Королева Риррел

Глава 19 Белая кошка

Храм Келлион гудел. Размеренный порядок жизни сестер был нарушен сразу несколькими неожиданными событиями. Сначала необычная речь Сияющей. Потом срочный сбор всех искательниц. И вот теперь — эта смерть… Впервые за долгое время сестра Келлион погибла, сражаясь с людьми. Во время воздушного поединка летающим машинам удалось сбить одну из искательниц — ту самую румяную пожилую толстуху, которой первой удалось обнаружить Шайсу.

Шепотом вспоминали очень давнюю историю. Три молоденькие искательницы отправились путешествовать одни, без старших. Они наткнулись на шайку разбойников, которые приняли их за обычных девушек и решили с ними позабавиться. Разбойникам удалось схватить их, так что сестры не смогли воспользоваться Звездной силой: им связали руки и надели на головы мешки. Девушек изнасиловали, а потом бросили в реку. Одну из них чудом прибило к берегу, она смогла освободить руки и вернуться в храм. Когда сестры, узнав, в чем дело, отправились на помощь, было уже поздно: обе девушки утонули. Но и участь спасшейся тоже оказалась незавидной: она сошла с ума и через пару лет умерла.

Это было очень давно. Собственно, эту историю вспомнила сестра-управительница, когда объявила о своем приказе не покидать храм без разрешения. И вот спустя столетия — новая жертва. Пусть толстую, краснолицую искательницу никто не любил за ее глупость и вечное самодовольство, но она была сестрой Келлион, а значит, родной сестрой каждой обитательницы храма.

Чужая смерть всегда заставляет задуматься о собственной жизни. Сияющая в одиночестве заперлась в своей комнате. Перед ней стояло высокое зеркало в серебряной оправе. Букетики ландышей, обрамляющие его, казались живыми. Женщина медленно расчесывала гребнем густые светлые волосы. Как хорошо быть светловолосой: седина не появится еще долго, а значит, можно не думать о старости. Ей скоро исполнялось тридцать, и она внимательно вглядывалась в правильные, холодные черты своего лица, боясь обнаружить первые морщины.

Вернувшись в храм после сражения над Ловижем, управительница, не дав никому прийти в себя, заявила, что они немедленно повторят попытку найти беглянку и вернуть ее в храм. Но это было решение, принятое сгоряча. Не так уж много в храме искательниц, чтобы можно было ими рисковать — даже такими никчемными, как погибшая толстуха. Подумать только, ее посмертная сила смогла вызвать лишь маленький пожар. Если ей, управительнице, суждено будет умереть раньше исполнения заветной мечты, весь мир содрогнется от голубого огня, который вырвется на волю! Горы опустятся назад, в недра, океан выйдет из берегов!.. Но лучше все-таки не умирать — а значит, следует вести себя осторожно. И, кстати, не помешало бы поблагодарить эту старуху Хэйсоа, за то, что она не побоялась охладить ее пыл и уговорила прервать сражение.

Недолго поразмыслив, управительница пришла к выводу: Шайсе незачем возвращаться в храм. Она должна оказаться в том месте, которое указано в древнем манускрипте — на алтаре Колон. Именно там она или пройдет обряд, или умрет — от этого зависит дальнейшая судьба мира. Текст, переписанный с этого манускрипта, был найден у пленника — Сияющая слегка покраснела при воспоминании о рыжеволосом мужчине. Те, кто его послал, сами хотят вершить судьбу Риррел. А значит, они любой ценой доставят девушку к алтарю. И вот туда-то — благо все необходимые вычисления уже сделаны — и явится она с верными помощницами, чтобы сказать свое веское слово.

С этого времени управительница завела обыкновение лично по два раза в день перемещаться на алтарь Колон. Она появлялась там на рассвете, когда молодое солнце румянило белые снеговые шапки горных вершин, и ночью, под россыпью удивительно близких звезд в ясном небе… Но ни разу она не замечала следов присутствия здесь кого-либо еще. Труднодоступный алтарь, к которому можно было лишь вскарабкаться по почти отвесной горе, рискуя сорваться в пропасть, в последний раз видел людей еще в эпоху Риррел. И вокруг тоже не видно было никакого движения. Шайса все еще находилась очень далеко от алтаря…

В детстве мать звала управительницу Атта. Она была младшим ребенком в семье, и старшие сестры — их было четверо — не чаяли в ней души. Ей уже исполнилось три года, когда искательницы явились за ней в Лойс — небольшую деревушку неподалеку от Леха. Это было на закате, когда солнце золотило стога на лугу, куда они с матерью направлялись, чтобы принести ужин отцу-косарю. Внезапно голубое небо над ее головой превратилось в клубящуюся темную тучу, и двое женщин, одетых в голубое, вырвали ее из материнских рук. Ни годы, проведенные в храме, ни могущество Келлион, ставшее ей доступным со временем, не вытравили из памяти картины раннего детства.

Старшие сестры намучились с Аттой: она все время плакала и звала мать. Как и всех новых сестер, девочку сначала заперли одну в темной комнате, чтобы потом появление Келлион произвело на нее большее впечатление. Но так случилось, что маленькой Атте пришлось слишком долго ждать этого часа. Сидя взаперти, она всей горячностью детской души возненавидела тех, кто ее сюда принес, тех, кто ухаживал за ней… Красота первых лучей Келлион не смогла ослабить эту ненависть.

Однако девочка тщательно скрывала свои чувства. Сначала — из страха, что ее накажут, если она не подчинится. Но потом ей рассказали о том, как по-разному можно служить Келлион. Когда Атта услышала об искательницах, ее сердце затрепетало. Научиться перемещаться, свободно покидать храм, разыскать Лойс, вернуться к маме — а там будь что будет! С этого момента у Атты появилась цель. Не было в храме ученицы способнее ее. Старшие сестры не могли нарадоваться, глядя, как девочка меняется в лучшую сторону. Благополучно пройдя посвящение, Атта начала учиться искусству перемещения.

И вот однажды она ускользнула из храма. Девушка училась не зря, она все точно рассчитала и переместилась прямо на окраину Лойса. Стояла ранняя весна, дорогу развезло, и в лужах отражалось голубое небо. Атта стояла у обочины, слушая веселый птичий гомон и жадно вдыхая запах родной земли.

Чтобы не привлекать к себе внимание своим необычным платьем, она осторожно пробралась к дому огородами. Но что это? Их изба, самая нарядная в деревне, украшенная резьбой, сделанной отцовскими руками, стояла покосившаяся, с заколоченными ставнями. Ударом голубого огня Атта сбила доски с одного окна и залезла внутрь.

Пыль и паутина, запах заброшенного жилья… Сквозь половицу пробился осот. Вот сундук, где она не раз пряталась, играя с сестрами. Стол, за которым собиралась вся семья, а по праздникам приезжала и родня из другой деревни. Отцовская гармонь, под которую так лихо плясала старшая сестра Тринна — первая красавица на деревне. Родные стены воскресили в Атте яркие, солнечные воспоминания, какие возможны только в детстве. Присев на край пыльной скамьи, девушка горько заплакала. Но тут же схватилась за соломинку надежды: со времени ее исчезновения прошло более десяти лет. Сестры наверняка вышли замуж, отец с матерью могли переехать в другое место. Атта решительно раскрыла сундук, вытащила оттуда сестринскую одежду, переоделась и отправилась к соседям.

Она не подумала о том, как объяснит свое появление. Но на ее удачу первый, кто ей встретился, был полуслепой старик, гревшийся на завалинке в расстегнутом тулупе, — Атта его не помнила. Он не стал задавать лишних вопросов незнакомой девушке, обрадовавшись возможности поговорить о старых временах.

— Хозяева где? Так нет никого. Давно уже нет. Белобрысый Ланно помер лет двенадцать назад. С тех пор, как не стало его Ханны, он запил по-черному. Зимой из кабака шел и упал в канаву. Там и замерз — нашли-то его только через неделю.

— А что случилось с ма… с Ханной? — холодеющими губами спросила Атта.

— Никто толком не знает, что с ней случилось, — старик смачно сплюнул. — Люди разное говорили. Рассказывали что-то про злых колдуний, явившихся за ее младшей дочкой. Только на лугу ее нашли лежащей замертво, а дочки нигде не было. Говорят еще, на груди у нее след остался — как от ожога. Вот Ланно и запил — больно по жене тосковал. Жаль, хороший был мужик, работящий.

— А что случилось с их дочерьми? Ну — старшими?

— Так малая той же осенью заболела. Жар у нее был, дышала с хрипом. Знахарка приготовила отвар и велела каждый час давать. Старшие девки на вечеринку ушли, Ланно их сам отпустил: погляжу, говорит, за малой. А самому скучно, вот он бутылку достал и начал время коротать. Ну и заснул. Проснулся — девки вернулись, кричат, а малая уже холодная. Вот так-то…

— Спасибо, дедушка, — сказала Атта. Слушать дальше она не собиралась, боясь узнать о печальной судьбе остальных сестер.

— А Тринна-то, бедняжка, — не умолкал старик, — ведь какая красавица была. Через красоту и пропала. Ланно же каждую зиму в Лех на заработки отправлялся. А этой зимой уж не пошел, да и помер скоро. Девки вдвоем остались. Денег нет, изба рушится… А тут приехал один господин из Леха — нарядный такой, в повозке лаковой. И так ему Тринна глянулась… В общем, увез он ее. Молодой Шикко, жених ее, все убивался. Но ему родители не разрешили бесприданницу в дом взять. А потом сам Шикко был в Лехе и слышал, что господин этот бросил Тринну, и пошла она по рукам. А через пару лет умерла от дурной болезни.

— Ну, а Пламма? — еле слышно спросила Атта.

— Ну, с той, говорят, все в порядке. Вышла замуж — не то в Шорс, не то в сам Ромес. Говорят, за оружейника. Да ты поспрошай, дочка, по деревне, может, кто-нибудь тебе расскажет, как ее найти. А ты сама откуда будешь?

— Издалека, дедушка, — быстро ответила Атта и пошла прочь.

Она не помнила, как снова попала в заброшенный дом, как переоделась в голубое платье, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не разрыдаться. Если бы кто-то видел ее сейчас со стороны, то испугался бы: лицо девушки стало белым, как снег, а на закушенной губе выступила капелька крови. Она не хотела искать Пламму. Мечты, к которой она стремилась более десяти лет, больше не существовало.

Мечты больше не было, осталась одна ненависть. Сестры Келлион убили ее мать. Кто-то из них не рассчитал силы удара, и вместо того чтобы обездвижить женщину, лишил ее жизни. Атта знала, что такое возможно. Возвращаться в мир было незачем — Атта не хотела вести жизнь бродяги или разделить участь Тринны. Власть — вот единственное, что могло спасти ее от безумия. Пусть все, кто живет в этом ненавистном храме, все эти девчонки с глупым восторгом в глазах и их тупые, бессердечные наставницы — пусть все они подчиняются ей. Атта бросила ремесло искательницы и стала участвовать в управлении храмом.

Тогдашняя управительница души не чаяла в своей молодой, деятельной и услужливой помощнице. Атта услаждала слух женщины хвалебными речами по поводу талантов Сияющей, которых, кстати, не было, и вскоре добилась ее особого расположения. Иголка, оказавшаяся в постели управительницы, попала ей в тело и с током крови достигла сердца. Сияющая умерла во сне. Новой управительницей единогласно выбрали Атту.

Долго еще Атте приходилось сдерживать свою ненависть. Быть управительницей в храме вовсе не значило иметь безоговорочную власть — эту власть еще надо было создать. И Атта трудилась на славу. Она окружала себя преданными помощницами, подменив им жребий во время посвящения. Каждая помнила, кому на самом деле предназначался удар жертвенного ножа в мрачном подземелье. Правда не должна была всплыть наружу — на этом зиждилась их преданность. Из этих юных сестер, живущих ценой чужой гибели, и составилась ее верная гвардия. Что касается старших, то она приблизила к себе тех, кто поглупее. Им, как погибшей толстухе, льстила и милость управительницы, и собственное положение, дающее им определенную власть. Про остальных же она знала все: кто с кем дружит, кто чем занимается и кто помнит свои настоящие имена.

Как же Атта ненавидела их всех! Они подчинялись ей, как стадо овец. Вот теперь она погнала их в другую сторону, и сестры пошли. Сияющая попрала все, что было заповедано веками, а они проглотили и это. Все они с малых лет были подавлены величием служения Келлион — величием, которое она так и не смогла постичь. Поэтому каждый год кто-то из них безропотно гибнет в подземелье, проливая жертвенную кровь во имя своей Звездной сестры. Как ловко погибшая толстуха управлялась с ножом! Атта иногда спускалась посмотреть на жертвоприношение: вид крови согревал ей заледеневшее сердце.

Да, она ненавидела покорных — но непокорных еще больше: ведь они посягали на ее власть. Конечно, речь шла не о тех перепуганных дурехах, которых подняла на бунт прекраснодушная Ниита, убившая умницу Майхи. Кстати, синеглазую Майхи ей было жаль: она узнавала в ней собственное холодное презрение. Когда Атта сказала, что жребий должен выпасть на нее, Майхи равнодушно улыбнулась и спросила: «Что я должна сделать, Сияющая?» Вот только… Правду ли сказала Ниита, когда призналась, что она стоит во главе бунта? Ведь Майхи, чтобы ее не заподозрили в предательстве, ни разу не говорила с управительницей. Вдруг ее не просто наказали за измену, а убили, чтобы она не успела сказать правду? Атта все чаще думала об этом.

Если заговорщицы и продолжали свое дело, они вели себя очень осторожно. Атта никого не могла заподозрить. А Шайса… Она слишком, вызывающе необычна, чтобы возглавлять тайный заговор. Это было бы чересчур просто.

Она видела, что Ниита и ее старшая подруга Хэйсоа не отходят от Шайсы ни на шаг. Конечно, это было неслыханно: вернуться в храм после целого года скитаний по миру. Девчонка, наверное, повидала такого, что справиться с ней будет нелегко. Но Сияющая не принимала поспешных решений. Шайса раздражала ее и одновременно вызывала жгучее любопытство. Она даже надеялась свести с ней дружбу, но после смерти Нииты это стало невозможным. И тогда женщина просто стала незаметно наблюдать.

События начали развиваться с того момента, как в храм попал этот пленник. И опять же, немыслимым было притаскивать в храм мужчину, но Атта никогда не боялась нарушать условности. Рыжеволосого звали Эстрил — больше, правда, он ничего не рассказал о себе.

У пленника отобрали ценнейшую карту мира и бумаги, написанные на непонятном языке. Девушка, изображенная на одном из свитков, была похожа на Шайсу. Это насторожило Атту, но в то время ей не хотелось думать о делах.

Увидев рыжеволосого, Атта всю ночь грызла подушку, чтобы никто не услышал ее слез. Она ненавидела Келлион, которая отняла у нее право на простую человеческую жизнь, на обычную женскую судьбу. Ей скоро тридцать, а она еще не знала мужчины. И пусть прочие дуры верят, что это грех, — так в юности с отвращением рассказывают им наставницы. Познать мужские ласки прямо в храме — и пусть Келлион лопнет от гнева там, на небесах! Мнения пленника Сияющая спрашивать не собиралась.

Какая ярость ее обуяла, когда она увидела Шайсу, несущую пленнику еду! А девчонка еще посмела защищать рыжего мерзавца от нее, будто имела на Эстрила права. Атту колотил гнев, смешанный со стыдом. Она слишком долго была терпеливой! В ту же ночь она попыталась выяснить, где находится Шайса, но это ей не удалось. Сияющая сомневалась, что Хэйсоа на прямой вопрос ответит правду, а потому предпочла действовать тайком. И когда она получила записи из комнаты Хэйсоа, все стало на свои места.

Итак, Шайса — королева Риррел. Точнее, это произойдет после обряда на алтаре Колон, где-то в горах материка Аникодора, на котором никогда еще не бывали сестры Келлион. Королева Риррел… Слова эти звучали так сладко, так заманчиво… Внезапно Атта поняла, ради чего ей пришлось пережить такие душевные муки. Теперь у нее появилась новая цель, а целей своих она добиваться умела. Но управительница не знала, что в это время все ее планы уже находятся под угрозой срыва…

Меня разбудила резкая, невыносимая боль в спине. Очевидно, этому виной неудобная поза во сне?.. Левая лопатка горела, как будто я прислонилась к открытому огню. Сдерживая стон, я села, огляделась… Где я нахожусь?

Солнечные лучи сквозили через плетеные стены маленькой островерхой хижины, освещая деревянный столб посередине. Столб был покрыт мелким рисунком, а может, письменами, сделанными какой-то бурой жидкостью. Неужели кровь? На шесте висели амулеты из клыков животных и страшная разрисованная маска тигра, обтянутая по краям шкурой настоящего зверя.

Под соломенной подстилкой неприятно хлюпала вода, не высохшая после долгого ливня. Одежды мне не оставили никакой. Все тело было покрыто ссадинами, а теперь на нем отпечатались еще стебли соломы, на которой я лежала.

Встав, я снова почувствовала резкую боль. Рука невольно потянулась к больному месту, и пальцы испачкались в какой-то густой, липкой мази, пахнущей болотом. Ах да, меня ранило дикарской стрелой… А потом дикари лечили меня своими снадобьями — я смутно помнила, как в удушающем дыму курений вокруг меня скакал смуглый туземец в набедренной повязке из тигровой шкуры, бормоча какие-то заклинания. Сколько же времени я провела без сознания? И где мои спутники?

Я открыла наружу плетеную дверь, и тут же двое туземцев в масках тигра и леопарда преградили мне путь. Тело одного было искусно расписано тигровыми полосами, а другого — черными пятнами. Я уже знала, что это не оборотни, а люди, но все равно испугалась, метнувшись обратно. Мне удалось рассмотреть лишь то, что хижина стоит посреди леса, вглубь которого прямо от порога ведет выложенная крупными камнями тропа.

Итак, я была пленницей, которую охраняли, и убежать мне вряд ли удастся. Но собственная участь занимала меня гораздо меньше, чем судьба Эстрила. Я помнила, что мы с ним мчались по берегу — подумать только, вся наша любовь была сплошным бегом! Толпы дикарей напали на него, он храбро сражался с ними… Одного я ударила камнем. Что потом? Неужели они убили его? От ужаса у меня на лбу выступил холодный пот. Я снова бросилась к дверям, намереваясь любой ценой добиться от дикарей ответа. Но снова кривые мечи едва не прикоснулись к моей груди, а недобрые глаза в прорезях маски заставили попятиться.

Я металась по хижине, как зверь в ловушке. Рана продолжала болеть, я хотела есть и пить, но неизвестность мучила еще сильнее. Если с Эстрилом случилось что-то ужасное, я умру! Я не смогу вынести боль потери второй раз… Если туземцы и в самом деле людоеды, то пусть нас сварят в одном котле, чтобы я увидела его еще раз перед смертью! От мысли о котле с кипящей водой я вся похолодела. Я вспомнила все, что читала о дикарских обычаях. Об Ошке в храме Келлион ничего не знали, но зато про дикие племена, населяющие джунгли юго-восточного Иссэро в книгах были написаны страшные вещи. Картины ужасных пыток прошли перед моими глазами. В отчаянии я стала искать что-нибудь, могущее послужить оружием, но, конечно, ничего не нашла. Тогда я разворошила солому на полу и стала ногтями рыть подкоп. По крайней мере, эта тяжелая работа не позволяла жутким мыслям сводить меня с ума. Но твердая земля, прошитая корнями трав, не поддавалась моим слабым рукам. Когда начало темнеть, я выскребла пещерку, куда едва бы спряталась мышь.

Плетеная дверь распахнулась. Я ждала этого каждое мгновение, но все равно сердце заколотилось от страха. Быстро заслонив собой «подкоп», я стряхнула с рук землю. Но вошедшие дикари не обратили внимания на мои приготовления к побегу. Один из них ловко, словно он был на охоте, набросил мне на шею аркан и потащил за собой. Едва я попробовала упереться, веревка начала меня душить, так что пришлось подчиниться.

Из леса доносился рокочущий бой барабанов. Каменная тропа привела на поляну, посреди которой была вытоптана четырехугольная площадка, освещенная факелами. Барабаны стояли в углах; четыре совершенно голых туземца, причудливо раскрашенные белой, красной и черной краской, выбивали на них тревожную дробь. Под эти звуки вокруг поляны кружилась толпа туземцев в звериных шкурах и масках. Из-за их спин я не сразу разглядела, что посредине площадки в землю было врыто четыре столба высотой примерно в человеческий рост.

Эстрил! Мой возлюбленный, мой мужчина был привязан к одному из них. Увидев меня, он закричал, и я рванулась к нему, но жесткая петля аркана туго затянулась на моей шее. У другого столба стоял, покорно опустив голову, один из туземцев. А у третьего я узнала Иелкона. Откуда он здесь взялся? Я хорошо помнила, что он уже плыл на куоте, когда дикари схватили нас с Эстрилом на берегу. Неужели жрец оказался таким верным товарищем, что не смог бросить нас в беде? Я подумала, что была несправедлива, относясь к коротышке с неприязнью. Ведь и раньше, когда в дебрях Ловижа на нас напала змея, он не бросил меня в болоте… Заметив мой взгляд, Иелкон состроил туземцам ужасную рожу и метко плюнул прямо в середину площадки. В ответ на это дикари яростно взвыли и затрясли кулаками над головой.

Меня потащили к четвертому столбу. Вдруг из толпы туземцев выскочил один — молодой, без маски, довольно красивый, несмотря на узкие глаза, жирно подведенные сажей, и нелепо торчащие в разные стороны жесткие косички волос. Пролаяв что-то на своем языке, он схватил меня в охапку, норовя пощупать грудь. Я стала вырываться, стараясь не смотреть, как связанный Эстрил тщетно бьется у столба. Дикари, которые тащили меня на веревке, опешили, переглядываясь и явно не зная, что делать. Тут к молодому подошел высокий пожилой мужчина — судя по величественной осанке и по роскошной шкуре тигра, ниспадавшей с его плеч на манер королевской мантии, вождь племени. Он что-то сурово сказал молодому, тот капризно отвечал, не выпуская меня из рук. Пока они спорили, две женщины-дикарки, одна постарше, другая совсем молодая, с голеньким грудным младенцем на руках, подбежали к нам, громко крича и размахивая руками. Старшая состроила отвратительную гримасу, грозя мне кулаком, а молодая, с подскоком наступая на обоих мужчин, заливалась слезами. Стражники застыли с открытыми ртами. Аркан ослаб. Воспользовавшись суматохой, я выкрутилась из рук дикарей и со всех ног бросилась к Эстрилу.

Он выглядел ужасно: правый глаз заплыл, одежда была изорвана в клочья. Я жадно припала к нему всем телом, забыв о толпе дикарей, которая смотрела на нас. Я перебирала его волосы, даже сейчас мягкие, как у девушки, смотрела в золотистые теплые глаза. Разбитыми в кровь губами Эстрил прошептал:

— У меня связаны руки, и я не могу тебе ответить.

Сейчас я любила его и желала так, как никогда в жизни. Если бы я знала язык туземцев, я умоляла бы оставить нас на час вдвоем, а потом готова была бы принять самую лютую смерть… Нет, лучше мечтать, что сила Келлион вернется ко мне, и жалкие дикари с перекошенными лицами упадут замертво, а мы продолжим наш бег…

Вождь произнес что-то непререкаемым тоном, и молодой дикарь, понурив голову, ушел обратно в толпу — вместе с обеими женщинами. Стражники быстро оттащили меня от Эстрила, накрепко привязав к четвертому столбу. Барабаны загремели громче. На площадку выскочил маленький, сухой, сморщенный старик. Его тощие бедра были обернуты повязкой из кожи; над лицом скалилась голова леопарда, а на руки были надеты звериные лапы с огромными железными когтями. Под бой барабанов он кружился по площадке, поочередно приближаясь к каждому столбу. Меня чуть не стошнило, когда он приблизился ко мне и оскалился, смрадно дохнув в лицо.

А барабаны стучали все быстрее. Дикари приплясывали и подвывали в такт, вращая головами в экстазе. Старик-шаман вдруг одним звериным прыжком метнулся через площадку к привязанному туземцу. Взлетела вверх когтистая лапа, раздался короткий вскрик, и голова несчастного неестественно отклонилась в бок, а из горла хлынула кровь. Я в ужасе закрыла глаза. Дикари встретили смерть жертвы восторженным воем. Мертвый туземец, безвольно обвиснув на веревках, продолжал стоять у столба. Шаман снова начал свой страшный танец. Кровь гулко стучала в висках. Кому суждено умереть следующему? Сквозь страх, застилающий мне глаза, я видела Эстрила. Он больше не звал меня, а лишь смотрел, не отрывая глаз. Только бы умереть первой, чтобы не успеть увидеть, как когти шамана вонзятся в его горло…

Шаман как будто услышал мои мысли. Его узкие глаза уставились на меня, и хищный огонь блеснул в них, как у зверя, почуявшего добычу. Ужас перед неминуемой смертью сжал сердце ледяными руками. За что судьба ко мне так несправедлива? Все, о чем я думала, мечтала, чем жила, обратится в прах по мановению когтистой лапы? Этого не может, просто не может быть! А темный взгляд шамана неумолимо приближался…

Вдруг вопль пронесся по толпе туземцев. Я не успела ничего понять, когда стремительная белая молния мелькнула между отпрянувшими в сторону дикарями и сбила с ног старика-шамана. Огромная кошка, чью белую шкуру покрывал узор из коричневых пятен, широко расставив могучие лапы, стояла над поверженным телом, грозно подергивая кончиком длинного хвоста. Два великолепных тигра прошли следом за ней на площадку, как верная стража. Туземцы попадали на колени. А белая кошка, оставив в покое стонущего шамана, подбежала ко мне и начала тереться гибким телом о ноги с радостным урчанием. Виса! Моя четвероногая сестренка! Судьба распорядилась так, что я отправила ее в чужие дебри Ошка. И теперь она — неприкосновенное божество туземцев — явилась мне на помощь.