Короли Альбиона

Глава пятидесятая

«Дорогой брат,

в силу не зависящих от нас обстоятельств мы были вынуждены вновь отправиться на север Ингерлонда, в небольшое местечко Тоутон, где мы стали свидетелями…»

– Погоди минутку, почему он так пишет? Какие еще «не зависящие от нас обстоятельства»? Что это значит?

– Он просто не хотел признаваться, что гоняется по всему Ингерлонду за своими драгоценными арбалетами.

– Почему?

– Почему? Мы уже прежде говорили об этом. Император советуется по всем духовным вопросам с буддийским монахом и потому не одобряет увлечения Харихары оружием и охотой. Он полагает, что родичи во всем должны следовать его примеру…

«…где мы стали свидетелями всех ужасов битвы между двумя большими армиями. Я намерен как можно подробнее описать это страшное событие, чтобы мы могли извлечь из него нужные нам сведения. В армии королевы насчитывалось примерно пятьдесят тысяч человек, их возглавлял герцог Суффолк, кроме того, многие вельможи и лорды вели собственные отряды. Солдат набирали повсюду, с северной оконечности Ингерлонда до южной. Войско короля Эдуарда было несколько меньше, около сорока тысяч человек. Оба войска вместе представляли собой примерно пятидесятую часть населения страны. У обеих сторон имелась кавалерия, в том числе тяжеловооруженная, и лучники. У короля Эдуарда был также небольшой отряд арбалетчиков, причем некоторые воины располагали поистине замечательными образцами этого вида оружия. Были у обеих сторон тяжелые пушки и ручные маленькие пушки, называемые „озорницами“.

Армия королевы стояла в Йорке, крупнейшем городе на севере страны. Там пребывала королева Маргарита со своим отвратительным сынком и супругом. Король Эдуард приближался к Йорку по Лондонской дороге. Примерно в двадцати четырех милях от Йорка Лондонская дорога пересекает небольшую, но имеющую стратегическое значение реку Эйр возле селения Феррибридж. Мост был разрушен большим отрядом во главе с лордом Клифордом, отец Эдуарда убил отца этого лорда, а сам Клифорд убил брата Эдуарда после битвы при Вейкфилде.

Йоркисты попытались построить понтонный мост, но подверглись нападению со стороны королевы. В жестокой битве Эдуард проявил несомненные таланты полководца. Не следует забывать, что ему всего восемнадцать лет, в этом возрасте и Александр одержал свою первую победу. Эдуард послал подкрепления в бой за мост – менее решительный военачальник не отважился бы упорствовать – и одно крыло войска направил к западу, к местечку Каслфорд, где можно было пересечь реку. Клифорд, устрашившись этой угрозы, отступил в болота. Там завязалась жестокая битва. Изнемогая от усталости, Клифорд отстегнул нижнюю часть шлема, чтобы немного передохнуть, и тут же был поражен стрелой. Он умер в тяжких муках, чему король Эдуард весьма радовался.

Все это произошло в двадцать восьмой день марта, в сильный мороз и ужасную вьюгу.

Авангард королевы повернул обратно и соединился с основными силами, достигшими к тому времени Тэдкастера, примерно в десяти милях к юго-западу от Йорка. Возле деревни Тэдкастер дорога, соединяющая Тэдкастер и Феррибридж, начинает петлять среди холмов, местность начинает опускаться, переходя в подковообразную долину шириной в несколько сотен шагов, а западную часть долины замыкает извилистая речушка Кок Бек («бек» означает «узкая речка»). Берега этой реки поросли лесом, местами довольно густым. Южная часть леса приходится на излучину реки и именуется Касл-Хилл-Вуд, а северная часть, там, где долина сужается и края ее становятся почти отвесными, известна как Реншо-Вуд.

Эти леса сыграли немалую роль в картине сражения. Сомерсет спрятал несколько тысяч человек в Касл-Хилл-Вуде, и они, выйдя из засады, в критический момент атаковали левый фланг йоркистов, ударили им в тыл, едва не решив исход битвы в пользу королевы. При этом лес Реншо и ущелье, где он растет, прикрывали левый фланг и тыл Сомерсета, но затем они превратились в смертельную ловушку для многих тысяч человек.

Не думай, дорогой брат, что ландшафту, который я пытаюсь описать, свойственна хоть малая толика величия. Горы здесь низкие, они возвышаются не более чем на сотню футов над долиной, и вплоть до Реншо-Вуд довольно пологие. Склоны их покрыты дерном, и там пасутся овцы, нигде не обнажена скальная порода. Деревья тоже приземистые, самые старые не достигают и сорока футов в высоту, а обычно их высота не превышает пятнадцати футов, зато по краям леса окружены зарослями колючек.

Эдуард мог вступить в битву в тот же день, ближе к вечеру, но пять тысяч человек из его войска под командованием заболевшего герцога Норфолка отстали на дневной переход, и он решил дождаться утра.

На следующий день был праздник, христиане именуют его Вербным воскресеньем в память того дня, когда Иисус торжественно въехал в Иерусалим за пять дней до своей казни. В нынешнем году этот праздник пришелся на двадцать девятое марта. Мне говорили, что обычно в это время года, через неделю после равноденствия, можно уже надеяться на относительно теплую погоду, в полях появляются маленькие желтые цветочки, деревья начинают покрываться зеленью, но я не видел никаких примет весны, и хотя трава в долине была зеленой и сочной, царил жестокий мороз и большую часть дня с юго-востока дул свирепый ветер, принесший нам снежную бурю.

Армии стояли на расстоянии выстрела из лука, то есть примерно в двухстах пятидесяти шагах друг от друга. Едва пробился дневной свет, лорд Фальконбридж, командовавший левым флангом короля, несмотря на снег и плохую видимость приказал своим лучникам выступить вперед и выпустить по стреле. Я уже рассказывал вам о мощи этого грозного оружия. На большом расстоянии шлемы с крепким забралом и нагрудные панцири могут отразить эти стрелы, однако ни кольчуга, ни шлем без забрала не защитят от них, а на близком расстоянии они пробивают стальную броню. В данном случае один лишь выстрел пяти тысяч лучников причинил заметный ущерб лучникам королевы, и те принялись стрелять в ответ вразброд и без команды, пока их колчаны почти не опустели.

Однако снег мешал им разглядеть, что их стрелы примерно на сорок ярдов не долетают до цели. Затем лорд Фальконбридж приказал своим лучникам переместиться вперед, и с еще более близкого расстояния они обстреляли армию королевы, причем пополнили запасы стрел за счет тех стрел, что были выпущены противником и остались лежать на траве. Лорд Нортумберленд, командовавший этим флангом в войске королевы, послал тяжеловооруженных бойцов в атаку, не желая, чтобы они продолжали бессмысленно погибать под градом стрел. Лучники Фальконбриджа укрылись за рядами своих тяжеловооруженных воинов, и завязалась рукопашная битва.

Хотя первоначально успех был на стороне Фальконбриджа, постепенно войска королевы благодаря преимуществу в численности стали брать верх. Долгое время исход битвы был не определен, сражение отличалось исключительной жестокостью. Обе стороны клялись истребить всех вельмож и дворян, которые попадутся им в руки, – таков здесь обычай, но Эдуард приказал не щадить и простолюдинов, сдавшихся в плен или изнемогших от ран. Он объявил, что гражданские войны слишком затянулись и нужно положить им конец одним ударом.

Люди сражались, пока не падали замертво или изнуренные ранами. Бой распался на множество поединков, воины бились один против одного, или двое против одного, или двое против двоих, при этом они все время перемещались и вступали в новую схватку, отчего возникало впечатление, будто в передних рядах большая масса воинов сражается против такой же массы противника, однако на самом деле это все были отдельные поединки. Тем самым преимущество оказывалось на стороне той армии, которая могла выставить на поле боя больше крепких и хорошо вооруженных мужчин, обладающих воинскими навыками и притом уверенных не только в победе, но и в поживе. Гражданские войны продолжались в этой стране уже несколько лет, им предшествовало сто лет походов против французов, так что в обеих армиях имелось значительное ядро профессиональных, хорошо обученных воинов, подобравших себе в результате множества победоносных стычек оружие по руке и надежную броню.

Эти воины были закованы в доспехи с ног до головы, от круглых шлемов с забралом до обуви, покрытой металлическими пластинами. Они, как правило, обходились без щитов, поскольку щит неудобен в обращении, оставляет открытой одну сторону тела и занимает левую руку, а эту руку можно использовать, чтобы обеими руками управляться с мечом длиной в пять футов и шириной в фут, или с двойным топором, или с шипастой булавой, или со странным оружием, состоящим из цепи и ядра, или с пикой, имеющей лезвие, острие и крюк.

Часть воинов восседали на боевых конях, но лошади быстро уставали, передвигаясь по неровной местности под тяжким весом брони, к тому же по ним били стрелами лучники. Командующий отрядом тяжеловооруженных бойцов – скорее всего, он их сам и набрал – оставался сидеть верхом, чтобы подчиненные издали видели его самого и его знамя, верхами ехали и окружавшие его воины, в основном его родичи и приближенные: они служили ему телохранителями и курьерами, носясь по полю битвы от него к командующему флангом и обратно. Но остальным приходилось спешиваться, кавалерию редко посылали в атаку на вражеские ряды, поскольку тяжеловооруженная пехота, укрепившись на местности, защищенной частоколом, или просто выставив перед собой пики, могла опрокинуть такой отряд. Всадники вступали в дело, когда наступала пора преследовать разбитого врага или если требовалось внезапно напасть на фланг противника, уже теснимого спереди, и так далее.

Все эти сведения могут пригодиться в сражениях против кавалерии султанов. Хорошо обученная тяжеловооруженная пехота может дать больше, чем попытка выставить всадников против всадников.

Вернемся к описанию битвы. Закованные в доспехи воины редко погибали непосредственно в поединке их защищала броня, однако всякий, кто падал наземь под градом ударов, не выдержав натиска противника или просто поскользнувшись на кровавом снегу, находился в смертельной опасности, и его спасение зависело от удачи или неудачи его товарищей. Если его сторона брала верх, другие воины, продвигаясь шаг за шагом вперед, проходили мимо упавшего, и он оказывался в задних рядах, где ему оказывали помощь – иной раз всего-то и требовалось, что поднять эдакую черепаху на ноги и снова втолкнуть в бой. Однако если удача была на стороне противника, а друзья упавшего воина отступали, он вскоре оказывался посреди врагов, которые первым делом обрушивали на него крепкие удары, круша его броню и ломая кости. Еще несколько ярдов – и враги уже готовы были потратить несколько минут, чтобы расстегнуть доспехи в паху или под мышкой и прикончить несчастного ударом кинжала; был и другой способ – протиснуть острие сквозь решетку забрала. С погибшего снимали доспехи и все ценности, какие он имел при себе. Это происходило или в тот же момент, или позже, когда битва была завершена и трупы сотнями и тысячами сбрасывали в общую могилу.

Отсюда следует, что всякий тяжеловооруженный воин, вступая в битву, хорошо понимал, что его судьба полностью зависит от того, чья сторона первой отступит. Отступление влекло за собой разгром и гибель. Страх поражения становился не менее сильным стимулом для ожесточенной бойни, чем желание победить. Как только отряд воинов проникался уверенностью, что они начинают отступать, то есть падение означает неминуемую смерть, ими овладевало непреодолимое желание повернуться и бежать, опережая товарищей, но прежде, чем обратиться в бегство, они бились как разъяренные дьяволы, стремясь любой ценой предотвратить такой исход.

Есть еще две причины, не позволяющие воинам при малейших признаках опасности спастись бегством. Во-первых, речь идет об их репутации. Оказаться в числе первых, удравших с поля битвы, означает навлечь на себя бесчестие, с большой вероятностью также и жестокое наказание, беглеца постигнет всеобщее презрение, со стороны как мужчин, так и женщин, он лишается армейской службы и жалования и едва ли сможет найти себе другое место; словом, его ожидает одиночество и отверженность. С другой стороны, спастись могут только те, кто удерут первыми, остальным бежать нет никакого смысла.

Вторая причина, удерживающая тяжеловооруженных воинов от бегства, заключается в самом их вооружении. Внутри этих доспехов, в клетке шлема с опущенным забралом, человек превращается в машину, в предмет, лишенный совести, жалости, сдержанности, это механизм, сражающийся против других механизмов, чьих лиц он не может разглядеть. Охваченные безумием битвы, они убивают, убивают, убивают, до тех пор, пока сами не падают замертво или пока в поле зрения не останется ни единого врага.

Разумеется, этот способ сражаться заметно отличается от тактики, применяемой на поле боя нашими воинами-дравидами. Легковооруженные, гораздо более приспособленные физически к бегству, чем к владению громоздким и тяжелым оружием, помня о семьях, чье благополучие полностью зависит от них, о плодородной почве, ждущей пахаря, они чересчур быстро отступают.

Итак, две армии сошлись вплотную, и поток крови, ужаса, торжества и отчаяния соединил их словно неразрывными узами.

Два действия, совершенных воинами королевы, два совершенно случайных и независимых друг от друга события оказали неожиданное, но весьма существенное влияние на исход битвы.

Во-первых, это касалось Эдди. Эдди находился в центре, и когда он увидел, как надвигаются единым строем войска королевы, он, должно быть, испытал на миг сомнение и страх. Без подкрепления, которое должен был привести старый герцог Норфолк, его армия заметно уступала в численности. Войско королевы уже одержало победу в двух существенных сражениях, при Вейкфилде и Сент-Олбансе, а в Нортгемптоне, где победа осталась за йоркистами, они располагали вдвое большими силами. Но Эдди поступил, как свойственно юношам: он поднял забрало, так что оно нависало словно гигантский клюв над его головой, и помчался вдоль рядов своих воинов, в то время как расстояние между ними и вражеской армией стремительно сокращалось

– Милорды! – восклицал он, и голос его перекрывал звон доспехов и грохот копыт Генета. – Вы явились сюда, потому что захотели сделать меня королем. Вы явились сюда, потому что вот уже шестьдесят лет Альбионом правят подлые узурпаторы. Я – законный наследник. Я – Плантагенет. Бейтесь за меня сегодня, сражайтесь, чтобы избавить от позора и проклятия землю Альбиона, а если вы не верите в правоту моего дела – ступайте, я никого не держу.

Это возымело эффект. Передние ряды – они в основном состояли из вельмож разразились приветственными кликами и ринулись вперед. В этот момент Генет споткнулся, вероятно, ему попала в зад стрела ланкастерского лучника. Эдди рванул удила, заставил коня выровнять шаг, но Генет продолжал метаться из стороны в сторону и вертеться на одном месте. Тогда Эдди выхватил меч, соскользнул наземь и передал поводья своему груму.

– Вперед, ребята! – закричал он. – Сегодня ваш король будет сражаться пешим рядом с вами. Я погибну вместе с вами или с вами останусь жить. Пусть я сгорю в аду, если вам доведется увидеть меня снова верхом на коне или обратившимся в бегство. Когда я сяду на коня, я проеду на нем в ворота Йорка! – И он еще раз взмахнул мечом в воздухе, опустил забрало и повернулся лицом к вражеской армии, приблизившейся уже на расстояние в пятьдесят шагов с криками: «Генрих, король Генрих!»

– А где находились в это время вы? – поинтересовался я.

– На правом фланге йоркистов, чуть в стороне, примерно на середине того склона холма, что спускался от гребня к идущей вдоль этой возвышенности дороге. Над нами и немного впереди стояла пушка. Это был удобный наблюдательный пункт.

– Кстати о пушке. Почему не пустили в ход артиллерию?

– А, как всегда. Скверная погода, шел снег, порох отсырел. И все же пушки сделали свое дело.

– Каким образом?

– Левый фланг королевы двинулся вверх по склону холма. Им и так было нелегко преодолеть подъем, и при этом они все время видели, что прямо на них смотрят жерла пушек. Они понимали, что еще пятьдесят, сорок, двадцать, десять шагов – и они окажутся в зоне обстрела. Они не выдержали и остановились – трудно их за это винить. С этого и началось поражение королевы.

– Как это?

– Погоди, сейчас я тебе расскажу, – Али откашлялся. – Муссон, мать его (прости мне это английское выражение), муссон забивает мне глотку слизью… И вот в течение примерно трех часов, – продолжал он, – я мог наблюдать это кровавое побоище.

– Извини, не мог бы, ты объяснить, почему вы вообще там оказались? – переспросил я.

– Я уже говорил, тебе. Мы пытались заполучить назад арбалеты

– Да, но почему именно в этой части поля?

– Потому что именно там находились арбалеты. Их так и не вытащили из футляров. Отряд, который их нес, сбился с дороги и прибыл из Феррибриджа перед самым сражением.

Князь заметил, как они появились, и повел нас всех поближе к своим сокровищам. Он пообещал сержанту-генуэзцу, отвечавшему за арбалеты, пригоршню рубинов, можно сказать, все, что у нас осталось, при условии, что драгоценное оружие не покинет своей упаковки. Теперь мне можно продолжать?

– Конечно.

Али вновь обратился к лежавшим перед ним бумагам.

«Вдоль всей линии сражения металлические панцири превращались во вместилище сломанных костей, крови, мочи, фекалий, ужаса и нестерпимой боли. Те, кто был закован в доспехи, вряд ли различали воинственные крики своих товарищей и противников, вряд ли слышали даже грохот брони о броню единственным внятным звуком для них оставался вопль их собственной боли. Мне даже казалось, что погибающие испытывают какое-то облегчение, когда падают наземь. Трудно и вообразить себе, как темно там, внутри доспехов, единственный источник света узкая щель или крошечные отверстия в решетке, мечутся перед глазами какие-то смутные тени, на плечи давит страшная тяжесть, топор или меч, обрушиваясь на доспехи, сотрясает вместе с ними все тело. А как в них холодно! Это был морозной день, при такой температуре вода застывает в лед и прикосновение к металлу обжигает так, словно он раскален докрасна. А потом наступает момент паники, когда колени дрожат и подгибаются, и последний, ужасный миг, когда, поверженный ударом врага, воин растягивается на спине, беспомощный, точно опрокинувшийся жук.

Нам довелось увидеть немало отталкивающих сцен. Два человека пытались стащить поножи с погибшего рыцаря, поножи оторвались вместе с ногой, тогда они перевернули металлический раструб и вытряхнули из него плоть, кровь и экскременты. Когда с другого мертвеца сняли шлем, обнаружилось, что он задохнулся в своей блевотине. Обе стороны не собирались брать пленных, а потому тело врага стоило ровно столько, сколько удастся содрать с него, будь то кольцо, найденное среди обломков раздробленных пальцев, или золотой талисман на цепочке, вдавленный стальной броней в грудь.

Повсюду валялись тела погибших в разбитых, изуродованных металлических клетках, а между ними по черной земле, посверкивавшей кристалликами льда, текли реки крови, так что многие оступались, оскальзываясь. Постепенно, примерно через четверть часа, стало ясно, что йоркисты поддаются. У них ведь было меньше людей, и по мере того как погибали передние бойцы, полководцы королевы могли замещать своих павших быстрее, причем сзади на них давила большая масса народа. Однако воины Эдуарда помнили: им надо продержаться; со стороны дороги, шедшей справа вдоль гребня холма, к ним еще до ночи, а то и раньше должна прийти подмога. Вероятно, офицеры королевы тоже об этом знали, и в тот момент, когда силы противников еще казались равными, герцог Сомерсет, тот самый, с которым мы в свое время познакомились в Гиени, возле Кале, возглавил атаку на левый фланг короля Эдуарда, выскочив из засады, таившейся до тех пор в лесу в излучине речки Кок Бек.

Эдуард приказал войскам из резерва прикрыть левый фланг. К сожалению, этот отряд тут же был разбит конным резервом королевы. Солдаты обратились в бегство вверх по течению ручья, в южном направлении, конники королевы устремились вслед за ними, и ни тех ни других нам больше не довелось увидеть. Многие сочли поражение Эдуарда неизбежным, но он продолжал ободрять своих воинов и столь отважно бился рядом с ними, с таким искусством рассчитывал момент, когда следовало послать подкрепление туда, где в нем особенно нуждались, что ему удалось удержать фронт.

Эдуард показал себя истинным полководцем. Юный Александр вряд ли бы справился лучше. Король знал, что главное для него сохранить строй. Если строй сломается – не важно, прогнется ли вовнутрь или выпятится вперед, – это существенно ослабит оборону. Левый фланг Эдди отступал, разворачиваясь лицом к лицу с отрядом Сомерсета, так что Эдди требовалось развернуть и правый фланг и таким образом выровнять ряды. Со стороны правого фланга армия королевы была намного слабее, поскольку воины были утомлены подъемом на холм и устрашены видом пушек. Ему нужно было принудить их отступить хотя бы на пятьдесят ярдов, и он спасен.

Эдуард вновь разъезжал верхом на Генете – вся эта похвальба насчет того, что в следующий раз он сядет на коня, только чтобы въехать в ворота Йорка, была, конечно, пустой бравадой, гораздо важнее было лично убедиться, что все идет по плану. Итак, Эдди галопом подскакал к нам, обдал нас брызгами снега и грязи, залепив Али единственный глаз, и обратился прямо ко мне.

– Гарри-Гарри! – воскликнул он. – Вы можете оказать мне услугу и отплатить добром за все, что я сделал для вас. – Он говорил поспешно, опасаясь, вероятно, что попытка свести баланс взаимных любезностей может оказаться не в его пользу. – Будьте другом, приготовьте арбалеты, и пусть мои ребята пальнут разок по тем ублюдкам.

Не стоило признаваться, что я заплатил сержанту как раз за то, чтобы арбалеты оставались нетронутыми. Я заикнулся было, что это отнюдь не грубое военное оружие, а изящное, изысканное произведение искусства, предназначенное исключительно для церемониала устроенной по всем правилам этикета охоты, но Эдди тут же посулил удавить нас всех нашими же кишками и отрезать нам яйца. Да и стоило ли вступать в пререкания? Солдаты куда охотнее слушались своего короля, чем какого-то чернокожего, путавшегося у них под ногами.

Потребовалось примерно десять минут, чтобы распаковать арбалеты, разобраться, где стрелы от каждого из них, направить арбалеты на врага, а тем временем воины королевы, находившиеся прямо перед нами, приободрились при виде успеха на другом фланге, сообразили наконец, что пушки бездействуют, и отважно двинулись вперед.

Оставалась еще одна проблема: на линии выстрела, между нами и неприятелем оставались ряды йоркистов, примерно пять сотен человек. Эдди помчался к ним, приказал одним лечь на землю, другим бежать прочь, а затем и сам отъехал в сторону на своем жеребце. Я уже начал ощущать азарт боя, я стоял в начале линии арбалетчиков, нацеливавших оружие, поражавшее прежде лишь крокодилов и птиц, я занес свой ятаган над головой и, дождавшись кивка Эдди, резко опустил ятаган.

Арбалеты зазвенели, защелкали, стрелы свистели и пели. Маленькая стрела угодила вражескому вождю точно между в отверстие забрала и воткнулась ему в глаз, а самая большая стрела, из того огромного арбалета, который нужно было взгромождать на спину воину, пронзила со спины насквозь двух йоркистов и пришпилила их к двум стоявшим перед ними противникам. Арбалетчики продолжали стрелять уже без моей команды, и ряды врагов дрогнули, рассеялись и обратились в бегство вниз по склону холма».

Али поднял глаза, оторвавшись на миг от посла-

– Один из беглецов набросился на Эдди и едва не прикончил его своим мечом. К счастью, все это происходило прямо у нас на глазах, и я тут же подоспел на помощь с моим маленьким кинжалом, который я хранил в набедренной повязке под шубой и накидкой. Я прошел хорошую выучку у последователей Горного Старца, и мне не требовалось подкреплять свой дух гашишем – я сразу же воткнул острие между третьим и четвертым ребром этого парня. За это Эдди пожаловал мне после битвы, усадьбу Торни-Хилл в графстве Гемпшир, но я слыхал, что земля там скудная и крестьян мало, так что даже не стал заезжать в те места.

Он потер здоровый глаз и вернулся к письму.

«Итак, события, произошедшие на обоих флангах, привели к тому, что фронт развернулся и теперь ряды противников растянулись уже не по линии восток – запад, а по линии северо-восток – юго-запад, причем гребень холма и дорога оказались в руках йоркистов. Вскоре подоспел отряд герцога Норфолка, они подошли с юга по главной дороге, с ходу врезались во фланг противника и отрезали королеве путь к отступлению по дороге на Йорк и Тэдкастер. Им оставалось лишь бежать в лес Реншо, куда они и устремились всем скопом, в результате чего ущелье превратилось для них в западню.

Река разлилась, последние два дня шел снег, и тут же, едва коснувшись травы, таял, ручейками сбегая в реку и пополняя ее воды. Теперь вместо узкого ручейка по ущелью несся широкий, грозный поток.

Люди натыкались на деревья и кусты, им преграждала путь река и тела тех, кто упал и не мог уже подняться. Они погибали здесь сотнями и тысячами, многие пали от ударов своих же соратников задние убивали передних в тщетной попытке расчистить себе путь. Вода густо окрасилась в красный цвет, даже на следующий день река Уорф, притоком которой является Кок Бек, текла кровью.

По приблизительным подсчетам в этой битве участвовало девяносто тысяч человек, из них двадцать восемь тысяч осталось на поле боя и примерно вполовину меньшее число умерло позже от ран. Нам говорили, что это величайшая из битв, когда-либо имевших место в Ингерлонде, что никто не припомнит такого количества погибших. Сомневаюсь, чтобы подобное число жертв могло в другой раз пасть на английской земле.

И во имя чего? Во имя религии, чтобы навязать другим свою веру – ведь это самая обычная причина, побуждающая людей к подобной бойне? Нет. Чтобы один народ смог покорить другой и присвоить его землю – вторая по частоте причина войн? Тоже нет. Ради поживы, ради добычи, ради золота и рабов, чтобы обогатить свое отечество? Нет, всего лишь затем, чтобы королем мог стать один человек вместо другого, при том что править он будет по тем же законам, тем же самым способом. Можно себе представить, что два человека сошлись в поединке ради такой награды, но просто поразительно, что они сумели призвать к оружию весь народ, повести отца против сына, брата на брата – и все ради столь пустячной цели. Может быть, этому найдутся и другие объяснения, но в одном я уверен: главная причина заключается в том, что англичане любят воевать. Вот и все».

Воцарилось молчание. Потом со стороны пруда донесся какой-то шорох – это кошка Али ухватила маленькую лягушку. Али, хромая, заплясал вокруг нее, вопя, грозясь, размахивая своей палкой, пока кошка наконец не выронила свою добычу и не взлетела на коричное дерево, шипя и огрызаясь. Лягушка, оцепенев от страха, осталась сидеть на гладком камне. Али подобрал ее, осторожно усадил себе на ладонь. С трудом отдышавшись, он пробормотал:

– Вроде бы цела…

И отнес маленькое существо обратно к краю пруда. Лягушка подпрыгнула, хлопнулась брюшком о воду, поплыла. Али снял кошку с дерева, и через минуту они помирились. Кошка, мурлыча, устроилась у него на коленях.

– И это конец вашей истории? – спросил я.

– Не совсем, – пробормотала Ума. – Я ведь тоже поспела к концу сражения. Младший брат Эдди, Ричард, подкупил грума и выпросил себе пони, чтобы поехать на поле битвы. Я последовала за ним. Я нагнала его уже вечером. Ричард прочесывал лес в поисках солдат королевы, валявшихся на земле в своих железных ящиках, но еще дышавших. Найдя кого-нибудь из живых, Ричард просовывал острие кинжала в решетку его забрала, на ощупь отыскивал глаз и, обнаружив его, с силой вонзал свой кинжал. Этому мальчику было всего восемь лет, я же вам говорила. Он станет королем, а потом его свергнет внук Оуэна Тюдора.

– Мы и на коронации побывали, – вставил словечко Али. – Она состоялась в середине июня. Потешное зрелище в самом что ни на есть варварском вкусе. Сперва бесконечная церемония в Вестминстерском аббатстве, монахи завывают, гремят медными кадильницами, очень долго возятся с елеем для помазания, с большой украшенной драгоценностямикороной, со скипетром, державой и всем прочим. Потом столь же бесконечное празднество, повсюду бочки с вином и пивом, похотливые пляски, безумная экстравагантность одежд и украшений – немало драгоценностей им перепало от нас, – и гвоздь программы: публичные казни. Эдди посвятил нашего князя в рыцари за то, что тот помог ему управиться с арбалетами. Сэр Харихара, рыцарь ордена Подвязки. Тоже мне. Приходится носить бархатную ленту вокруг икры, под самым коленом, и звездочку из дешевых мелких бриллиантов. У англичан это считается высочайшей честью, но князь держит знаки своего рыцарскогодостоинства в ларчике с некоторыми другими диковинами, привезенными из Ингерлонда в качестве сувенира. Ну а потом мы отправились домой.

Настала пора уходить. Али утомился. Солнце стремительно опускалось в воды Арабского моря. Ума торопилась уложить детей в постель. Но я понимал, что этот раз – последний, и мне нужно было еще кое о чем расспросить.

– Вы благополучно добрались домой?

– Вполне.

– Приобретя те знания о военном деле, в которых нуждался князь?

– О да. Полагаю, что да. Меня это не слишком интересует, однако могу сказать, что Бардольф Эрвикка теперь командует артиллерией императора, и мы привезли с собой еще четырех молодых людей – рыцаря, пару тяжеловооруженных воинов и лучника. Все они сражались не на той стороне, так что были только рады отправиться в далекое путешествие. Они прийтись здесь ко двору и сейчас обучают солдат

– А что Аниш?

– Процветает. По-прежнему служит управляющим у князя Харихары, насколько мне известно.

Вновь повисло молчание. Потом я спросил:

– Ну а ты, Али? Что ты вынес из этого путешествия? Что получил, кроме вознаграждения, обеспечившего твою старость?

– Я еще тверже убедился, что Горный Старец был прав: истины нет; все разрешено. Все возможно, ничто не имеет значения. И все же…

Али поднялся на ноги, отвернулся от меня, тщетно пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– От лучшего друга, какой у меня был когда-либо, я научился иному, лучшему взгляду на мир. Я понял, что признать этот мир нашим домом не так уж тяжко. Если мы найдем в нем самый простойкров, простую одежду, простую пищу, а в придачу лотос и розу, яблоки и вишни, – это лучший дом и для смертного человека, и для бессмертного.

Поздно вечером я спустился в гавань. Солнце уже тонуло в океане. Наутро мне предстояло покинуть Мангалор и побережье Малабара: я купил место на китайском торговом судне для себя и своей жены-дравидки. Мы направлялись на юг, вокруг Цейлона, возвращаясь в цивилизованный мир. Но в тот момент, когда я поглядел на запад и не увидел ничего, кроме черных туч и равнодушных вод, спокойно раскинувшихся под нависающим сводом неба, уходивших к дальним пределам земли, – мне показалось, что путь мой ведет в самое сердце тьмы.