Королева Братвы и ее короли

25

ЛАНА

Вот уже несколько часов, слишком много чертовых часов, мы ждем, когда Роман придет в себя после операции. Лука потянул за ниточки, услуга обошлась нам дороже нескольких грязных купюр, но зато мы получили хирурга, который разбирается в пулевых ранениях лучше большинства легальных врачей.

Григорий снова на ногах, по его словам, всего лишь царапина, но из-за этой царапины он был бледен как привидение. Ему повезло, думаю, он потерял только немного крови. А вот Джулия, бедная моя девочка, сломана не только внешне. Они плохо с ней обращались, пытали ее. У меня кровь закипает от одной мысли об этом.

Теперь здесь, в этом мрачном убежище, с запахом антисептика, кусающим мои ноздри, я сижу рядом с Лукой. Его присутствие успокаивает меня рядом с хаосом моих мыслей. Его рука лежит на моей, грубая и обнадеживающая. Но комфорт кажется далекой мечтой, когда каждая часть меня напряжена, ждет, боится.

Я не могу остановить слезы, они приходят быстро и горячо, скатываясь вниз в молчаливом предательстве моего обычного жесткого фасада. Другая рука лежит на животе.

Роман. Будь он проклят за то, что стал героем, за то, что получил ту пулю. И будь я проклята за то, что сомневалась в нем. Он всегда был такой смесью раздражающего и незаменимого. Я думала, что смогу подготовиться к любой буре, справиться с любым предательством. Но смотреть, как он истекает кровью, и знать, что это было сделано ради меня, это раскололо что-то внутри. Мои чувства к нему снова вырвались на свободу.

Голос Луки пробивается сквозь дымку страха и сожаления.

— С ним все будет в порядке, Лана. Роман — крепкий ублюдок. Чтобы удержать его, нужно больше, чем пуля.

Я киваю, потому что что еще остается делать? Каждое тиканье часов бьет мне в грудь, каждое движение из соседней комнаты, где лежит Роман, усыпленный и подлатанный, заставляет мое сердце бешено колотиться.

Снаружи ночь давит на окна, темная и непреклонная. Внутри мерцает тусклый свет, жестоко подражая моей слабеющей надежде. Все должно было быть не так. Ничего из этого. Я должна была стать лидером, непоколебимой главой синдиката. Но вот я здесь, разваливаюсь на части из-за человека… человека, который должен был быть моим врагом.

— Мне не следовало сомневаться в нем, — шепчу я, скорее себе, чем Луке. Это признание, резкий укор, пощечина для меня самой.

Лука сжимает мою руку, без слов обещая, что он здесь, независимо от того, в каком дерьме мы находимся. Но я вижу лицо Романа, когда закрываю глаза, и боль Романа, которая отзывается в моих костях.

Звук шагов возвращает меня к реальности, и я напрягаюсь, готовая к новым плохим новостям, еще одному бою, еще одному поражению. Но это хирург, его одежда испачкана следами его борьбы за жизнь Романа. Я встаю так быстро, что голова идет кругом, а рука инстинктивно тянется к пистолету, который я даже не ношу с собой.

— Как он? — Слова вырываются из моего горла, сырые и требовательные. Все в палате задерживают дыхание — коллективная пауза давит, как тяжесть всего мира.

Хирург спокоен, но его глаза напряжены, что говорит о многом.

— Состояние стабильное, — говорит он. — Но пока рано говорить о том, что он полностью выкарабкается. Пуля нанесла ему необратимые повреждения.

Я чувствую, как слабеют колени, но Лука крепко держит меня в вертикальном положении. Мы еще не выбрались из леса, но состояние стабильное, это слово несет в себе хрупкую нить надежды.

Входит Григорий, спотыкаясь. Черт бы его побрал, он должен отдыхать, беречь силы, но он здесь, лицо все еще слишком бледное, челюсть упрямо сжата. Я хочу отругать его, отправить обратно в постель, но это желание поглощает более насущная необходимость.

Мне нужно увидеть Романа.

Подойдя к кровати, я слышу, как дыхание Романа, неглубокое и тяжелое, прорывается сквозь тишину. Бинты обмотали его торс, они белые на фоне слишком бледной, слишком неподвижной кожи. Каждый инстинкт во мне хочет протянуть руку, прикоснуться к нему, убедить себя, что он настоящий, живой и мой.

— Когда он очнется? — Вопрос вырывается наружу, окантованный сырой потребностью в хороших новостях.

Хирург, выглянув из дверного проема, устало улыбается.

— Скоро, он должен прийти в себя в ближайшие несколько часов. Он сильный, справился с самым страшным.

Кивнув, я перехожу на сторону Романа и нахожу его пальцы. Его рука слабая. Неестественно видеть его таким неподвижным, таким уязвимым под суровым, стерильным светом этой задней комнаты клиники.

Ползут часы. Я продолжаю сидеть и держать Романа за руку, наблюдая за его лицом в поисках признаков пробуждения. Время от времени я глажу его по руке, шепчу ему о пустяках, о том, что мы влипли, о том, как мне нужно, чтобы он проснулся и встретил все это вместе со мной.

И вот, наконец, чудо, о котором я молилась в тихом отчаянии: веки Романа дрогнули. Сначала это просто подергивание, но оно разжигает огонь в моем животе.

— Роман?

Его глаза открываются, расфокусированные и тусклые от боли, но они смотрят на меня.

— Лана, — выдыхает он, его голос хриплый. — Ты в порядке, ты здесь?

Я ожесточенно киваю, сглатывая комок в горле.

— Да, я здесь.

— Джулия… С Джулией все в порядке?

Его забота о Джулии, даже сейчас, типично он — всегда думать о других, а не о себе.

— Да, — отвечаю я, убирая прядь волос с его лба. — Она прошла через ад, но она сильная. Как и ты.

Его губы подергиваются, на них появляется тень его обычной ухмылки, и он мягко целует мою ладонь.

— Я знал, что с ней все будет в порядке. — Он пытается поднять руку, может быть, чтобы ответить на жест, а может быть, просто чтобы доказать, что он может, но он морщится от этого движения.

— Не двигайтесь слишком много. Ты не неуязвим, понимаешь? — Я мягко укоряю его, возвращая руку на место.

Ухмылка Романа переходит в гримасу.

— Скажи это пуле, — бормочет он, его веки тяжелеют, борясь с лекарством и усталостью.

Григорий и Лука возвращаются в комнату.

— Рад, что ты вернулся, брат, — хмыкает Григорий.

— Так сильно скучал?

— Без твоих острот нам было спокойнее, — отвечает Лука.

— Итак, Григорий, как твоя царапина, ты ее залечил?

Попытка Романа отшутиться — бальзам на душу, знак того, что, может быть, все вернется на круги своя. Или настолько нормально, насколько это вообще возможно в нашем извращенном мире лояльности и вендетты.

Григорий хихикает, звук глубокий и искренний.

— Да, ничего особенного. Просто небольшая любовная разрядка, которую устроили наши друзья.

Лука прислонился к стене, сложив руки, наблюдая за обменом.

— Кстати, о наших друзьях: Перес действительно думал, что сможет всколыхнуть ситуацию. Увидел в беременности Ланы слабость, решил, что сможет разжечь пламя ревности в Романе, подставив его. Дошло даже до того, что он подбросил деньги на банковский счет Романа.

Роман поднимает брови:

— Надеюсь, этот ублюдок не думает, что получит их обратно.

Лука отвечает быстро, его ухмылка остра как нож.

— Насколько я знаю, мертвецам не нужны деньги.

Мы хихикаем над замечанием Луки. Роман слегка шевелится на кровати.

— Послушайте, я просто позвонил, чтобы проверить, как там Лана и малыш, — начинает Роман, его голос стал более твердым несмотря на то, что он еще не отошел от пережитого испытания. — Я просто хотел услышать о них, убедиться, что с ними все в порядке. Но когда я дозвонился до Джулии и услышал, что происходит, я понял, что должен действовать.

Лука качает головой, его тон дразнящий, но с нотками восхищения.

— Ты и твое чертово геройство. Услышал сигнал бедствия и пошел, без плана, просто паля из пушек. Импульсивный и глупый, парень.

Роман усмехается, принимая укол кивком.

— Виноват. Но ведь все получилось, не так ли?

Я делаю глубокий вдох, тяжесть последних нескольких дней оседает на моих плечах, когда я смотрю Роману в лицо.

— Прости, что сомневалась в тебе. И за то, что не справилась с ситуацией… более изящно.

Роман слегка покачал головой, отмахнувшись от моих опасений с язвительной улыбкой.

— Не волнуйся. Я вел себя как осел и, честно говоря, как немного сумасшедший ревнивец.

— Ну и, что в этом нового? — Лука вклинивается из угла, не в силах удержаться от колкости.

— Заткнись, Лука, — отвечает Роман, хотя его тон легкий, с оттенком юмора человека, который слишком хорошо знает свои недостатки.

Я наблюдаю за ними троими, странной семьей, созданной не по крови, а по необходимости и негласным узам. Именно в такие моменты я понимаю, что, несмотря на всю тьму, которую мы пережили, в нас есть свет, который не желает гаснуть. Мы семья и мы всегда будем вместе, хранить нашу связь и нашу любовь за закрытыми дверьми наших спален…

Я прочищаю горло, привлекая их внимание, когда смех стихает.

— Слушайте, я ценю все это, — начинаю я, жестом охватывая комнату, выздоровление Романа и коллективные усилия, которые привели нас сюда. — Но мне нужно кое-что прояснить.

Выражения их лиц трезвеют, чувствуя изменение моего тона.

— Я собираюсь и дальше возглавлять этот синдикат. И я буду воспитывать своего ребенка как мать-одиночка. Это не обсуждается, но между нами ничего не меняется, и мы разделим наши ночи, если нет возражавших. — Твердо заявляю я, поочередно глядя в глаза каждому из них.

На мгновение в комнате становится тихо, все обдумывают мои слова. Я немного смягчаюсь, но моя решимость не ослабевает.

— Если вы, ребята, хотите участвовать в жизни этого ребенка, вы — "дяди". Не более того. Вы все одинаково важны для меня, и я хочу, чтобы этот ребенок тоже любил вас всех одинаково.

Лука кивает первым, его согласие сразу же становится твердым.

— Иначе и быть не может, Лана.

Григорий кивает медленнее, более задумчиво, но, так же соглашаясь.

— Ты — босс, Лана. И всегда была им.

Выражение лица Романа неоднозначно, в уголках рта играет намек на его былую самоуверенность.

— Полагаю, это делает нас самыми крутыми дядями в городе, да?

Я не могу не улыбнуться, несмотря на серьезность разговора.

— Только если вы сможете с этим справиться, — отвечаю я с вызовом.

Лука откидывает назад голову и смеется.

— Справиться? Лана, мы противостояли шквалу пуль, пережили предательство и бомбардировки, мы танцевали со смертью больше раз, чем я могу сосчитать. — Он заразительно ухмыляется и добавляет: — Немного подгузников? Мы справимся.

Глубокий голос Григория присоединяется к веселью.

— Говорите за себя. Я не менял подгузники с тех пор, как родился мой племянник, а это было более десяти лет назад. Наверное, нужно пройти курс повышения квалификации.

Роман наблюдает за нами, боль в его глазах сменяется чем-то более мягким, уязвимым. Он снова протягивает руку, на этот раз уверенную, когда кладет ее на мою.

— Ты — сила природы, Лана. Ты будешь замечательной матерью. А мы будем здесь, чтобы поддержать тебя, подгузники и все остальное…любить тебя.

В комнате теперь тепло, как после неумолимой бури. Оно проникает в мои кости, заставляя меня снова почувствовать себя сильной.

Дверь открывается без предупреждения, и Джулия входит.

— Джулия, я просила тебя остаться в постели и отдохнуть, — говорю я, мой тон скорее обеспокоенный, чем строгий.

Она пренебрежительно машет рукой, ее глаза сканируют комнату, пока не останавливаются на Романе.

— В постели скучно. Кроме того, мне нужно было самой посмотреть, как держится герой часа.

Роман, выглядящий теперь более живым, одаривает ее слабой, но искренней улыбкой.

— Привет, Джулс. Выглядишь лучше, в чем я, не сомневался.

Джулия придвигается ближе, в ее глазах появляется озорной блеск.

— Это несложно сделать, учитывая, что ты выглядишь так, будто побывал в драке с медведем.

Лука вступает в разговор, не в силах удержаться от поддразнивания.

— Он всегда пытается выпендриться. Даже стрелял, чтобы выглядеть круче остальных.

— Жаль, что медведь не знал, что его лицо, это его денежный капитал, — шутит Григорий, заставляя Романа закатить глаза.

Джулия смеется, ее присутствие вносит в комнату прилив бодрости.

— Ну, это медвежье лицо, делающее деньги, на минуту заставило нас всех испугаться.

Став на мгновение серьезной, она протягивает руку Роману и сжимает ее.

— Серьезно, спасибо друг.

Роман сжимает руку в ответ, его ответ смягчается искренностью.

— В любое время, Джулс. Ты же знаешь.

Я наблюдаю за этим обменом, и меня охватывает тепло.

— Ладно, все, — вклиниваюсь я, — давайте дадим человеку отдохнуть. На один день с него хватит волнений. К тому же мы не хотим, чтобы его голова стала слишком большой от всех этих разговоров о героях.

— Слишком поздно для этого, — говорит Джулия.

Мы все смеемся, но встаем, чтобы уйти и дать Роману возможность отдохнуть. Когда мы выходим из комнаты, в наших шагах возникает пауза, коллективный момент, когда товарищество ощутимо висит в воздухе.

У дверей я в последний раз оборачиваюсь.

— Отдыхай, — говорю я, кивнув в сторону Романа. — Нам еще предстоит выиграть войну.

Роман ухмыляется уверенно и очаровательно посылая мне воздушный поцелуй:

— Как будто есть какие-то сомнения.