Королева Братвы и ее короли

23

ЛАНА

Мое сердце исполняет этот безумный танец, ударяясь о ребра, словно пытаясь вырваться на свободу. Я на грани, жду, минуты тянутся как часы. Если бы я не была так чертовски беременна, клянусь, я бы сама взяла штурмом этот склад. Перес заплатит, но не сегодня. Сегодня нужно вернуть Джулию, целую и невредимую.

Наконец, вот они — мои парни, появляются в поле зрения, и один из них держит Джулию. У меня сводит живот от странной смеси облегчения и ужаса. Она выглядит слишком спокойной, слишком тихой.

— Она без сознания? — Бормочу я себе под нос, молясь, чтобы с ней все было в порядке.

Я не жду ответа, просто подгоняю машину ближе, готовая к быстрому бегству. Я выхожу из машины и ухожу еще до того, как они до меня доберутся, а мои глаза сканируют лицо Джулии в поисках любого признака того, что с ней все в порядке.

— Она жива?

Лука стоит прямо за ними.

— Она в порядке, — говорит он, его голос тверд, пробиваясь сквозь панику. — А теперь пойдем.

Вместе мы осторожно усаживаем Джулию на заднее сиденье, мои руки осторожнее, чем когда-либо. Я сажусь рядом с ней, не сводя глаз с ее лица, ища в нем проблеск жизни.

— Держись, Джулс, — шепчу я, обращаясь к ней так же, как и к себе.

Повернувшись к Луке, ожидая увидеть рядом с нами возвышающуюся фигуру Григория, я спрашиваю:

— Где Григорий? — Мой голос едва скрывает панику, начинающую подкатывать к горлу.

Лицо Луки напряглось, на нем промелькнула тень беспокойства.

— Он… он должен был быть прямо за мной.

— Что значит должен был? Ты оставил его там?

Лука на мгновение отводит взгляд, его челюсть сжата.

— Я думал, он идет следом. Он сказал, что будет прикрывать наш отход.

Гнев закипает в нем, но страх подкрепляет его.

— Иди за ним, сейчас же! — Приказываю я, и мой голос срывается на крик.

Лука кивает, а затем уходит, исчезая обратно в толпе.

Оставшись наедине с Джулией на заднем сиденье внедорожника, я переключаю свое внимание на нее, пытаясь закрепить себя на текущей задаче. Я приношу воду, осторожно смачивая ее пересохшие губы всего несколькими каплями, опасаясь, что незамеченные травмы могут еще больше осложнить ситуацию.

Ее волосы спутаны, и, когда я осторожно убираю их с лица, масштабы ее травм становятся душераздирающе очевидными. Ожоги от сигарет, шрамы… Слезы затуманивают мой взор, и я трясусь от ярости и печали.

— Я держу тебя, Джулс, — шепчу я, прижимаясь поцелуем к ее лбу, пытаясь утешить, но не уверена, что сама чувствую утешение.

Я заставляю себя отвести взгляд, посмотреть на улицу, в сгущающиеся сумерки, на тени складского района, протянувшиеся, как темные пальцы, по потрескавшейся мостовой.

Почему Лука так долго тянет?

Минуты тянутся, каждая из них — вечность, а Григория и Луки все еще не видно. Мои руки сжимаются в кулаки, и я делаю резкие вдохи, стараясь сохранять спокойствие ради Джулии. Паниковать сейчас бесполезно. Сосредоточься, Лана.

Я должна что-то делать, что угодно, но я прикована к этому месту страхом и растущим внутри меня грузом.

Потом Джулия начинает что-то бормотать. Я наклоняюсь ближе, желая уловить хоть какой-то признак связности, хоть какой-то признак того, что она действительно со мной, а не заблудилась в темных уголках своего сознания, где любят задерживаться травмы.

— Лана…, — бормочет она, и мое сердце сжимается при этом имени.

— Привет, Джулия… Я здесь, Джулс.

Она с трудом открывает глаза, прилагая огромные усилия.

— Это… это не должно было быть так, — шепчет она, ее голос трещит, как пересохшее русло реки.

Я беру ее за руку, кожа холодная и липкая, и осторожно сжимаю.

— Я знаю, Джулия. Я знаю. — Слова едва слышны из-за стука крови в моих ушах.

— Роман… Роман не…

— Что он сделал, Джулия?

Ее губы раздвигаются, и еще одно слово оказывается на грани того, чтобы быть потерянным навсегда.

— Роман…

А потом ее глаза закрываются, и это усилие оказывается слишком сильным для ее избитого тела.

— Джулия! — Я легонько встряхиваю ее за плечи. — Останься со мной!

Но она снова ускользает в бессознательное состояние, а у меня остается больше вопросов, чем ответов, и сердце тяжелеет от ужаса.

Что он сделал? Или чего он не сделал? Мне остается грызть неопределенность — горькую пилюлю. Я хватаю рацию с приборной панели и нажимаю на нее с такой силой, что пластик скрипит в знак протеста.

— Есть какие-нибудь следы Григория?

Мой голос придушен, почти неузнаваем для собственных ушей.

Ответа нет.

Мой палец дрожит на кнопке, я жду, надеюсь, что голос Луки прорвется с новостями о Григории. Но надежда, это тонкая нить, быстро рвущаяся в руках времени.

Я вздрагиваю, когда рядом со мной снова шевелится Джулия, ее дыхание неглубокое и беспокойное. Я хочу утешить ее, заверить, что теперь она в безопасности, но ложь застревает у меня в горле. Мы далеко не в безопасности. Мы погрязли в пучине всего этого, и одному Богу известно, выберемся ли мы чистыми с другой стороны.

Меня выводит из напряженного ожидания холодное, безошибочное нажатие ствола пистолета на боковое стекло. Сердце ударяется о ребра, адреналин захлестывает меня. Как я могла пропустить приближение? Инстинкт кричит схватить пистолет, спрятанный в бардачке, но другой пистолет прижимается к другой стороне машины, загоняя меня в ловушку.

Мы в ловушке.

Затем он появляется в поле зрения, Перес, самодовольный и уверенный в себе, шагает ко мне, оружие в руках у его лакеев, чтобы убедиться, что я действительно поймана. Во мне вспыхивает яростное желание стереть это выражение с его лица, заставить его заплатить, к черту последствия. Но на кону не только моя жизнь, внутри меня есть жизнь, невинная, зависящая от моего следующего шага.

Перес взмахивает пистолетом, ленивым, опасным жестом приказывая мне выйти. Я подчиняюсь, выхожу на открытое пространство, чувствуя на себе тяжесть множества нацеленных на меня пистолетов. Мои люди уже снаружи, оружие наготове, молчаливое противостояние в тусклом свете. Я бросаю на них взгляд, молчаливо приказывая не стрелять. Это моя игра, а не их.

Мне нужно выиграть время, мне нужен Лука, мне нужен Григорий. Но еще больше мне нужно уберечь своего ребенка.

— Давай послушаем, чего ты хочешь, — говорю я.

Губы Переса кривятся в ехидной улыбке, а блеск в его глазах напоминает кошку, играющую с загнанной в угол мышью.

— Лана, всегда так прямолинейна. Я ценю это в тебе. — Он делает шаг вперед, его лакеи обступают его, как наглые тени.

Я не двигаюсь, даже не моргаю, потому что любой признак слабости сейчас может означать наш конец.

— Что тебе нужно, Перес?

Перес приближается медленно, обдуманно, каждый его шаг выверен для устрашения.

— Посмотри на себя, Лана, ты совсем одна, — усмехается он, — Где сейчас твои мальчики? Прячутся?

Я позволила своим словам вырваться из меня, и мой ответ был резким, как разбитое стекло. Я ухмыляюсь, глядя ему в глаза.

— Они именно там, где им нужно быть.

Перес усмехается, и этот звук бьет по моим истертым нервам.

— У тебя всегда было больше смелости, чем мозгов. Ты хоть понимаешь, в какой ситуации оказалась, милая? — Перес насмехается, размахивая пистолетом с безрассудной бравадой, от которой у меня мурашки по коже. — Это не игра. На этот раз тебя не спасет никакой запасной план.

И в этом вся фишка таких, как он: они всегда предполагают, что вы играете в их игру, по их правилам. Перес ничем не отличается от них. Он думает, что прочитал все пьесы, знает все ходы. Но я не какая-нибудь девица в беде, ждущая спасения. У меня свой свод правил, своя игра.

— Серьезно?

Ухмылка Переса расширилась, глаза сверкнули злобой.

— Ты должна была принять мое предложение, Лана. Выйти замуж за моего брата. По крайней мере, тогда у твоего ребенка был бы отец. А сейчас? Теперь ты просто умирающая женщина, стоящая на пути прогресса.

Угроза повисает в воздухе, но я стою непоколебимо, мой ответ холоден как могила.

— Если я умру здесь, Перес, мой последний приказ будет предельно ясен. Твой домашний адрес, твоя прекрасная жена и дети, и не будем забывать о твоей любовнице — все они станут непосредственной целью.

Он смеется — пустой звук, который издевательским эхом отдается вокруг нас.

— Ты действительно веришь, что эти люди преданы тебе? Ха! Пожалуйста, они все только и ждут возможности получить то, что у тебя между ног. А когда ты уйдешь, я просто расплачусь с ними, как сделал это с Романом.

Упоминание о Романе — как нож в брюхо, но я не позволяю боли проявиться. Я чувствую, как падает температура, или, может быть, это моя кровь становится холодной, как сталь, в моих венах.

— Думаешь, ты знаешь, что такое преданность, Перес? Купленная преданность не стоит бумаги, на которой напечатаны твои грязные деньги.

— Ты закончила? — Уверенность Переса сочится из его уст, когда он подходит ближе, а в его словах звучит смертельная законченность. — У тебя есть последний шанс, Лана. Прими мою сделку, или я уберу тебя, твою подругу и вырежу твоего ребенка, чтобы его папаши нашли его на пороге своего дома.

Я лучше умру на ногах, чем буду жить на коленях, особенно перед мужчиной, который не признает чести, если она кусает его за задницу. Всеми фибрами своего существа я кричу о неповиновении и встречаюсь взглядом с Пересом, и окончательность момента окутывает нас, как саван.

— Иди к черту, — выплевываю я.

Лицо Переса искажается в маске ярости, и он направляет пистолет прямо мне в голову. Я стою твердо, моя решимость непоколебима, как никогда. Я закрываю глаза, но не в страхе, а принимая все, что уготовано судьбой. В этот момент я неприкосновенна не потому, что непобедима, а потому, что отказываюсь подчиниться его угрозам.