Короли Альбиона

Глава седьмая

Вернувшись на площадь, я убедился, что встреченный мной утром монах или послушник оказался человеком слова: он сумел сохранить для меня удобное местечко, несмотря на все усиливавшийся напор толпы. Более того, юноша даже припас для меня кусок пресной лепешки, посыпанной специями, и купил у уличного разносчика кокосовую скорлупу с айраном. Этот напиток, кислое коровье молоко его здесь называют «ласси», – утоляет жажду лучше любого другого.

Как я ожидал, празднество оказалось грандиозным и довольно утомительным. Так ведь оно обычно и бывает. Каждый квартал города выставил своих танцоров и музыкантов, состязавшихся друг с другом и богатством одежд, и сложностью представления. Все это, вероятно, чрезвычайно интересно для знатоков, способных обсуждать малейшие подробности, которыми выступление одной труппы отличалось от другой. Да, все актеры выглядели просто замечательно в пышных разноцветных одеяниях и театральных костюмах, преимущественно из шелковой ткани с вышивкой золотом, их лица закрывали лепные маски, отделанные драгоценными камнями, покрытые листовым золотом, над головой у них колебались перья экзотических птиц. Одни артисты показывали толпе невероятно длинные ногти, кажется, даже искусственные, другие вступали в ритуальный поединок, размахивая ятаганами, третьи топали ногами в такт музыке, а четвертые изгибались и извивались, пытаясь изобразить многорукое и многоногое божество. Музыканты дули в трубы, били в гонг, играли на гитарах и пронзительно свистели на флейтах.

Не прошло и часа, как я уже изнемогал от шума и впечатлений, а четыре часа спустя, когда в факелах начал наконец угасать огонь, я почти засыпал, и тут, к моему огорчению, догоравшие факелы начали заменять новыми, и, по моим прикидкам, это означало, что веселье продлится до утра. Я принялся зевать и, извинившись перед Сирианом, сослался на дорожную усталость после стольких дней пешего пути, а перед тем – многих месяцев непрерывного плавания, напомнил, что и этот день был полон хлопот, а я уже не так молод…

– О, извини меня! – тут же воскликнул он. – Я проявил невнимание. Мы сейчас же пойдем ко мне домой, поужинаем, и я уступлю тебе свою постель. Нет-нет, я настаиваю! Мне тоже вполне достаточно того, что я уже видел. Празднество продолжается семь дней, мы можем вернуться сюда завтра. Ничего существенного мы не пропустим. – И он, не допуская возражений, увлек меня с площади, повел под гору, мимо огромных конюшен, где содержались дворцовые слоны, мимо парков, где и ночью горели фонари с ароматными маслами, к широкому каменному мосту через реку. Под взглядом гранитных львов мы перешли на другой берег.

Сириан попросил прощения за скудность предстоявшего мне угощения, пояснив, что, хотя его родители землевладельцы, готовые предоставить сыну любую роскошь, он выбрал аскетический образ жизни. Он говорил об этом без гордыни или ханжества напротив, он восхищался блеском и роскошью вельмож и с сочувствием относился к земным радостям. Как он уже поведал мне, излагая свое вероучение, большинство жителей Виджаянагары полагали, что о посмертном существовании человеку известно крайне мало, а потому высшее блаженство, на которое смеет рассчитывать мужчина или женщина, достигается уже здесь, на земле, в мучительном и страстном восторге единения духа и тела с обитающим внутри божеством.

Кроме того, Сириан предупредил, что живет вместе со своей сестрой-близнецом по имени Ума.

Он провел меня в свои покои – ряд маленьких комнат на втором этаже большого, немного нелепого здания. На первом этаже располагались мастерские и лавки торговцев, публичные бани и даже внутренние дворики, подсвеченные бумажными фонариками. Посреди каждого дворика в бассейне, точно проблески света, мелькали крошечные рыбки, а над водой в кадках росли лимоны.

Стены комнат Сириана были обшиты панелями – а то и построены целиком – из серебристого ароматного дерева, потолки искусно отделаны резным узором из огромных цветов и тех поразительных кристаллов, которые можно найти под сводами пещер. Стены закрывали тонкие шелковые ковры и гобелены, по большей части представлявшие разные приятные и радостные сцены – пир, охоту, танцы и совокупление. Мне показалось, что подобное помещение плохо вяжется с аскетическим образом жизни, хотя, вероятно, по сравнению с богатством и роскошью родительского дома Сириан воспринимал все это как уютное и скромное жилище.

И тут произошло нечто странное. Пока я осматривал центральную комнату я как раз принялся пристально изучать резьбу на потолке, – Сириан внезапно зашел со стороны моего слепого глаза и – растворился в тени.

– Моя сестра Ума позаботится о тебе. Мне нужно заниматься, – и был таков.

Через несколько минут за шелковым занавесом, который, как я теперь понял, отделял вход в длинный коридор, замелькал свет. Светильник приближался, и вскоре я смог уже разглядеть державшие его руки, и сам светильник серебряный сосуд с топленым маслом, – и лицо, казалось, парившее в воздухе над кругом света.

Как прекрасна была Ума! Кожа цвета темного меда, длинные густые черные волосы с блестками огня и меди – не знаю, природа подарила эти искры ее волосам или искусство. Миндалевидные очи, неожиданно светлые, золотисто-карие, порой даже с зеленоватым отливом. Высокий лоб, длинная крепкая шея, плечи, блестящие, словно густое масло. Грудь ее была открыта, груди словно гранаты, соски обведены алой краской, губы полные, яркие, манящие к поцелую. Поскольку девушка оставалась дома и не ожидала гостей, выше талии на ней были надеты лишь украшения, а голову венчала высокая золотая диадема в форме улья, отделанная драгоценными камнями. Ниже пояса спускалась изумрудно-зеленая юбка из тончайшего шелка с золотой нитью. Эта юбка из единого куска ткани обхватывала бедра, оставляя на виду нижнюю часть округлого живота. Застежка скрепляла ткань на самой косточке таза, а ниже края расходились, обнажая нижнюю часть бедра. Единственным изъяном – если это можно назвать недостатком – были сросшиеся брови, точь-в-точь как у Сириана.

Девушка вежливо приветствовала меня, поцеловала мне руку, усадила на приземистый диванчик. Из ниши она извлекла кувшин с ароматизированной водой, омыла мне ноги, затем поднесла бодрящий напиток из рисового вина с лечебными травами. Когда девушка опустилась на колени передо мной и я увидел, как завитки волос спускаются по ее шее и вниз по спине, когда ее мягкая грудь на миг коснулась моего бедра, я почувствовал, как давно забытое желание вспыхнуло в моих ветхих чреслах.

Закончив омовение, хозяйка предложила мне простую трапезу из риса, приправленного куркумой и другими пряностями, жареных фисташек и грибов, а на десерт фрукты, тщательно подобранные по цвету и вкусу острое и сладкое, мед и мускус.

Мы приступили к еде, и тут Ума подняла взгляд и заговорила со мной голосом, слишком низким для женщины, но мягким, точно соболиный мех:

– Али бен Кватар Майин, ты прожил много лет, ты побывал во всех концах земли и видел много странных и необычных вещей, а мы с Сирианом стоим на самом пороге взрослой жизни, наши головы склонились под притолкои, наши ноги ступили на первую ступень. Детство позади нас, огромный мир – впереди. Я бы сочла за честь и за удовольствие, если бы ты передал мне что-нибудь из своих знаний, а также поведал о том, что привело тебя в такую даль от внутреннего моря, за океан, в Виджаянагару.

И я начал рассказ. Постепенно сгущались ночные сумерки, я говорил час или чуть дольше, пересказывая те события, о которых я рассказывал тебе, дорогой мой Ма-Ло, в последние дни. Настойчивые и ласковые расспросы помогли мне преодолеть первоначальное нежелание выступать в роли наставника, и я поведал девушке свои мысли о кратковечном существовании человека – то, что я выучил на коленях отца, а позднее в горах Центральной Азии. Да, я посвятил ее в тайное учение шиитов, от которых я унаследовал основу своей веры.

Как я уже говорил, эти убеждения во многом совпадали с тем, что Сириан рассказывал мне о сокровенном учении своей религии, – совпадало не с точки зрения догмы или внешнего проявления, но на более глубоком уровне разумения. Ума попыталась облечь эту мысль в слова.

– Мы применяем духовное упражнение панчамакара, чтобы достичь состояния кулы. Кула наступает тогда, когда разум и чувство едины, утрачивается различие между органами чувств и воспринимаемый ими объект совпадает с вызванными им ощущениями. Только это и можно именовать подлинным экстазом, только к этой цели и следует стремиться, только так нам открывается скрытый внутри бог или богиня.

– А какими же способами можно достичь этого состояния? – поинтересовался я.

– Способов много, – отвечала Ума, раскладывая в углу комнаты подушки и удобно располагаясь на них. – Каждый из них открывает нам иной аспект богини, и открывает его более или менее глубоко. К примеру, музыка и церемониальные танцы, которые ты наблюдал ныне, лишь слегка приоткрывают завесу; более глубоко проникает раса, то есть созерцание резных и рисованных образов. Наш город заполнен такими украшениями, и благодаря им мы могли бы считать себя счастливейшим народом. Брамины уверяют даже, что высочайший экстаз достигается через расу, через созерцание того, что сделали или совершают у нас на глазах другие люди. Однако, по-моему, эта нелепая точка зрения порождена их уверенностью, будто люди, зарабатывающие трудом своих рук, ниже тех, кто посвящает себя работе ума. На самом деле те, кто танцует, поет и играет на музыкальных инструментах, повинуясь мистической гармонии, получают большее откровение, чем те, кто им внимает, и это же относится к ремесленникам, рисующим, вырезающим и лепящим образы. На нижнем уровне мы помещаем удовольствия от пищи и питья, как те, что мы с тобой получили сегодня, и все же, – тут она рассмеялась смехом, подобным серебристым переливам храмового колокольчика, – и все же я получила больше удовольствия от приготовления ужина, чем ты – от еды.

– Но как прийти к высшему, совершенному экстазу, к полному слиянию с пребывающим внутри божеством?

Я задал этот вопрос, и на миг девушка словно ушла от меня, скрылась в свой внутренний мир, а затем, возвратившись, вновь рассмеялась.

– О, ученые мужи, садху, только об этом и спорят. По-видимому, нет такого упражнения, которое само по себе могло бы полностью преодолеть ту стену, что отделяет каждого из нас от его бога. Очевидно, однако, что одни пути более годятся для постижения, нежели другие. Некоторые ученые говорят, что божественный восторг наступает во время танца или созерцания танца, другие утверждают, что необходимо принять какое-либо лекарственное средство. Несомненно, бханг, который вы называете гашишем, служит подспорьем, но отвары иных растений, плодов и цветов, приготовление и назначение которых известны лишь жителям гор, могут совершить еще больше. Есть и такие, кто достигал просветления, сжигая высушенный сок мака и вдыхая дым. Разумеется, для многих наиболее благоприятным путем оказывается половое совокупление, если оно совершается умело и должным образом.

Я беспокойно зашевелился на подушках, и пряная пища в сочетании с блаженной расслабленностью исторгла из моих недр негромкий звук, от которого я бы предпочел воздержаться. Ума улыбнулась мне, точно мать.

– Лучше из себя, чем в себя, – пошутила она. Я продолжил свой рассказ, отчасти и затем, чтобы скрыть смущение:

– Я побывал в странах Запада, где люди ищут откровение не путем удовольствий, но путем воздержания и умерщвления плоти. Я видел многотысячные толпы людей, избивавших друг друга бичами, и это длилось часами, пока кровь не начинала ручьем струиться по улицам. Я знал людей, которые удалялись в горные пещеры или запирались в крохотных часовнях и питались водой и черствым хлебом, истощая свои тела. Когда глаза их становились огромными и блестящими, на щеках проступал чахоточный румянец, а на губах – пена, они начинали утверждать, что видели добрых и злых духов, а то и самого Бога. Разумеется, большинство этих людей составляли христиане ты, наверное, слышала, что из всех религиозных фанатиков эти самые безумные. Почти во всем, что они говорят, не отыщешь ни складу, ни ладу.

Ума кивнула:

– В Индии тоже есть мистики, подобными средствами стремящиеся достичь просветления. К примеру, факиры бегают босиком по горящим углям, спят на гвоздях, придают своим членам нелепое и противоестественное положение, чтобы войти в транс, когда все телесные функции замирают на много часов, а то и дней. Кто знает, быть может, эти люди достигают желанного экстаза, но мне кажется глупостью прибегать к столь болезненным средствам, если можно получить то же самое благодаря удовольствию.

Я согласился с ней. Сказать по правде, величайшее мучение, пережитое мной в детстве, – та ночь, проведенная в колодце на куче обезглавленных тел, – отнюдь не способствовало ни духовному, ни какому-либо иному союзу с божеством.

Последние слова, произнесенные Умой, еще звучали в моих ушах, но тут я подметил, что со мной, с моим разумом и моим телом, происходят перемены. Я не мог противиться: стены комнаты сдвигались и раздвигались, точно занавес, в ушах гудел яростный ветер, пальцы, а затем и ступни, и даже губы онемели, на лбу проступил пот. Комнату заполнила тьма, стены с висевшими на них гобеленами отступили, растворились в тени, и тут я увидел точку белого света – разгораясь, эта точка приобрела красный оттенок, начала вращаться, мелькая вокруг меня точно крохотная комета, разбрасывая во все стороны искры света. Она мчалась все быстрее и быстрее, и я начал растворяться в ней, меня втягивало в ее орбиту, и вот я уже стал частью этого огненного шара, сам сделался огнем и услышал голос, повторявший: «Все, что есть, – это я». Быть может, то был мой собственный голос. Во мне нарастала тревога, но вместе с ней нарастало ощущение небывалого счастья. И вдруг ничего, только тьма. Мне показалось, это длилось бесконечно долго.

Но вот из сумрака выступила темная фигура, чернокожая женщина с четырьмя руками. Ладони ее и глаза были красны как кровь, кровь капала с высунутого длинного и острого языка, шею украшало ожерелье из черепов. Диадема из лотосов венчала ее голову, но и цветы были пурпурно-красными, а одеяние – черным как ночь, расшитым серебром звезд. Над головой богини восходила луна. Вокруг ее пояса вились змеи, но она пела ласковым, призывным голосом: «Приди в мои объятия, приди с радостью, и ты познаешь все, что следует знать».

Я очнулся от звуков струящейся воды и звенящих где-то вдали колоколов. Солнце согрело мою кожу, в ноздрях остался сладкий, напоминающий жасмин аромат. Я открыл глаза веки отяжелели, как у человека, только что оправившегося от лихорадки, – и обнаружил, что лежу под невысоким апельсиновым деревом, чьи сочные листья, почти черные на фоне жемчужного рассветного неба, заслоняли от солнца мое лицо, но не тело – тело и ноги грелись в первых солнечных лучах, только что засиявших на скалах к востоку от города, но уже даривших тепло. Душа моя наполнилась блаженством, я не стал задаваться вопросом о том, как я попал сюда, и позволил себе вновь соскользнуть в сон, но уже в иной – целительный, теплый, счастливый покой.

Проснувшись вновь, я резко сел, и второй – или то был уже третий – мой сон растаял без следа. В этот раз я снова грезил о женщине, но совсем о другой. Новая гостья моих сновидений была белоснежно-белой, обнаженной, с золотыми волосами. Она ждала меня в ледяной пещере. Она исчезла в тот самый миг, когда я оторвал от земли верхнюю часть туловища, причем листья зашуршали по моему тюрбану, а здоровенный плод стукнул меня по голове. И таково было обаяние этого призрака, что я, старик, ощутил жгучее тепло в чреслах и почувствовал запах своего семени.

Я подхватил упавший с дерева апельсин, разорвал ногтем кожуру и впился в него зубами. Ни один фрукт не доставил мне в жизни такого удовольствия, как этот, чей сок тек по моему подбородку, пока глаза мои насыщались зрелищем сводов, стен и подобных горам башен окружавшего меня со всех сторон города. Я видел прекрасные здания и справа, и слева, на той стороне долины. Там и сям крыши сверкали позолотой или мозаикой. Между зданиями, садами, парками города прокладывала себе путь река и уходила в поля и леса, растворявшиеся в тумане где-то вдали, куда уже не досягал взгляд.

Я не переставал гадать, каким образом очутился в этом месте. Следовало ли мне и вечер, проведенный в обществе Сириана и Умы, посчитать за такой же сон, как явление обнаженной белокожей красавицы? Что ж, во всяком случае, никакого зла мне не причинили, напротив, я приобрел немало приятных воспоминаний, однако теперь мне следовало поторопиться, чтобы получить обещанную плату от князя Харихары.