Глава двадцать седьмая. БОЛЬ


Как-то погожим сентябрьским вечером Константин Багрянородный с Еленой и сыном Романом вышли перед сном погулять в парк. День у взрослых был трудный. Елена занималась государственными делами, если можно их так назвать, потому что в этот день она принимала послов прованского короля Гуго. Он дерзнул «свататься» к Багрянородному, чтобы выдать свою дочь, королевну Берту, за сына Багрянородного и Елены, цесаревича Романа. Елене пришлось разбираться в том, что побудило странного короля Прованса Гуго сватать свою дочь за византийского цесаревича, наследника престола империи. Не слишком ли большая честь будет королю Гуго, если вдруг Багрянородный согласится на этот неравный брак! Гуго владел королевством на юге Франции, берега которого омывали воды Средиземного моря, но оно было в два-три раза меньше любой фемы Византии. Но послы чем-то очаровали императрицу Елену, а она в свою очередь очаровала своего супруга, пересказав всё то, что услышала от послов. Багрянородный вначале упрекнул Елену:

- Славная, ты готова взять в жены своему сыну даже дочь торговца.

По стечению обстоятельств позже цесаревич Роман-младший женился на дочери торговца. Но пока Елена с присущей ей непосредственностью так расписала прелести королевны Берты, что Багрянородный согласился продолжать сватовство. Теперь оставалось убедить сына жениться на некоей Берте, которая «блистала красотой и была умна, как Божья Матерь». С этой целью родители привели сына в парк, чтобы на лоне природы добиться от него согласия на брак. Любящие родители не хотели принуждать своего сына, хотя принуждение было в традициях императорских семей. Они надеялись, что юная королевна из Прованса, не познавшая светской жизни, подобно той, какую ведут византийские аристократки, больше подойдёт в жены их сыну. Он же, по мнению родителей, был сильно поражён пороками светского общества. «Это был красивый, стройный юноша, весьма популярный, но распущенный, проводивший большую часть времени на охоте и в разгульных пирушках», - писали в хрониках той поры.

Семья уселась в беседке на берегу пруда, в котором плавали белые и черные лебеди. Начал трудный разговор Багрянородный:

- Ты, цесаревич, уже в том возрасте, когда можно подумать о супружестве. Мы с твоей матушкой исполнили этот долг на три года раньше твоего возраста, и по родительской власти тебя надо бы оженить не спрашивая. Ты слишком много воли взял себе. Но мы тебя любим и даём право сделать выбор.

Роман-младший слушал вполуха. На его красивом, как у матери, лице гуляла лёгкая улыбка. Ему было всё равно, женят ли его по родительской воле или дадут самому сделать выбор, лишь бы невеста была красива. О любви, о чувствах он не думал. А когда услышал от матери, что невеста очень красива, ответил согласием:

- Раз невеста красива, то я в вашей воле, батюшка и матушка. Жените. Узнаю, что за королевство, тот далёкий Прованс.

Багрянородный и Елена переглянулись. Отец хлопнул по коленям:

- Ну и молодёжь пошла! Им только красивых подавай!

- Однако и ты, Божественный, был не промах! - засмеялась Елена и сказала сыну: - Да, французская королевна красива, а иначе они бы к нам со своим товаром не приплыли.

- Так ты им, мама, скажи, чтобы они побыстрее везли королевну.

- Завтра всё и выложу послам, - ответила Елена.

Она была огорчена этим разговором: думала, что сын будет сопротивляться, говорить о душевных порывах, но Роман с лёгкостью ветра пролетел над важной жизненной обязанностью. Он подсел поближе к Елене и попросил;

- Мама, расскажи все, что послы о невесте говорили.

Багрянородному не хотелось слушать эти рассказы.

Он встал и пошёл вдоль пруда. Ему нужно было подумать о более важном. В эти дни он расстался с Гонгилой. Надо было в конце концов отвоевать у арабских корсар остров Крит. По воле Багрянородного снарядили большую морскую экспедицию из двух эскадр, и одну из них Багрянородный поручил возглавить евнуху Гонгиле, который давно тянулся к морской службе. В эту пору в Византии было принято назначать военачальниками евнухов: считалось, что они способны водить войска и корабли и более стойки нравственным духом. Знал Багрянородный, что защитники Крита могут выставить против его экспедиции большие морские и сухопутные силы, которые с ходу не одолеешь. Но если в море византийцы надеялись победить с помощью «греческого огня», то на суше критяне были сильнее, и Багрянородный вынужден был, испытывая душевную боль, послать на остров двухтысячный отряд русских витязей во главе с Никанором. Надеялся император, что русский воевода сумеет решить исход сухопутной операции в пользу Византии.

Багрянородный так глубоко ушёл в свои размышления, что не заметил, как из-за кустов, растущих у пруда, появилась монахиня. Её лицо за черным платком тоже было почти черным, а глаза горели диким огнём. И хотя было почти темно, Багрянородный узнал в монахине Мелентину, игуменью монастыря Святой Каллисты.

- Что тебе нужно, Мелентина? - спросил Багрянородный. - Тебе запрещено появляться в Магнавре.

Она заговорила сурово и жёстко, вскинув руку:

- Ты, Багрянородный, погубил моего мужа, ты предал казни моего сына. Но мои молитвы дошли до Господа Бога, и он карает тебя за всё то горе, какое ты причинил мне. Отправляйся же в монастырь Святой Каллисты и посмотри на свою мать, если её не предадут земле.

- Господи, помилуй меня и скажи, что это ложь! И в чём я виноват перед этой женщиной, исчадием ада?

Багрянородный закрыл лицо руками. Сколько он так простоял, неведомо, но почувствовал, как кто-то подошёл к нему и взял его под руку. Открыв лицо, он увидел рядом с собой Елену и сына.

- Что с тобой, Божественный? - спросила Елена.

- Здесь была Мелентина! Где она? - Багрянородный осмотрелся.

- Но тут никого нет, и мы давно заметили, что ты стоишь один, - заметил Роман-младший.

Багрянородный хотел идти к кустам, но ощутил в ногах свинцовую тяжесть.

- Она была! Я с нею разговаривал, - опершись на сына, сказал он. - Вот тут, у кустов, она стояла.

- Я вижу на твоём лице страдание. Что случилось? - спросила Елена.

- Она причинила мне боль. Ох, как больно! Дайте глоток воды!

Роман-младший побежал к пруду, зачерпнул в ладони воду, бережно принёс её.

- Ох, больно! - простонал Багрянородный и жадно выпил воду.

- Успокойся, родимый. Ты жив, и сейчас твоя боль пройдёт. - Елена гладила мужа по спине. - Говори же, что произошло?

- Отведите меня во дворец. Распорядитесь подать колесницу. Я немедленно помчусь в монастырь Святой Каллисты.

- Мелентина сказала, что тебя зовёт матушка-августа? - спросила Елена.

- Зовёт. И молите Бога, чтобы под её зов я доскакал до монастыря. Идёте же!

Елена и Роман-младший повели Багрянородного во дворец. Ноги едва слушались его. Он постанывал, правой рукой держался за сердце.

- Отец, но была ли Мелентина? И куда она могла исчезнуть?

- Была, сынок, и могла исчезнуть. Ей это дано, - произнесла Елена.

Елена и цесаревич довели Константина до дворца и поднимались на крыльцо, когда услышали за спиной цокот копыт. К крыльцу дворца приближались два всадника. Один из них был воин, а другой - другая - послушница монастыря святой Каллисты, Валентина.

- Вижу на крыльце императора. Иди к нему, - оказал Валентине воин.

Валентина лишь кивнула головой. Ей надо было сделать семь шагов по ступеням, чтобы лицом к лицу сойтись с императором и сказать ему несколько роковых слов. Это была внучка премьер-министра Тавриона. В детстве она много раз видела Багрянородного, да и он гладил её по головке. Валентина выросла на редкость сильной и мужественной девушкой. Ей следовало бы носить рыцарские доспехи, но, рано потеряв мать, она обрела тепло близ Зои-августы. Когда Зоя-август I приняла постриг, в этот монастырь вскоре же пришла и Валентина. Она не постриглась, но была послушницей, прилежно училась в монастыре, думала о служба во дворце. Сейчас она находилась на его ступенях, но с такой чёрной вестью, что у неё хватит сил только на то, чтобы передать эту весть императору.

Елена, Константин и Роман повернулись к ней и стояли молча, как заворожённые. Перед верхней ступенью Валентина опустилась на колени и глухим, словно простуженным голосом поведала то, что Багрянородный уже знал.

- Божественные государи, я выполняю последнюю волю императрицы Зои-августы. Она просила меня донести да вас весть о своей кончине. Вчера в полночь Зоя-августа преставилась. - И Валентина принялась молиться.

Елена подошла к ней и взяла её за руку.

- Встань, дочь моя. Идём в покои, и ты всё нам поведаешь.

к Когда пришли во дворец, Елена велела прислать медика Протогена. Он прибежал в покои перед опочивальней Багрянородного с неизменным палисандровым ларцом, в котором были бальзамы, настои и мази для императорской семьи.

- Протоген, напои Багрянородного египетским бальзамом. Тяжко ему, разволновался он, - сказала Елена.

Протоген открыл свой ларец, налил из золотой амфоры в маленький золотой кубок бальзама и поднёс его императору.

- Выпей, Божественный, он избавит тебя от скорби и болей.

- Поставь, Протоген, мой кубок на стол. Я выпью бальзам, как только выслушаю славную Валентину.

Багрянородного усадили в кресло, Елена и сын встали рядом. Валентину тоже пытались усадить в кресло, но она, верная себе, опустилась на колени. Перекрестившись, поведала то, чему была очевидицей:

- Позавчера, Божественный, в день поминовения мучениц Веры, Надежды и Любови, я пришла в келью матушки Зои-августы к вечерней молитве. Матушка Зоя-августа покоилась на ложе. Она сильно ослабла и поднималась с моей помощью лишь раз в день. Как закончили молитвы, она мне сказала: «Минувшей ночью явился ко мне в келью Спаситель и произнёс: «Чистая и светлая дочь наша, ты исчерпала путь земной юдоли. Свято будут чтить тебя народы православные. Мы же зовём тебя в Царство Небесное. И ныне врата Царства для тебя открыты. Вознесись, не опаздывая, в полночь, ибо за порогом полночи придут в твою келью демоны и унесут тебя». - «Но, Спаситель, смею ли я, грешница, войти в Чертоги Небесные?» - «Молчи, доченька, и не вводи себя во грех», - промолвил Спаситель и исчез. Тебе моё повеление, славная Валентина: после полуночи скачи к моему сыну и уведоми его обо всём, что тебе сказано».

Зоя-августа попыталась встать с колен, но ей это не удалось. Я подняла её и отнесла на ложе. Она закрыла глаза и замкнула уста. Так пролежала до полуночи. А в полночь она вздрогнула, открыла глаза й произнесла одно слово: «Простите» - и испустила дух. Лампада в это время светила ярко, потом вспыхнула, как шар, и погасла. Опомнившись от испуга, я побежала к игуменье Мелентине, но её ни в келье, ни в монастыре но было. Я взяла своего коня, оседлала его и покинула монастырь. Рано утром я прискакали в Силиврию, поспешила к епарху и всё ему рассказала. Он дал мне воина, и мы здесь.

Слушая Валентину, Елена и Багрянородный плакали и, кажется, не замечали слез. Константин потянулся к кубку, сделал глоток и подал кубок Елене. Она тоже сделала глоток и подошла к Валентине.

- Встань и выпей, дочь моя. Ты падаешь от усталости.

Валентина встала и тут же опустилась в кресло, потом взяла кубок и допила бальзам.

Константин пришёл в равновесие и спросил Вален тину:

- Но если Мелентины не было в монастыре, то как она могла узнать, что Зоя-августа преставилась?

- Прости, Божественный, я этого не знаю.

- Верно. Тебе, чистая душа, этого и не узнать. - И Багрянородный обратился к Елене: - Моя государыня, попроси брата учинить дознание церкви над Мелентиной. Я же видел её возле пруда, и она сказала мне, что моя матушка преставилась. Боль моя тому свидетель.

- Я верю тебе, Божественный, и поговорю с братом. А нам с тобой надо собираться в путь. Не приведи Господь, чтобы велением Мелентины матушку предали земле без нас. - И Елена попросила цесаревича:

- Сынок, вели заложить две колесницы и подними сотню гвардейцев Прохора.

- Всё сделаю, мама, как велено, - ответил сын и убежал.

Елена была деятельна. Она распорядилась, чтобы во дворец позвали патриарха, затем попыталась отвести в покои на отдых Валентину, но та воспротивилась:

- Матушка-императрица, обо мне не пекись. Конь под седлом, и я уеду в ночь в монастырь.

- Неволить не могу, и всё-таки побудь рядом. Ты поедешь с нами в колеснице, а потом вернёшься в Магнавр: я хочу, чтобы ты послужила империи.

Сборы в дорогу были закончены быстро. Елена позаботилась взять с собой три меховых мантии. Ещё и ночь не наступила, как кавалькада из двух колесниц и сотня гвардейцев покинули Магнавр и на рысях умчались к Силиврии.

Путники в колесницах всё время молчали. Лишь изредка Елена спрашивала Константина:

- Божественный, как ты себя чувствуешь?

- Спасибо, славная, держусь, - отвечал он.

Но так говорил Багрянородный только для того, чтобы не волновать Елену. На самом деле он чувствовал себя разбитым. Боль в сердце не унималась, словно на нём лежал камень и давил. Мысли в гудевшей от боли голове кружились, будто чёрное воронье, вокруг одной - о невосполнимой потере. Ушла из жизни мать, которую он боготворил с детства. Она всегда была рядом с ним, у неё он научился понимать своё высокое назначение.

Она помогала ему во всём, поддерживала его творческий дух. Это она утвердила в нём веру в то, что он сочинитель от природы. Она предсказала, что его литературное наследие переживёт века. Он был благодарен ей, что она ни словом не огорчила его супругу. Их любовь была для неё святыней. Да, Багрянородный страдал, что мать покинула мирскую жизнь и ушла в монастырь, но и этот её шаг был сделан во благо ему и Елене. Багрянородный представлял себе, как всё могло быть, не уйди мать в монастырь. Роман Лакапин вряд ли вытерпел бы муки любви к Зое-августе, разорвал бы супружеские узы с Марией, и тогда появилось бы подводное течение неприязни у матери Елены к нему, зятю. У Марии было бы основание говорить, что Зоя-августа обольстила Романа Лакапина и разрушила семью. Теперь можно было с уверенностью сказать, что, уйдя в монастырь, Зоя-августа принесла себя в жертву ради сына и невестки.

Размышлений о незабвенной матушке Зое-августе Багрянородному хватило на весь путь до монастыря Святой Каллисты. Он и его спутники появились в нём через сутки. Выйдя из колесницы, Константин и Елена сразу направились к храму и увидели в сумеречном свете сбоку храма холм свежей тяжёлой глины с камнями и могилу. Елена ухватилась от испуга за руку Багрянородного. Он стиснул зубы, чтобы не закричать от гнева. Багрянородный понял, что только самый жестокий враг мог поступить с ним и его близкими так злобно, не найдя нужным уведомить сына о кончине матери. Даже Елена не могла стерпеть дикого кощунства и в сердцах воскликнула:

- Господи, какая же негодяйка эта Мелентина! - И повела Багрянородного в храм, где врата были полуоткрыты.

Войдя в храм, они сразу же увидели простой, из досок, даже не обшитый парчой гроб, как будто хоронили бедную прихожанку. Гроб стоял близ амвона, а рядом несколько монахинь пели молитвы. Багрянородный вновь почувствовал боль в груди и тяжесть в ногах, но дошёл до гроба и упал на него грудью. Елена и Роман поддержали его под руки, чтобы он не упал. Он плакал и сквозь слезы плохо видел лицо Зои-августы. А оно под покровом смерти являло собой царское величие. Она скончалась без мук, ушла из бренного мира по воле Всевышнего, и душа её - это было ясно всем - пребывала уже в Царстве Небесном.

В эту же ночь по воле патриарха Полиевкта была арестована Мелентина. Переодетую в рубище, её увезли в неведомые края, где она и сгинула в безвестности.

Похороны императрицы Зои-августы состоялись лишь через семь дней. За это время была сделана мраморная рака, украшенная скульптурным сонмом святых и ангелов. В Константинополь колесницу, на которую была поставлена рака с телом покойной, сопровождали множество священнослужителей, вельмож, сановников и гвардейцев. Горожане Константинополя уже знали о кончине Зои-августы, которую высоко чтили. Тысячные толпы вышли за город и на улицы, где следовал кортеж, и провожали его до собора Святой Софии. Панихида состоялась небывало торжественной. Отпевали Зою-августу многие хоры, собранные из храмов города. Раку с телом покойной установили в императорской усыпальнице.


Загрузка...