Коровы

Глава четырнадцатая

Дома. На кухне Стивен заставлял себя думать о чем-то другом, отгоняя мысли от непристойностей убойного цеха, пытаясь сосредоточиться на мелких домашних делах. А потом, когда лживость этих дел стала очевидной, он пулей вернулся к стене льющейся крови и потокам спермы, плещущихся из неровных дыр в коровьей шкуре.

С пустым лицом Стивен шатался по кухне, брал тарелки, вытирал их, ставил назад, вытирал опять, полировал кухонные ножи об ногу. В глубине квартиры Зверюга издавала какие-то непонятные звуки — ходила туда-сюда, но Стивен ее не слышал.

Он хранил внутри себя дневное убийство. От страшной пытки, преследовавшей его, оно становилось еще тяжелее, но он боялся анализировать, боялся искать его результаты. Этот отдел его мозга был временно заперт.

Еще он страшился того, что собирался сделать теперь, с помощью вот этих тарелок, вилок и ложек. Это было началом, которого он раньше так жаждал, но никогда не рассчитывал увидеть. Сегодня вечером Зверюга попробует первую порцию трапезы, после которой она отправится в ад. А если он облажается? Если он засомневается или окажется слабым? Тогда она поднимется неким злобным чудовищем и разорвет его на куски.

Он планировал, когда ехал утром в автобусе, еще до ужасов, показанных ему Крипсом, применить какое-нибудь хитрое вещество, достаточно незаметное, чтобы не обнаружили, и не очень ядовитое, которое в конечном итоге ее убьет, но он сможет, благодаря своей молодости, выжить.

А теперь?.. Теперь?..

Когда он присел на корточки перед шкафчиком под раковиной, разглядывая старые неиспользованные бутылки с дезинфицирующим средством, отбеливателем и жидкостью для чистки труб в попытке выбрать что-то из них, внутри вдруг забурлила него отчаянная решительность. Незаметность без мазы. Она съест все, что он сготовит. Ей придется, ее ненависть к нему не позволит ей отказаться от поединка.

Он понес две пустые тарелки в ванную.

Уже стемнело, когда Зверюга прошествовала на кухню. От верхней лампочки без абажура на газетные листы, прикрывавшие стоящие на столе тарелки, падали четко очерченные тени. Стивен сидел и ждал.

— Итак, у нас новый повар. И что повар Стивен нам приготовил? Открой. Посмотрим, достоин ли ты своей мамочки. Стивен сдернул бумагу и поглядел, как губы ее вытягиваются в ниточку, а глаза сужаются. На фарфоровых с прожилками тарелках одинаковыми порциями темнели две кривые какашки.

— Не получится, Стивен. Ты что, думаешь, мой организм с этим не справится?

Не получится… Стивен похолодел. Она знала, что он пытается сделать!

Но вот она пододвигает тарелку к себе, втыкает вилку в мягкий столбик, подносит кусок ко рту. Глаза ее в грязных жировых складках смотрели прямо ему в глаза, и на секунду запах говна поглотил время. Пространство между ними освободилось от всех туманов и дымок, которые обычно витали там, и Стивен увидел, насколько хорошо она понимала его.

Потом она пошевелилась, и вонь опять стала просто вонью, и Стивену пришлось продолжать, не важно, что она там знает. Он видел тонкие волокна и кусочки все еще узнаваемой пищи, которые можно было рассмотреть на сломанном конце какашки, и молился, чтобы она умирала медленно.

Зверюга ждала, чтобы он поел первым. Он положил ломтик какашки себе в рот. Она проехалась по его губам, и от того, как тяжело она вошла в него и при этом мазалась, как шоколадка, его передернуло. Он не мог сразу сомкнуть зубы, и резкая на вкус говняшка лежала на выгнувшемся языке, распространяя свой крепкий болотистый запах изнутри носа и в голове, желудок мучался в быстрых повторяющихся спазмах, и они угрожали выпустить через ноздри струю желчи. Он заставил себя раскусить и быстро прожевал, но от скорости жутко отвратительный вкус лучше не стал.

Какашка царапала нёбо, скрипела на зубах. Она превратилась в вязкую массу, которая набивалась под языком и за щеками и так плотно, что ему приходилось пальцем вытаскивать ее оттуда. Ему казалось, он словно тонет в анусе какого-то разбитого дизентерией млекопитающего, словно перед ним собралось говно со всех аллей мира. Потом, наконец, немножко рвоты пробилось через его закупоренное горло в рот, чем ему была высочайше дарована возможность проглотить.

Он нагнулся вперед и схватился за ножки стола, до боли сжимая веки. Струйки коричневой жидкости текли из уголков сомкнутого рта, он подпрыгнул на стуле, вверх-вниз, пытаясь одолеть свой желудок, чтобы тот принял возвращенные ему отходы.

Каким-то образом он справился с собой, а когда взглянул на Зверюгу снова, ее глупая ухмылка пропала. Была ее очередь. Какашка во рту заставила ее описать башкой спастический полукруг и задвинуть шею в сильно растянутую красную сумку, будто вульгарная спаривающаяся птица.

От первого сильного рвотного позыва она выстрелила в воздух соплей, но губы не разжала. Она задрожала над столом, потом ухватилась за него слабыми руками, а пузо у нее тряслось. Пучки жевательных мышц выступали сквозь обвисшую кожу на челюстях, от скрежета зубов Стивен крепче сжал бедра. Как она, должно быть, терзает себя, пытаясь сравняться с ним.

Потом она больше не могла сдерживаться, и ее вырвало на тарелку визжащим взрывным потоком, который забрызгал сторону какашки Стивена. Она блеванула несколько раз, пока все не вышло, потом присела и, тяжело дыша, негнущимися руками взялась за край стола, дрожащая и молчаливая. Смятение заползло в уже трепыхающиеся кишки Стивена. Если Зверюга не справилась с одной тарелкой говна, как он сможет закачать в нее достаточное количество яда, чтобы она подохла? Он видел, как рассыпаются его планы, и в отчаянии уже собрался было произнести что-нибудь подстрекательское, когда руки у нее расслабились, и она принялась есть дальше. Она отломила кусок какашки вилкой, подцепила его, отправила в рот и проглотила. Движения ее размерены, как у автомата. Она отрезала еще часть говна и съела. Мелкая дрожь колыхала ее груди и плечи, но не доходила до горла. Она взглянула на него и простодушно улыбнулась:

— Стивен, я не могу продолжать есть без тебя.

Он воткнул вилку в то, что лежало у него на тарелке, радуясь про себя, что ее блевота почти на него не попала — ее собственная тарелка была вся залита, и какашка в ней плавала — и опять начал бороться с сопротивлением организма первому куску и продолжал запихивать это в себя.

— И как?

Он даже не взглянул на нее.

— Пахнет твоим рождением. Не ожидала такого от тебя, Стивен. Значит, ты решил поиграть с любимой мамочкой, да? После всех этих лет в своей комнате с этой дворнягой херовой и своим ненаглядным телевизором мы делать ничего не делали, только чего-то хотели и давили прыщи на роже, и думаем, что сейчас просто вылезем и разгребем весь мусор? Просто-напросто залезем в коробку, где хранятся наши мечты, и одну на себя наденем, будто пальто? У тебя ж, лох ты печальный, силенок на это не хватит.

— Я думаю, мама, я становлюсь сильнее.

Зверюга рассмеялась и раскрыла пасть в притворном удивлении. Стивен заметил крошки говна, застрявшие между зубами.

— Сильнее? Ты родился жалкой канарейкой и совсем не изменился. Ну-ка, какими сильными мы становимся? Давай, покажи.

Она доела последний комок говна и шарахнула тарелкой о стол.

— Давай, слезай со своего стула, поднимайся.

Мамочка хочет посмотреть, какие мы сильные.

Ее рев бился о глухие стены кухни и возвращался к Стивену, крики напоминали звенья одной цепи, и каждый заставлял его вытягиваться все сильнее, пока он не встал, безвольно опустив руки по бокам, ожидая предстоящего унижения. Господи, если бы он мог стать Крипсом, хотя бы на одну минутку!

Зверюга приблизилась к нему, к их дыханию примешивалось неспешное облако дерьма и слюны. Она была слишком близко, он закрыл глаза. Он чувствовал, как его раздевают ее жирные пальцы. Каждая клетка его тела кричала во весь голос, но руки были слишком слабы, чтобы отшвырнуть ее от себя. Слишком слабы, чтобы вцепиться ей в рот, чтобы треснули челюсти, слишком слабы, чтобы дернуть ее голову вниз так резко, что несколько позвонков лопнут совсем рядом с черепом и вылетят наружу сквозь кожу на обратной стороне шеи. Слишком слабы, чтобы убить ее тысячью способами, о которых он тысячи раз мечтал. Он говорил слишком часто. Он был обнажен.

— Посмотри, Стивен, — она ударила его по лицу, — Посмотри на себя.

Стивен оглядел себя и увидел то, что всегда, — мягкая белая кожа над костями, ребра, поникший член.

Она смеялась, тыкала ему пальцем в грудь и живот, поднимала яички, чтобы заглянуть под них.

— Что-то, Стивен, не вижу. Где же эта твоя сила?

Он безмолвно стоял. Она была гораздо сильнее него, чтобы он выжил в прямом и активном противостоянии.

Зверюга потянулась и стащила через голову платье. Белья она не носила, и от резкого запаха ее промежности у него запершило в горле.

— Ты такой сильный?

Она шлепнула себя по неровным, напоминающим мешки, бедрам, провела ладонями по складкам жесткого жира, висевшим от паха до груди. Стивен уставился на спутанные седые волосы на пизде и на сгустки крови, облепившие ей внутреннюю сторону ног. — Посмотри на эту гору плоти, Стивен. Попробуй с ней справиться. Никогда не прикидывал, сколько это все весит? Вот где сила, ты, хныкающий пиздюк. Вот с чем бы тебе попробовать сразиться. Это стоит между тобой и всем, к чему ты стремишься, и ты это никогда не одолеешь.

Стивен знал, что она ошибается, ему хотелось плюнуть ей в морду. Люси раскроется, словно туннель, и сквозь нее он проберется в мир, на который Зверюга не сможет наложить лапу. Но было еще рановато выкладывать это мамочке, она пока что может уничтожить все с одного удара. И поэтому он тихо стоя, и слушал ее разглагольствования.

Позже в комнате от говна в животе его начало мутить, и он свернулся вместе с Псом на полу у кровати. Пес слизывал пот со лба своего хозяина и скулил, когда того начинала бить дрожь. Стивен чувствовал сквозь туман боли, как псинка тычется в него носом, и представлял, что находится где-то под землей, а бархатные губы коровы трогают его шею. В лихорадке он слился с коровой в одно целое, знал все ее мысли, страхи и вечное желание ее породы попасть туда, куда никогда не придет человек.

На рассвете он, бледный и опустошенный, смог подняться, и Пес лаял от радости и благодарил Собачьего Бога за то, что осталось еще что-то, что можно любить.

В коридоре, когда он выходил из квартиры, на полу от кухни до ее комнаты цвели брызги Зверюгиной блевоты. Когда Стивен их увидел, ему стало хорошо.