Коротко про неприязненных женщин

Самка The Breeder

Для Элейн замужество означало детей. Конечно, оно включало в себя и многое другое, например, обустройство собственного дома, умение поддержать мужа, быть веселой и всякое такое. Но прежде всего, дети — вот что такое замужество, то, для чего оно предназначено.

Выйдя замуж за Дагласа, Элейн стала воплощать свои мечты, и через четыре месяца ей это вполне удалось. Их дом сиял чистотой и очарованием, успешно проходили вечеринки, и Даглас получил небольшое повышение в своей фирме «Афинская Страховая Компания». Не хватало только одного: Элейн еще не была беременна. Консультация с ее врачом вскоре исправила эту проблему, что-то было не так, но еще через три месяца она все еще не забеременела. Может быть, это какое-то расстройство у Дагласа? Неохотно, несколько застенчиво Даглас посетил доктора и был признан здоровым. Что может быть не так? Были проведены более тщательные исследования, и было обнаружено, что оплодотворенная яйцеклетка (по крайней мере, одна яйцеклетка была оплодотворена) двигалась вверх, а не вниз, очевидно, вопреки силе тяжести, и вместо того, чтобы развиваться где-то, просто исчезла.

«Она должна слезть с кровати и встать на голову!» — сказал какой-то шутник из офиса Дагласа, как-то за ланчем выпив пару стаканчиков.

Даглас вежливо усмехнулся. Но, возможно, в этом что-то было. Разве доктор не говорил что-то в этом роде? В тот вечер Даглас предложил Элейн встать головой вниз.

Около полуночи Элейн спрыгнула с кровати и встала на голову, упершись ногами в стену. Ее лицо стало ярко-розовым. Даглас был встревожен, но Элейн вытерпела это, как спартанка, рухнув, наконец, почти через десять минут розовой кучей на пол.

Так родился их первый ребенок, Эдвард. Эдвард начал катать мячик, и, чуть меньше чем через год, появились близнецы, две девочки. Родители Элейн и Дагласа были в восторге. Стать бабушкой и дедушкой была для них такая же большая радость, как и стать родителями, и обе пары бабушек и дедушек устраивали вечеринки. Даглас и Элейн были всего лишь детьми, поэтому бабушка и дедушка радовались, что их род продолжится. Элейн больше не нужно было стоять на голове. Прошло десять месяцев и родился второй сын, Питер. Потом появился Филип, потом Мадлен.

Таким образом, в доме появилось шестеро маленьких детей, и Элейн с Дагласом пришлось переехать в квартиру чуть побольше, где была еще одна комната. Они переехали наспех, не понимая, что их домовладелец был скорее против детей (они солгали — сказали ему, что у них четыре ребенка), особенно маленьких, которые голосят по ночам. Через полгода их попросили съехать — тогда было очевидно, что Элейн скоро родит еще одного ребенка. К этому времени Даглас уже чувствовал себя ущемленным, но его родители дали ему две тысячи долларов, а от родителей Элейн они получили три тысячи, и Даглас внес первый взнос за дом в пятнадцати минутах езды от своего офиса.

«Я рад, что у нас есть дом, дорогая, — сказал он Элейн. — Но я боюсь, что нам придется считать каждый пенни, если мы продолжим выплачивать ипотеку. Я думаю — по крайней мере, на какое-то время — что нам не следует больше иметь детей. Семеро, в конце концов…» Прибавился маленький Томас.

Элейн уже заявляла, что сама будет предохраняться, что ему не нужно. «Я понимаю, Даглас. Ты совершенно прав».

Увы, однажды пасмурным зимним днем Элейн объявила, что снова беременна. «Я не могу этого объяснить. Я принимаю таблетки, ты же знаешь».

Даглас, конечно, так и предполагал. На несколько мгновений он потерял дар речи. Как они собираются все это одолеть? Он уже видел, что Элейн беременна, хотя уже несколько дней пытался убедить себя, что все это ему только кажется из-за беспокойства. Их родители уже дарили им и пятидесят, и сто долларов на их семейные дни рождения, — девять дней рождения, которые следовали одно за другим — и он знал, что они не могли внести чуть больше. Удивительно, сколько может стоить одна только обувь для семерых малышей.

И все же, когда Даглас увидел блаженную, довольную улыбку на лице Элейн, лежащей в больнице на подушках с маленьким мальчиком на одной руке и маленькой девочкой на другой, он не смог найти в себе силы пожалеть об этих родах, которые сделали их родителями девяти малышей.

Но они были женаты чуть больше семи лет. Если так пойдет и дальше…

Одна знакомая женщина заметила на вечеринке: «О, Элейн беременеет каждый раз, когда Даг посмотрит на нее!»

Для Дагласа ничуть не была забавной эта попытка подчеркнуть его отцовские способности.

«Тогда они должны заниматься любовью при выключенном свете! — ответил шутник из офиса. — Ха-ха-ха! Ясно же, что единственная причина в том, что Даглас смотрит на нее!»

«Даже не смотри сегодня на Элейн, Даг!» — крикнул кто-то еще, и раздались взрывы смеха.

Элейн мило улыбнулась. Она воображала, нет, она была уверена, что женщины завидуют ей. Женщины с одним ребенком или вообще без детей, по мнению Элейн, были просто засушенными бобами. Недозрелой зеленой фасолью.

С точки зрения Дагласа, дела шли все хуже и хуже. Был промежуток в целых шесть месяцев, когда Элейн сидела на таблетках и не забеременела, но потом вдруг забеременела.

«Я не могу этого понять», — сказала она Дагласу и своему врачу тоже. Элейн действительно не могла понять этого, потому что она уже не помнила, что прием таблеток выпал у нее из головы, и была уверена, что принимала их, — феномен, с которым ее врач сталкивался раньше.

Доктор ничего не ответил. Его этика не давала ему ничего сказать.

Словно в отместку за то, что Элейн на время отлучилась от плодоношения, за то, что она попыталась прикрыть рог изобилия, природа швырнула в нее пять близнецов. Даглас даже не показывался в родильном доме и пролежал в постели сорок восемь часов. Потом ему пришла в голову идея: позвонить в несколько газет, попросить у них гонорар за интервью, а также за любые фотографии, которые они могли бы сделать с близнецами. Ему было больно делать усилия в этом направлении, это была эксплуатация его потомства. Но газетчики не реагировали. Они сказали, что в наши дни у многих есть пятеро детей. Шесть близнецов могли бы их заинтересовать, но пять — нет. Они сделают фотографию, но ничего не заплатят. Фотография принесла только литературу от организаций по планированию семьи и неприятные или откровенно оскорбительные письма от отдельных граждан, рассказывающих Дагласу и Элейн, насколько они засоряют эту жизнь. В газетах писали, что после восьми лет совместной жизни их детей стало четырнадцать.

Поскольку таблетки, похоже, не действовали, Даглас предложил, чтобы он что-нибудь предпринял сам. Элейн была категорически против этого.

«Почему бы все это просто не оставить как есть!» — выкрикивала она.

«Дорогая, все будет по-прежнему. Только…»

Элейн прервала его. Они ни о чем не договорились.

Им снова пришлось переехать. Дом был достаточно большой, чтобы в нем поместились двое взрослых и четырнадцать детей, но из-за дополнительных расходов на пятерых новорожденных платить за ипотеку было невозможно. Итак, Даглас, Элейн и Эдвард, Сьюзен и Сара, Питер, Томас, Филип и Мадлен, близнецы Урсула и Пол, а также Луиза, Памела, Хелен, Саманта и Бриджит переехали в многоквартирный дом — официально так называлось любое строение, в котором проживало более двух семей, но в обиходе это были трущобы. Теперь их окружали семьи, в которых было почти столько же детей, сколько и у них. Даглас, который иногда приносил домой бумаги из офиса, затыкал уши ватой и думал, что сойдет с ума. «Нет никакой опасности сойти с ума, если я думаю, что схожу с ума», — сказал он себе и попытался приободриться. В конце концов, Элейн снова принимала таблетки.

Но она снова забеременела. К этому времени бабушки и дедушки уже не были в таком восторге. Было ясно, что количество отпрысков снизило уровень жизни Дагласа и Элейн — последнее, чего желали их родители. Даглас жил с тлеющей обидой на судьбу и с отчаянным предчувствием, что что-то — что-то неизвестное, возможно, что-то невероятное, может произойти, наблюдая, как Элейн с каждым днем становится все толще. Может, снова пятеро? Или даже шестеро? Ужасная мысль. Что за дрянь с этими таблетками? Или Элейн можно считать неким исключением из законов химии? Даглас прокрутил в голове двусмысленный ответ доктора на свой вопрос по этому поводу. Доктор говорил так туманно, что Даглас забыл не только слова доктора, но даже смысл сказанного. Да и кто вообще может думать в таком шуме? Козявки в подгузниках играли на мини-ксилофончиках и дудели во всевозможные рожки и свистульки. Эдвард и Питер ссорились из-за того, кто сядет на лошадь-качалку. Все девчонки разрыдались по пустякам, надеясь завоевать внимание матери и ощутить ее верность своему маминому делу. Филип был склонен к коликам. У всех пятерых близнецов одновременно резались зубы.

На этот раз это были тройняшки. Невозможно поверить! В трех комнатах их квартиры теперь не было ничего, кроме детских кроваток, плюс односпальная кровать в каждой, на которой спали по меньшей мере двое детей. Если бы у них была более существенная разница в возрасте, подумал Даглас, это было бы как-то более терпимо, но большинство из них все еще ползали по полу, и открыть дверь квартиры означало бы, что кто-то случайно заглянул в ясельную группу. Но увы. Все эти семнадцать существ были его собственным произведением. Новоприбывшие тройняшки качались в хитроумном подвесном манеже, на полу для них не было абсолютно никакого места. Их кормили, меняли подгузники через прутья ограждения, и Даглас подумал о зоопарке.

В выходные был сущий ад. Их друзья просто больше не принимали приглашений. Кто бы их мог упрекнуть? Элейн приходилось просить гостей вести себя очень тихо, и даже в этом случае что-то всегда будило одного из малышей к девяти вечера, и тогда вся компания начинала вопить, даже семилетние и восьмилетние дети, которые хотели присоединиться к вечеринке. Таким образом, их общественная жизнь стала нулевой, что было очень хорошо, потому что у них не было денег на развлечения.

«Но я чувствую себя удовлетворенной, дорогой», — сказала Элейн, успокаивающе положив руку на лоб Дагласа, когда он сидел над офисными бумагами в воскресенье после обеда.

Даглас, обливаясь потом от волнения, работал в крошечном уголке того, что они называли гостиной. Элейн была полуодета, это ее обычное состояние, потому что в процессе одевания какой-нибудь ребенок всегда перебивал ее, требуя чего-то, и Элейн все еще кормила грудью недавно родившихся. Внезапно у Дагласа что-то щелкнуло, он встал и вышел на улицу, чтобы дойти до ближайшего телефона. У них с Элейн не было телефона, и им пришлось продать свою машину.

Даглас позвонил в клинику и спросил насчет вазэктомии[7]. Ему сказали, что если он хочет сделать операцию бесплатно, то должен ждать четыре месяца. Даглас согласился и назвал свое имя. Между тем, нужно было выбрать: либо спать с женой, либо ждать ещё пополнения. Нет проблем. Боже правый! Уже семнадцать! В своем офисе Даглас был печален. Даже шутки пошли на убыль. Он чувствовал, что люди жалеют его и избегают говорить о детях. Только Элейн была счастлива. Казалось, она попала в другой мир. Она даже начала говорить, как дети. Даглас считал дни до операции. Он не собирался ничего говорить об этом Элейн, просто пусть будет так. Он позвонил за неделю до назначенной даты, чтобы подтвердить это, и ему сказали, что придется ждать еще три месяца, потому что человек, назначивший ему встречу, должно быть, ошибся.

Даглас с грохотом бросил трубку. Не воздержание было проблемой, а эта проклятая судьба, еще три месяца ожиданий. Он безумно боялся, что Элейн забеременеет сама.

Случилось так, что первое, что он увидел, войдя в квартиру в тот день, была маленькая Урсула, ковылявшая в своих непромокаемых трусиках, старательно толкая миниатюрную коляску, в которой сидела крошечная копия ее самой.

«Полюбуйтесь! — закричал Даглас, непонятно к кому обращаясь. — Едва научилась ходить, а уже играет в мамочку!» Он выхватил куклу из детской коляски и швырнул ее в окно.

«Даг! Что на тебя нашло?» — Элейн бросилась к нему с обнаженной грудью, к которой, как минога, присосался малыш Чарли.

Даглас толкнул ногой в бок детскую кроватку, затем схватил лошадь-качалку и разбил ее о стену. Он подбросил ногой в воздух кукольный домик, а когда тот упал, снес его одним ударом ноги.

«Маа-аа — Маа-аа!»

«Паа-пааа!»

«Ооооо-ооо!»

«Бу-хуу-у-у-хуу-у!» — разносилось из полудюжины глоток.

Теперь в доме поднялся ор, кричали, по меньшей мере, пятнадцать детей, плюс Элейн. Мишенью Дагласа были игрушки. В оконные стекла полетели шары всех размеров, за ними последовали пластиковые рожки и маленькие пианино, машинки и телефоны, затем плюшевые мишки, погремушки, пистолеты, резиновые мечи и трубочки-стрелялки, кольца для прорезывания зубов и головоломки. Он сжал две бутылочки с молоком и расхохотался в сумасшедшем восторге, когда молоко брызнуло из резиновых сосков. Выражение удивления на лице Элейн сменилось ужасом. Она высунулась из разбитого окна и закричала.

Дагласа пришлось оттаскивать от сооружения, построенного из детского конструктора, которое он крушил тяжелым основанием клоуна-неваляшки. Интерн ударил его кулаком по шее, и он отрубился. В следующее мгновение Даглас понял, что находится где-то в обитой войлоком камере. Он потребовал вазэктомии. Вместо этого ему сделали укол. Проснувшись, он снова закричал, требуя вазэктомии. Его желание исполнилось в тот же день.

Тогда он почувствовал себя лучше, спокойнее. Однако он был достаточно вменяем, чтобы понять, что его разум, так сказать, сказал ему «до свиданья». Он понимал, что не хочет возвращаться на работу, не хочет ничего делать. Он не хотел видеть никого из своих старых друзей, которых, как ему казалось, он потерял. Он не особенно хотел продолжать жить. Он смутно припоминал, что был посмешищем за то, что произвел на свет семнадцать детей в течение небольшого количества лет. Или все-таки девятнадцать? Или двадцать восемь? Он сбился со счета.

К нему пришла Элейн. Неужели она снова беременна? Нет. Невозможно. Просто он так привык видеть ее беременной. Она казалась отстраненной. Она была удовлетворена, вспомнил Даглас.

«Постой-ка снова на голове. Жопой кверху», — сказал Даглас с идиотской ухмылкой.

«Он чокнулся», — убежденно заявила интерну Элейн и преспокойно отвернулась.