эмбарго 1973 года открыло новую эпоху: динамика цен на нефть оказалась тесно увязанной с событиями на Ближнем Востоке, который являлся и является основным регионом, поставляющим нефть в Европу, Японию и США. В 1979 году, когда произошла так называемая исламская революция в Иране, среднегодовая цена составила 30 долларов за баррель, в 1980 году, когда началась ирано-иракская война, — 35,7 доллара. Затем цены сократились — в 1986 году среднегодовая цена составляла 14,3 доллара за баррель североморской нефти Brent, которая стала новым ценовым ориентиром, но в 1990 году, когда Ирак вторгся в Кувейт, цена опять выросла.

Можно предположить, что многие политические деятели в США, да и в СССР надеялись на то, что после смягчения обстановки на Ближнем Востоке произойдет понижение нефтяных цен. Действительно, это происходило, и в 1998 году, после азиатского валютного кризиса, цена даже вернулась к тому уровню, который существовал после снятия нефтяного эмбарго 1973 года.

Но в 2002 году цены опять резко поднялись и продолжали безостановочно расти. Во время издания этой книги они уже перешли за планку в 100 долларов за баррель. Конечно, постиндустриальные государства адаптируются к столь высоким ценам на нефть за счет энергосбережения и активизации других источников энергии. Но факт остается фактом: нефтяное эмбарго, вызванное октябрьской войной 1973 года, положило конец дешевой нефти.

Однако вернемся от этого «нефтяного отступления» к Женевской конференции.

Казалось бы, согласие США на связь Женевской конференции со всеобщим урегулированием открывало путь к ее успешной работе. Но на деле все оказалось намного сложнее, и основная причина заключалась в том, что Соединенные Штаты практически подошли к миссии Женевской конференции с мерками, не соответствующими тому мандату, который первоначально был ими выработан совместно с Советским Союзом. Позже Г. Киссинджер откровенно напишет в мемуарах, что Женевская конференция «…была средством собрать в одну упряжку все заинтересованные стороны для одного символического акта и посредством этого сделать так, чтобы каждый мог проводить сепаратный курс, хотя бы на некоторое время. Было сложно и собрать такую большую встречу, и после этого держать ее в бездейственном состоянии, в то время как дипломатия возвращается к двусторонним каналам»[36]. Яснее, как говорится, не скажешь. А договаривались в Москве во время пребывания там Государственного секретаря совсем о другом.

Одержимый идеей сепаратного египетско-израильского соглашения, Киссинджер осуществлял ее с присущей ему целеустремленностью, не останавливаясь перед давлением на Израиль, когда тот мог ему помешать своим стремлением усложнить разъединение войск на фронтах. 16 декабря 1973 года Киссинджер, находясь в Иерусалиме, следующим образом описал свою «генеральную стратегию» израильскому руководству (цитируется по книге израильского журналиста М. Голана, который получил стенографические отчеты о беседах Киссинджера в Израиле и, вопреки желанию израильского руководства, предал их гласности, преодолев, естественно, серьезнейшее сопротивление на своем пути): «Киссинджер объяснил, что цель переговоров о разъединении войск заключается в том, чтобы обойти необходимость вести переговоры о границах и окончательном урегулировании. Успех переговоров (о разъединении. — Е. П.) привел бы также и к другому достижению — отмене нефтяного эмбарго. В то же время это положило бы конец изоляции Израиля, уменьшив давление на него главным образом со стороны западноевропейских государств и Японии. Никто в Израиле не должен иметь даже мимолетных сомнений, предупредил Киссинджер, в том, что провал переговоров о разъединении разрушит плотину, сдерживающую давление на Израиль, оказываемое на этот раз в пользу не частичного отхода, а полного отхода к границам 4 июля 1967 г.»[37]. В этом разъяснении позиции Киссинджера просматривались даже угрозы в адрес Израиля, если он не будет следовать продиктованному ему курсу.

Несмотря на то что СССР и США разошлись в оценке того, чем должна заниматься Женевская конференция, их интересы совпали, правда по сугубо различным причинам, в том, чтобы добиться разъединения войск. США, как уже говорилось, руководствовались в основном стремлением сорвать арабское нефтяное эмбарго. СССР сделал акцент на безотлагательную подготовку к соглашению о разъединении войск между Сирией и Израилем. В Москве опасались, что после разъединения войск на Синае Сирия могла стать объектом израильской атаки. Опасения усиливались явно антисирийскими настроениями в США.

После нескольких поездок на Ближний Восток министра иностранных дел СССР А.А. Громыко и его встреч с Государственным секретарем США были подписаны 5 июня 1974 года в Женеве итоговые документы, определявшие порядок и время разъединения сирийских и израильских войск, а также вывода израильских войск с части оккупированной ими сирийской территории. Эти документы предусматривали освобождение территории общей площадью 663 квадратных километра, захваченной Израилем в 1967 году. В послании на имя Брежнева Хафез Асад подчеркнул, что Сирия высоко ценит поддержку Советского Союза.

4 сентября 1975 года Египет и Израиль заключили второе соглашение об отводе израильских войск, переходе к египтянам части двух перевалов — Митла и Гиди, и расширении буферной зоны ООН. Но значительная часть Синая оставалась вплоть до подписания Садатом сепаратного договора с Бегином под израильской оккупацией.

«Частичные», или «промежуточные», меры

Разные подходы СССР и США к мирному урегулированию на Ближнем Востоке проявились на Женевской конференции не спонтанно. Различия в советской и американской тактике обозначились задолго до созыва конференции.

Безусловно, что ближневосточный конфликт по целому ряду причин — один из самых сложных для урегулирования. Палестинцам, представляющим собой часть арабского мира, трудно далось, собственно, как стало бы с любым другим народом, восстановление территориальной ситуации многовековой давности, повлекшее за собой вынужденный уход с земли, на которой прожили десятки поколений. Можно понять и другую сторону — небеспочвенные опасения евреев, образовавших свое государство, признанное мировым сообществом, но в течение десятилетий отвергаемое арабским окружением, которое угрожало его уничтожить. Сложность урегулирования этого конфликта между двумя национализмами — хочет кто-либо это признать или не хочет — заключалась и в том, что в результате войн Израиль де-факто наращивал свою территорию за счет соседних арабских стран.

Ситуацию осложняло и то, что обе сверхдержавы рассматривали ее через призму конфронтации, характерной для холодной войны. Это не означало подталкивания своих «клиентов» на Ближнем Востоке к агрессивным действиям друг против друга. Напротив, можно утверждать, что сверхдержавы — я не касаюсь в данном случае настроений определенных частей их руководства, не они, в конце концов, «делали погоду» — стремились к стабилизации ближневосточной обстановки — ее было бы невозможно достичь без урегулирования конфликта. И СССР, и США хотели не допускать такого развития событий, при котором они могли бы быть втянутыми непосредственно в военное противоборство. Линия против обострения ситуации на Ближнем Востоке для США диктовалась и тем, что в Белом доме понимали: существует корреляция между перерастанием конфликта в кризисную стадию, как было, например, во время октябрьской войны 1973 года, и отдалением от США даже тех арабских государств, которые находились в сфере американского влияния. Среди них — страны Аравийского полуострова, то есть основные источники снабжения нефтью США и их союзников по холодной войне.

Объективная заинтересованность в стабильности на Ближнем Востоке никогда не перерастала у США в отказ от поддержки Израиля, не говоря уже о противостоянии с ним, даже тогда, когда агрессивная направленность его политики была более чем очевидной. США могли, и это случалось, пытаться отговорить израильское руководство, несколько раз даже в резком тоне, от шагов, способных нанести ущерб американским интересам. Но не более того.

Таким образом, возникли две, часто противоречащие друг другу, задачи американской политики: действия в пользу стабилизации на Ближнем Востоке и поддержка Израиля, который было трудно заподозрить в желании урегулировать конфликт с арабами на основе резолюций Совета Безопасности и Генеральной Ассамблеи ООН. Вашингтон сделал ставку на разрешение этого несомненного противоречия через частичные, иными словами, сепаратные шаги по урегулированию арабо-израильского конфликта.

Естественно, такой застарелый и сложный конфликт, как ближневосточный, нельзя ликвидировать сразу, одним махом. Это понимали и в Москве. Однако суть разногласий заключалась в том, что США предлагали действовать — и самостоятельно добивались этого — через сепаратные частичные соглашения, а Советский Союз исходил, с учетом сложности урегулирования, из необходимости шагов промежуточных, ведущих к четко обозначенной и заранее обговоренной цели — общему урегулированию. Советская логика была продиктована тем, что при череде сепаратных соглашений, по мере выбывания из процесса урегулирования одного арабского государства за другим, Израиль получает возможность продавливать необходимые ему решения, а отсутствие компромиссных, сбалансированных решений, охватывающих всех участников конфликта, не может служить установлению прочного мира на Ближнем Востоке.

Был период, когда и в Вашингтоне склонялись к отходу от сепаратных договоренностей и переориентации на поэтапное общее урегулирование. В то время, когда летом 1976 года команда Картера еще только добивалась его избрания на пост президента, мне довелось встретиться с одним из главных представителей этой команды — будущим помощником президента по вопросам национальной безопасности З. Бжезинским.

А через пару недель мы вместе с С. Вэнсом, который тоже в то время работал на избрание Картера, а затем стал Государственным секретарем в его администрации, принимали участие в советско-американском симпозиуме по линии двух национальных Ассоциаций содействия ООН. Сначала Бжезинский, а затем Вэнс, касаясь ближневосточной ситуации, говорили примерно одно и то же: Киссинджер со своей политикой частных решений, по-видимому, уже исчерпал себя; необходимо теперь вести дело к всеобщему политическому урегулированию; в процессе урегулирования на Ближнем Востоке должны участвовать и США, и СССР, координируя свои усилия.

Широкий резонанс в Соединенных Штатах имела публикация Брукингского института в Вашингтоне по проблемам политического урегулирования на Ближнем Востоке. Среди авторов этого материала были и З. Бжезинский, и У. Квандт, занявший пост заведующего ближневосточным департаментом в Совете национальной безопасности, и другие — как раз те, кто непосредственно участвовал в выработке ближневосточной политики администрации Картера. В публикации Брукингского института в виде главного вывода была подчеркнута необходимость всеобщего урегулирования, которое не может быть достигнуто без соглашения о создании «палестинского очага» на Западном берегу реки Иордан.

Через два месяца после вступления в должность Картер заявил, что «у палестинцев должна существовать родина». Одновременно был сделан ряд официальных заявлений о желательности возобновления работы Женевской конференции по ближневосточному урегулированию. Создавалась почва для совместного советско-американского заявления по Ближнему Востоку, и оно было опубликовано 2 октября 1977 года. В заявлении прямо говорилось о необходимости всеобъемлющего урегулирования ближневосточной проблемы путем решения таких ключевых вопросов, как «вывод израильских войск с территорий, оккупированных во время конфликта 1967 года, палестинский вопрос, включая обеспечение законных прав палестинского народа, прекращение состояния войны и установление нормальных мирных отношений на основе взаимного признания принципов суверенитета, территориальной целостности и политической независимости». То есть все то, что через 35 лет (!) нашло отражение в «дорожной карте».

Казалось, что все налаживается: у СССР и США есть взаимное понимание, есть и люди, одинаково настроенные, которые призваны воплощать это взаимопонимание в жизнь. Но неучтенными оказались возможности Израиля оказывать в решающие моменты влияние на американскую ближневосточную политику. Ознакомившись с совместным заявлением, израильское руководство активизировало свое лобби в США, 1 особенно в конгрессе. Началась беспрецедентная атака на заявление, которое, по первоначальному признанию С. Вэнса, было выработано в интересах мира на Ближнем Востоке. Белый дом дрогнул. 4 октября, то есть на третий день после опубликования совместного заявления, министр иностранных дел Израиля Даян, находившийся в Нью-Йорке, где в то время проходила очередная сессия Генеральной Ассамблеи ООН, был приглашен на встречу с президентом Картером. Встреча, которая по предварительному уведомлению израильской стороны должна была быть короткой, длилась целый день и закончилась капитуляцией США. Выработанный так называемый рабочий документ с Израилем фактически дезавуировал американскую подпись под совместным советско-американским заявлением.

С этого момента начался переход США уже не только по существу, что было много раньше, но и формально на позиции отказа от сотрудничества с СССР в деле урегулирования ближневосточного конфликта, вообще отказа от его всеобъемлющего урегулирования. Еще несколько месяцев после подписания рабочего документа с Израилем Соединенные Штаты время от времени упоминали о Женевской конференции, затем перестали.

Сближение позиций США с преемником СССР Россией произошло вновь по вопросам урегулирования ближневосточного конфликта, но через много лет выразилось в расширении посреднической миссии за счет включения в нее наряду с этими двумя государствами Европейского союза и Организации Объединенных Наций. Создание «квартета» посредников было, очевидно, связано с пониманием в Вашингтоне того, что монополизация урегулирования Соединенными Штатами не имеет перспективы. В 2003 году была создана «дорожная карта», которая была принята администрацией Буша-младшего. Он назвал ее единственным путем к миру. Однако этот путь пройден не был…