Коралловый город, или приключения Смешинки

РОЖДЕНИЕ СМЕШИНКИ

Было то или не было, а может, будет - не знаю. Приснилось это мне или в действительности приключилось - не ведаю. А только говорят, что… Жили-были в одной стране веселые, беспечные люди. Жили они не тужили, работали, песни распевали и громко смеялись. Засмеется один - засмеются все. А у веселых и работа спорится. Любое дело горело у них в руках: на что другому человеку потребовался бы целый день, тут в полчаса делалось. Потому и работали в этой стране люди лишь до полудня. А потом танцевали, пели и веселились.

Но вот появилась в той стране злая ведьма. Только никто не знал, что она ведьма, да еще очень злая: прикинулась она маленькой, слабенькой старушкой. Ходит по дворам старушка, сгорбленная, вся в черном. Платок на лицо насунут, так что один крючковатый нос видно, салоп плюшевый, выгоревший, длинная юбка с бахромой на подоле и большие порыжевшие сапоги. Идет, клюкой постукивает, на спине мешок несет. А в мешке что-то позванивает.

Входит она во двор, обращается к хозяевам:

- Шла мимо, услышала, как вы хорошо смеетесь, и подумала: а не продадите ли мне свой смех?

- Что ты, бабушка! - удивляются хозяева. - Как же мы продадим смех? Он ведь - ха-ха-ха! - не корова, не яблоко, не зонтик. Разве можно его взять и продать?

- А это уж моя забота, - говорит ведьма. - Вы только согласитесь и золотой у меня возьмете. Каждому за смех я по золотой монете плачу. Получите ее - и целый год работать не будете.

- Да мы и так не много работаем!

- Берите золотой! Целый год отдыхать будете! - убеждает старуха.

Кто из любопытства, кто по легкомыслию, а кто просто так, за компанию, брал у старухи золотой и говорил, как она велела:

И тотчас в жадную руку ведьмы падало маленькое белоснежное зернышко - сверкающее и переливчатое. Она бережно прятала его и шла дальше. А человек любовался золотой монетой и думал: «Вот теперь год отдыхай, заботы не знай. А веселье… что ж, веселья мне хватит. Мало его у меня, что ли?»

Но уже мрачно и тоскливо было его лицо, глаза не озаряла улыбка. И не знал человек, что проданное веселье не возвращается…

Да и без работы какая у человека жизнь? Хиреет его тело, слабеют мускулы. Вот уже становится он хилым да унылым - тут и болезни подкрадываются.

И пошли по селам и городам несчастья да беды, плач и горе. Собрались люди, стали думать и гадать: что делать, к кому обратиться?

А на крыше большого дома жил старый аист Остроклюв. Вот к нему и пришли люди, поклонились:

- Добрый, мудрый аист! Ты приносишь нам счастье и детей. Сжалься над нами, помоги! Верни нам веселье и здоровье!

Подумал аист, тяжело вздохнул. Хотел упрекнуть людей, почему они были такими легкомысленными, да передумал. И так тяжело им… Да и много ли толку ругать того, кто попал в беду?

- Ладно, - сказал он. - Слетаю, посмотрю. Может, и удастся что-то сделать.

Взмахнул широкими крыльями, поднялся в воздух и полетел на запад - туда, где садилось солнце, собирались тучи, куда ушла ведьма.

А порядком уставшая ведьма в это время подходила к последнему, стоявшему у самого дремучего леса селу. Мешок с весельем был у нее переполнен. И каждый, глядя со стороны, дивился, как это старушка тащит такой тяжелый мешок. Только был он совсем не тяжелым. Ведь веселье никогда тяжелым не бывает. И чем больше его, тем легче оно становится. Мешок даже слегка приподнимал ведьму, словно воздушный шар, и она шла приплясывая и скрипучим голосом что-то напевала.

Скупив смех у жителей последнего села, она уж собралась было идти, но вдруг будто золотой звоночек прозвенел.

- А это что? Еще кто-то смеется?

- Это моя дочка, - сказала одна женщина, пытаясь улыбнуться. Но улыбка у нее вышла печальной, потому что свое веселье она уже продала ведьме.

- Так пойдем к ней! - закричала ведьма и, пыля сапогами, помчалась по улице.

Они вошли в дом и заглянули в детскую кроватку. Там, освещенная солнцем и цветами, лежала золотоволосая и голубоглазая девочка. Она смеялась, глядя на игру солнечных зайчиков.

- Продай ее смех! - попросила старуха. Но мать только покачала головой.

- Нет. Я уже сделала одну глупость: продала свой. А радость дочки я не продам.

- Я дам два золотых! Три! Десять! - шипела старуха. - Сто! Тысячу золотых!

- Ни за что на свете, - сказала мать. - Ока смеется с тех пор, как родилась. Она смеется так, будто смешинки сыплются. Слыша ее смех, я забываю о своих огорчениях. Если ты заберешь ее смех, это будет уже не моя дочка.

- Ты говоришь, что она ни разу не плакала? - зловеще спросила ведьма. Хорошо же! Я подожду, пока она заплачет, - и тогда ее смех станет моим.

- Она никогда не плачет, - с гордостью сказала женщина. - Родившись, она не закричала, а засмеялась.

- Не может быть, - заскрипела ведьма. - Все маленькие дети плачут. Так противно, надсадно, визгливо… Фу!

Села рядом с кроваткой и стала ждать. А по другую сторону кроватки сидела мать девочки. Она смотрела на дочь и грустно улыбалась. Девочка играла с солнечными лучами. И казалось, смех ее - звонкий, золотистый - рождается из этих лучей. Ничто не могло ее огорчить. Муха села на лоб и укусила девочку, а она засмеялась пуще прежнего и согнала злодейку ладошкой. Проголодавшись, засунула палец в рот и, улыбаясь, стала причмокивать. Мать покормила ее, и девочка заснула. Проснувшись, она засмеялась еще звонче.

А ведьму прямо трясло от злости. Лицо ее стало желтым, а нос - синим от ожидания. Пальцы нетерпеливо дрожали. Она ждала, пока заснет измученная мать: голова женщины клонилась все ниже и ниже…

Тут прилетел Остроклюв, сел на дерево под окном и заглянул в комнату. Женщина спала, уронив голову на спинку кровати, а скрюченная рука ведьмы уже тянулась к девочке. Аист громко защелкал клювом, и женщина встрепенулась. Ведьма сделала вид, что гладит ребенка.

- Какая занятная девочка! Все смеется… даже не верится.

Мать устало улыбнулась и снова закрыла глаза. Ведьма наклонилась над кроваткой, и снова Остроклюв подал сигнал тревоги. Мать подняла голову.

- Что вы делаете? - спросила она старуху.

- Одеяло сбилось, вот и поправляю, - притворно озабоченно ответила та.

И в третий раз опустилась голова матери. Но как ни щелкал клювом аист, как ни махал крыльями, он не мог разбудить ее - так крепко она спала.

Тогда ведьма изо всех сил ущипнула ребенка за руку. Девочка заплакала. Мать мгновенно проснулась и бросилась к ней:

- Что с тобой, золотце? Кто тебя обидел?

Женщина оглянулась, но ведьмы и след простыл. Она убегала в это время огородами к лесу и вскоре скрылась между деревьями. Но за ней неотступно летел аист Остроклюв.

Осматривая ребенка, мать вдруг заметила на розовой ручке черно-коричневое пятнышко - след злобного щипка ведьмы. (С тех пор родинки так и зовут в народе - «щипок ведьмы».)

- Ничего, дочка, - сказала она. - Эта старуха еще поплатится за то, что обидела тебя. Зло не может остаться безнаказанным…

На берегу моря сидела на большом черном камне ведьма и пристально смотрела на солнце. Багровый шар его медленно опускался за горизонт. Руки ведьмы крепко сжимали завязанный мешок с весельем и смехом. У ног стояла клюка.

А на одном из деревьев, спрятавшись среди листьев, сидел Остроклюв и за всем наблюдал. «Зачем старуха собрала людской смех? - думал он. - Зачем пришла на берег моря и кого ждет здесь? Удастся ли мне вернуть людям радость?»

В верхушках деревьев метался ветер, словно кто-то сердито гонял комаров ветками. Солнце село, и взошла луна. Бледный свет ее озарил сгорбленную зловещую фигуру на берегу. Остроклюв надеялся, что старуха заснет, и тогда ему удастся унести мешок. Но ведьма не спала, она поглядывала на луну, которая поднималась все выше и выше.

Далеко на болоте охнул, вынырнув, водяной Ханурик: наступила полночь. Старуха оживилась, вытащила что-то из-за пазухи, пробормотала заклинания и бросила в воду огненную точку, описавшую дымную дугу. Тотчас закипела, забурлила в том месте вода, и черная, будто лакированная, шапка с горящими под ней глазами поднялась из воды. Стремительные черные змеи-щупальца извивались вокруг, поблескивая в лунном свете.

- Это ты, Лупибей? - вглядываясь подслеповатыми глазами, спросила ведьма.

- Можешь не сомневаться, - раздался сиплый голос. - Это я!

И спрут, протянув гигантское щупальце, коснулся старухи - та отшатнулась и чуть не свалилась с камня.

- Не трогай меня, холодное липкое чудовище! - завизжала она пронзительно. - Мне противно!

- Ну, и тебя касаться - приятного мало, - пробурчал спрут, убирая щупальце. - Мои нежные присоски обожжены ядом, которым пропитана даже твоя одежда…

- Хватит! - топнула ногой старуха. - Поговорим о деле. Вот то, что я обещала тебе. Смех людской весь собран здесь. Самый разнообразный, волнующий, заразительный и беззаботный - вот он, в мешке, превращенный моими заклинаниями в лакомые зернышки. Достаточно проглотить одно из них - а нет ничего приятнее этого лакомства, - тотчас веселье разольется по тебе как вино, как солнце, как жизнь. Где твоя награда, Лупибей? Давай ее скорее - и мешок твой!

- Погоди, - остановил ее Спрут. - Я никому не верю на слово. Покажи свою добычу.

Старуха, торопясь, развязала веревки, и ласковый свет разлился вокруг. Зернышки, словно полупрозрачные, горели изнутри, испуская волны голубого сияния. Спрут подвинулся ближе, вглядываясь глазищами, замерцавшими отраженным светом веселья.

- Чудно, чудно! - защелкал он кривым попугайским клювом. - Как на подбор… А почему это зернышко золотистое? Старуха вгляделась: то было украденное веселье девочки.

- Это редкостный смех, - заскрипела ведьма. - Я с великим трудом достала его.

- Ну-ка, дай мне его на пробу.

Рука ведьмы долго шарила в мешке, но зернышко ускользало от ее сухих жадных пальцев. Она схватила тогда первое попавшееся и сунула в клюв Лупибею.

- О-о-о! - волны удовольствия прошли по осклизлому телу, а щупальца извивались, взбивая вокруг пену. - Как это вкусно! Я наполняюсь силой и радостью! Глаза мои застилает пелена чего-то прекрасного - все цвета моря сосредоточены в ней! Мне хочется кувыркаться в прибое!

Пораженная неожиданным зрелищем, ведьма забыла обо всем, и этим мгновением воспользовался Остроклюв. Подобравшись поближе, он вытянул шею и точным броском схватил золотистое зернышко, но тут же отпрыгнул в кусты. Старуха опомнилась и снова завязала мешок.

- Где же обещанная награда? - взвыла она. Гогочущий Спрут взметнул в воздух щупальца:

- Эй, слуги!

Тотчас приземистые Каракатицы, темные и неслышные, как ночь, стали выползать из моря и укладывать на берегу большие раковины, потом, как по команде, распахнули их.

Словно день пришел на берег - так засияли груды жемчуга, лежавшие в раковинах. Лучшие жемчужины моря были собраны здесь, и каждая сверкала неповторимыми оттенками. Розовые, цвета первого робкого луча зари, голубые, как дымка на дальних сопках, белоснежные, шелковисто-серые, словно нежный мех, и черные, чернее самого мрака, лежали эти драгоценные дары. А посредине, в самой большой раковине, горела, затмевая всех, Лунная жемчужина, и ночное светило на небе по сравнению с ней казалось тусклым блюдцем.

- Ну как? - Лупибей от избытка чувств даже выпрыгивал из воды и плюхался в море снова, словно большая, пропитанная жиром тряпка. - Хороша награда, старуха?

А ведьма обезумела от жадности. Она металась от одной груды сокровищ к другой, трогала их дрожащими руками, гладила, шевелила.

- Мое! - вскрикивала она. - Мое, мое! Никому не отдам!

Остроклюву в это время пришлось туго: спазмы смеха сжали его горло, грозя вырваться наружу и выдать его присутствие. Он крепко сжимал клюв, но это не помогало. Ужимки и прыжки ведьмы, кривляния Лупибея, резвившегося в прибое, - все это было и без того достаточно смешно, а тут еще на него начало действовать золотое зернышко. В отчаянии аист закрыл глаза и сунул клюв под корягу, чтобы не уронить драгоценное зернышко. Минуту он еще терпел, пока не потекли слезы и не потемнело в глазах. Тогда он раскрыл клюв, и золотая маковка просверкнула в густую траву. Аист запрокинул голову на спину и принялся щелкать клювом, словно схватил горячего. (Именно с тех пор аисты всегда так делают, когда им очень смешно.)

Каракатицы тем временем забрали на берегу мешок со смехом людским и ушли в волны. Вслед за ними, разразившись диким гоготом, нырнул в глубины и Лупибей.

А старуха, воровато озираясь, сновала вдоль раковин, хватала жемчужины горстями и совала себе за пазуху, в карманы.

- Теперь я богаче всех на свете… - бормотала она. - Мои сокровища!

И тут появились лесные хулиганы. Лохматые, неопрятные, гривастые черти Шишига и Выжига даже среди нечисти в лесу пользовались дурной славой. Они были способны на любую выходку, без конца затевали со всеми скандалы и не проходило ночи, чтобы где-нибудь в лесу они не накуролесили. Другие черти не раз били их скопом, но это не помогало - наоборот, Шишига и Выжига после взбучек с еще большим жаром и пылом принимались за новую пакость.

Вот и сейчас, обнявшись, напевая какие-то разухабистые песни без складу и ладу, черти вывалились на поляну и застыли, глядя на ведьму, настороженно присевшую у своих сокровищ.

- Кыш, кыш… - тихо сказала она. - Это мое, кыш! Нечего пялиться, уходите…

Булавочные глазки ее горели такой злобой, что черти было попятились. Но старая закваска дебоширов и хулиганов тотчас взыграла в их темных душах.

- А ты чего гонишь? - взъерепенился Шишига. - Купила место, да?

- Я теперь весь лес куплю! И болото куплю, и горы поднебесные, и речки быстрые! Видите? Это мое богатство. Нет ему равного в мире!

Выжига толкнул локтем Шишигу.

- Ишь, разошлась ведьма…

Шишига в ответ лягнул Выжигу:

- Покажем ей богатство, а?

И оба проворно бросились к грудам жемчужин. Они принялись пинать их, расшвыривать горстями, втаптывать в песок. Словно искры взлетали из-под кривых косматых ног! Жемчужины сыпались в море с тихим бульканьем.

Ведьма сначала остолбенела, но лишь на миг. Затем, испустив страшный вопль, обрушила на хулиганов свою клюку и проклятия. Она осыпала их хлесткими ударами - эхо разлеталось в лесу, словно по тугим мешкам молотили. Но хулиганы только посмеивались да поеживались, будто их щекотали. Что для их дубленых шкур были старушечьи удары!

За минуту все было кончено - от сокровищ ведьмы не осталось и следа. Гнусно похохатывая, черти бросились улепетывать в лес. За ними с воем мчалась карга, размахивая клюкой.

Тьма под деревьями сгустилась, но Остроклюв не спал. Он с нетерпением ожидал рассвета, чтобы найти утерянный смех золотоволосой девочки. В лесу гукали нечистые и лешие, по временам Дед Филин с тускло горящими глазами возникал и неслышно парил в воздухе, высматривая добычу.

Когда луна встала над головой Остроклюва, под ногами его неожиданно расцвел папоротник. Дрожащий алый свет разлился вокруг из-под широких листьев столетнего папоротника, которые трепетали при полном безветрии. Удивленный Остроклюв невольно отступил в сторону. Шарахнулся прочь Филин - он не любил света и поспешил укрыться в чаще. Остроклюва ослепила яркая вспышка, и показалось ему, что раздался тихий колокольчиковый смех девочки. Но тут же наступил мрак - листья папоротника, сомкнувшись, погасили свет.

Издали, нарастая, несся свист и зловещий гул - то летела на клюке ведьма. Не успев приземлиться, она бросила в море светящийся колдовской камешек. Снова забурлила вода, и показался Лупибей.

Вид его был жалок. Весь посинев, он кашлял, глаза чуть не вылезали из орбит. При каждом приступе щупальца от боли сучили в воде.

- А, старая обманщица! - прохрипел он. - Ты… кха-кха?.. пожалеешь, что кхе-кхе!.. меня, великого… Ведьма, не слушая его, запричитала:

- Изобидели меня, обобрали негодные лесные хулиганы Выжига да Шишига! Жемчуг в море побросали, раковины растоптали да еще посмеялись вволю! Защити меня, Лупибей, прикажи собрать и вернуть мое богатство…

Глаза Спрута торжествующе блеснули.

- Ага, и тебе не впрок! То-то же!

Только тут заметила ведьма его плачевный вид.

- Что с тобой, милый да любезный?

- Теперь я милый… любезный, - пробурчал Лупибей. - А был противный да скользкий!

- Я ведь не со зла… - залебезила старуха.

- Ладно! - прервал ее Спрут. - Эй, слуги! Прибыл ли царевич наш Капелька?

- Едет… едет… - донеслись из глубины тихие почтительные голоса.

Вода расступилась и с шипением хлынула на берег. Шесть Каракатиц медленно, торжественно вынесли на берег большую перламутровую карету, сиявшую в лунном свете. В ней, скрестив ноги, на перине из мягчайших губок, сидел юный царевич Капелька в белоснежной накидке, заколотой на плече булавкой с крупной розовой жемчужиной. Не сходя на берег и не меняя позы, царевич обратился к ведьме:

- Чужое веселье - не веселье, - голос его был тих и печален. - Я говорил это Лупибею, но он не верил. Десятки подданных моих мучаются сейчас. Те, кто вкусил твоих зернышек, радовались и веселились вначале, потом кашляли и задыхались. Нет, не то принесла ты нам, не то…

Голова его поникла, черные кудри закрыли бледное лицо с жаркими глазами. На зубчиках его тонкой золотой короны, словно капельки чистейшей росы, сверкали и переливались алмазы.

- Кто же знал, касатик мой? - всплеснула руками ведьма. - Зернышки те взаправдашние, неподдельные. Целый год трудилась я от зари до зари, собирая их по селам и городам. Для вас старалась. А что за труды? Опять бедна я, как сучок отломанный, в тряпье да рванье. Ограбили нечистые, надсмеялись!

Царевич молчал. Старуха подступила ближе.

- Смилостивься надо мной, бедной! - крикнула она так, что юноша вздрогнул. - Прикажи вернуть богатство!

Капелька покачал головой.

- Другое меня занимает - как одарить весельем моих подданных. Не я, а Уныние царит в моем Коралловом городе. Почему так?

Он дал знак, чтобы его несли обратно, но старуха затараторила, перемежая просьбы и лесть скрытыми угрозами. Царевич слушал, не перебивая, слушал и Остроклюв, укрывшись в чаще и содрогаясь от омерзения к злобной старухе. Ему так и хотелось крикнуть царевичу: «Так верни веселье людям - ведь оно вам не нужно!»

Внезапно тот же тихий колокольчиковый смех раздался у его ног. Он нагнулся, всматриваясь.

Листья папоротника распахнулись. В самой середине, протирая глаза, стояла золотоволосая девочка в платье из розовых лепестков. Она взглянула на Остроклюва яркими голубыми глазами и снова засмеялась.

- Какой ты смешной, остроносый… - пробормотала она сонным теплым голоском.

- Молчи… - прошептал аист. - Молчи или погибнешь! Злые чудовища собрались у твоей колыбели!

Но маленькая девочка, родившаяся ночью, не знала унижающего страха: она засмеялась пуще прежнего.

В это время ведьма, пытаясь доказать, что «товар» у нее был хороший, кричала, что такое уж веселье у людей - судорожное, кашляющее, что люди веселятся на свой странный лад.

- А хорошего, настоящего смеха у них вообще нет! - вопила она.

И тут раздался смех девочки. Все на берегу сразу насторожились.

- Кто это? Кто смеется?

- Это я, - объявил громко Остроклюв и выступил из чащи, широко распахнув крылья, чтобы заслонить девочку. Он надеялся этим спасти ее.

- Как хорошо ты смеешься, - сказал царевич. - Будто ласковая рука коснулась сердца. И стало спокойно.

- Это птица, - поспешила заявить ведьма. - Глупая тонконогая птица, поедающая лягушек.

- Все равно, - отмахнулся Капелька и повернулся к аисту. - Засмейся еще. А? Прошу тебя!

Но аист не мог смеяться так, как смеялась девочка.

- Да он не умеет! - загоготал Лупибей злобно. Квакающими голосами ему вторили Каракатицы. Царевич нахмурился. Тогда аист в отчаянии запрокинул голову и упоенно защелкал клювом.

- Фу! - отвернулся царевич. - Как будто крабы трутся панцирями. Нет, это не ты смеялся. Но кто?

И тут на опушке леса появилась золотоволосая девочка.

- Ой, сколько вас здесь собралось! - сказала она радостно и даже хлопнула в ладошки. - Как интересно! Что вы делаете?

Она улыбалась. И при виде ее улыбки лицо царевича осветила радость.

- Кто ты? Как тебя зовут? - спросил он.

- Зовут? Не знаю, - пожала она плечиками. И, подумав, добавила: - Я очень люблю смеяться. Наверное, меня зовут Смешинка.

И она опять засмеялась.

- О, как это прекрасно! - воскликнул Капелька. - Я никогда не слышал такого смеха. Я… вообще не слышал смеха.

- Почему? - спросила Смешинка.

- Потому что никто в Коралловом городе не смеется, - голос его потускнел. - Не умеет смеяться… Мы думали, людской смех нам поможет, но…

- Правда? - спросила Смешинка. - Это очень смешно! - И она снова засмеялась, сначала тихо, потом все звонче и звонче. Она смеялась заразительно, очаровательно, простодушно, лукаво, жизнерадостно, буйно, весело…

- И никто никогда не смеется? Все унылые и мрачные? - Она смеялась, будто бриллианты сыпались на хрусталь. Смех ее благоухал и дрожал в воздухе, он был розовым, лиловым, дымчато-росистым, он порхал, как яркие бабочки, он струился и журчал, он взвивался в бледное рассветное небо и опускался парашютиками одуванчика, он таял бесследно.

- И все ходят, повесив носы? И вид каждого нагоняет тоску? Как мне их жаль!

Смолкли робкие первые соловьи, прислушиваясь к ее смеху, листья поворачивались к Смешинке, и муравьи открывали свои муравейники, думая, что утренние лучи солнышка согрели их, - но то были лучи смеха.

Полегла трава на мокрой луговине, и стал виден вдали болотный дух - водяной Ханурик, выставивший шишковатую, черную, как сырая коряга, голову из бездонного, затянутого ряской «окошка». Глаза его были прищурены от удовольствия, водоросли, свисавшие с ушей, дрожали…

Как только все стихло, очнулся он и сказал:

- Большую силу ты имеешь, девочка… Если засмеешься язвительно над кем-нибудь, язвы усеют его тело, если презрительно - все живое отвернется от него. Когда же захохочешь гневно - сквозь землю провалится тот, кто осмелится вызвать твой гнев!

И, сказав так, Ханурик с вздохом булькнул в глубину. Юный царевич тоже вздохнул прерывисто, словно просыпаясь от чудесного сна.

- Ах, что за диво твой смех! - воскликнул он. - Как будто я побывал в стране вечных цветов. Я словно парил в воздухе, и вокруг было тепло и радостно…

Он подбежал к Смешинке и порывисто схватил ее за руки.

- Поезжай с нами! - попросил он, заглядывая ей в глаза. - Ты научишь жителей подводного царства смеяться. Всем будет весело и приятно!

Девочка, улыбнувшись, закивала головой:

- Я согласна! Конечно же, поедем!

- Нет! - раздался противный голос колдуньи. - Она моя, эта девчонка! Я спросила свое закопченное волшебное зеркало и узнала, что она родилась из зернышка радости, того самого золотистого зернышка…

- Которое ты украла! - раздался возмущенный голос Остроклюва.

- Это мое дело, - захихикала старуха. И она обратилась к царевичу:

- Могу продать ее. Верните мне все жемчужины да еще добавьте три лунные, и я отдам девчонку.

- Хорошо, - махнул рукой Капелька. Но Смешинка воскликнула:

- Нет! Я не хочу, чтобы меня продавали. Тогда… тогда я не буду смеяться.

- Видишь? - сказал царевич ведьме. - Она не хочет. Уходи!

- Моя власть над ней еще не кончилась, - угрожающе сказала колдунья и трижды взмахнула руками над головой Смешинки. - Берли, верли, резецуй! С первым лучом солнца ты исчезнешь!

В отчаянии бросился вперед Остроклюв, чтобы защитить девочку, но в руках ведьмы появилось тусклое волшебное зеркало.

- Ага! Так это ты мешал мне! Будет и тебе наказание. - Она швырнула в него горсть желтого порошка, и мерзкий удушливый запах пополз по лесу. - Последуешь за девчонкой!

Она заплясала, завыла и крикнула, указывая на посветлевшее море:

- Солнце встает! Гибель идет!

Остановившись перед Смешинкой, ведьма прошипела:

- Согласись быть проданной или погибнешь!

- Смерти я не боюсь! - сказала Смешинка, улыбаясь светло и спокойно. - Хочу быть свободной!

- Так пропади пропадом! - и с диким воем, взвившись на клюке, ведьма улетела.

Минуту царило молчание. Старый аист молча плакал, глядя на прекрасную девочку. О себе он не думал, ему было бесконечно жаль Смешинку и обидно, что ничем он не сумел помочь людям.

Спрут Лупибей шумно возился у берега.

- Пора, - пробурчал он, пуская пузыри. - Солнце уже окрасило верхушки деревьев. Еще немного - и лучи обожгут мне макушку.

Девочка вздрогнула и рассмеялась, глядя на обеспокоенного Лупибея.

- Не бойся, - царевич взял ее за руку. Быстрым движением он надел на тонкий ее пальчик витое золотое кольцо. - Если ты ступишь в воду, это волшебное кольцо спасет тебя от чар колдуньи. Ничто не может сравниться с ним силой в подводном царстве.

- Значит, я должна остаться навсегда в подводном царстве? - задумчиво спросила девочка.

- Нет. Пробыв тридцать и три дня, ты навсегда избавишься от проклятия и сможешь, если захочешь, вернуться на землю.

Смешинка сняла кольцо и со вздохом протянула его Капельке.

- Все равно нет.

- Но почему? - с отчаянием воскликнул царевич. Девочка подошла к Остроклюву и обняла его.

- Потому что я спасусь, а он погибнет. Из-за меня.

Царевич обернулся и что-то быстро сказал Спруту. Тот погрузился в воду и, тут же вынырнув, протянул юноше переливчатый шнур зеленой водоросли.

- Нет ничего проще, чем спасти Остроклюва, - сказал царевич. - Мы повяжем ему «галстук гостя», и он сможет превратиться в любую рыбу, в какую захочет. Он может стать доброй покладистой Камбалой, стремительным Угрем, глазастым Окунем…

- Я хочу быть самим собой, - покачал головой Остроклюв. - Можно, я останусь аистом? Или, если угодно, рыбой-аистом?

- Такой рыбы у нас нет, - задумчиво сказал Капелька. - Но почему бы и не быть? Есть же морской кот, морской петух, морская ласточка…

- А он будет морским аистом! - звонко подхватила Смешинка, и все развеселились.

Царевич обвил длинную шею Остроклюва шелковистой водорослью и завязал замысловатый узел.

Смешинка вошла в волны, взяла у принца волшебный перстень и надела его на палец. Цветочные лепестки платьица осыпались к ее ногам, но чудным перламутром заблестел новый наряд. В тот же миг луч солнца упал на ее лицо, но она уже была вне чар злой колдуньи.

Не сводя глаз с нежно порозовевшего лица девочки, Капелька взял ее за руку и подвел к карете. За ними важно шагал аист Остроклюв.