Коровы

Глава вторая

По утрам, если была горячая вода, Стивен мог часами млеть в жидкой массе душевого стойла. Как и сон, это тоже было бегство. Поток воды его успокаивал, набрасывал на его пустоту покрывало. Душ напоминал те несколько раз, когда он ездил на автобусе: ничего не делая, ты что-то делал, ты двигался, и движение тебя поглощало. Гул в голове успокаивался, и можно было вообразить, что у тебя есть все то, что показывают по телевизору, — вроде любви, ранчо в лесу с лошадкой, и новехонького джипа, и ребенка, и любящей тебя жены, которая касается твой щеки, когда ты приходишь домой, так нежно, что ты знаешь, что живет она только тобой. А когда ты идешь по лесу или городу, перед тобой расстилается путь, и ты всегда знаешь, в какую сторону идти, и ничего никогда перед тобой не выскакивает, тебя не останавливает и не выбивает из жизненной колеи, потому что ты находишься там вместе с ним, ты часть всего этого, и ты ничего не упустил. Телевизор, когда ты смотришь в него, — это твое зеркало.

Но когда Стивен вышел из душа вытереться какой-то тряпкой, когда его ноги ступили на грязный каменный пол перед туалетом, все стало по-прежнему.

Гаргантюа. Зверюга. Сучья пизда, мать, которая его не любила. Стояла своей тушей у двух-конфорочной плиты и мешала в сковородке с отвратительными кусками свинины. В кухне воняло газом и подсолнечным маслом, а еще у нее между ног исходил застарелый запах гниющей рыбы.

Стивен сидел за маленьким расшатанным столом и смотрел, как Пес волочится по грязному линолеуму к своему сральнику. Бесполезные задние лапы с шумом разъезжались по бокам с каждым шатким шагом передних лап, как хвостики сломанной рыбы. Он подобрал Пса щенком — девять лет назад — и сам видел, похолодевший от бессилия, как Зверюга покалечила тому лапы кирпичом. Просто так.

Тот день, тогда он был подростком, окончательно доказал ему то, что он подозревал с рождения, — он не может справляться с жизнью так, как получается у других. В отличие от них он не мог влиять на сеть событий, опутывающую его, он не мог совершить никаких изменений. Тогда Пес не взглянул на него с яростью, не зарычал от боли, он просто удивлялся: как Стивен позволил такому случиться? В те дни Пес был юным и еще не узнал, насколько беспомощен Стивен перед Зверюгой.

Теперь животное высрало темную какашку на кучу порванных газет в коридоре. Хороший. Разбит пополам и все равно выворачивается наизнанку, чтобы понравиться.

Зверюга принесла завтрак.

— Приятного аппетита, солнышко. Мамин милый сыночек сейчас все скушает.

Она села напротив него и шлепнула ломти недожаренного мяса ему в тарелку. Масло со сковородки имело какой-то странный оттенок, напоминающий мокроту.

— Кушай на здоровье. Не откажемся ведь мы от маминой еды, которую она специально для тебя приготовила?

Стивен взглянул на ее обрюзгшую физиономию, на темные жирные складки и нечистую кожу, на серые угри, число которых с годами увеличивалось, подобно кольцам на дереве. Седые волоски на подбородке были приглажены крошками от тысяч приемов пищи, и у нее висела сопля под носом. Он собрался с силами.

— Я это есть не могу.

Он воткнул вилку в кусок и опустил глаза, он хотел бы храбро посмотреть ей в лицо, но был бессилен вынести кошмар ее взгляда. Чудище вздохнуло и заговорило безжалостным голосом:

— И так каждый день. Каждый день одна херня.

Я, Стивен, тебе приготовила, старалась и хочу, чтобы ты поел. Она зажала вилку в кулаке и начала жрать помои на тарелке. Движения ее были медленными и ритмичными, как будто внутри ее рыхлого, обрюзгшего тела вращался какой-то сильно затянутый механизм. Жир складками весел у нее на плечах, и, жуя, она шумно дышала через нос.

— Такое дерьмо. Даже не прожарено как следует.

Зверюга выплюнула изо рта пищу и начала визжать:

— Дерьмо! Дерьмо! Ты, мудак неблагодарный!

Другой бы наизнанку вывернулся, чтобы так поесть!

Стивен крепко ухватился за ножку стула и отвечал ей так, словно его слова были лодочками, которые он пускал в бушующее море ее воплей.

— От такой жрачки другой бы сдох.

— Ах ты, сука! Жри, козел!

Ее слова лезли по грязным кафельным стенам. В этом узком пространстве за пределами мира их ярость заставляла город замолчать. Она поднялась из-за стола и стояла, ждала, когда он сдастся, в горле у нее что-то бурчало, и она стиснула зубы.

У Стивена больше не было сил сопротивляться. Ужас, охватывающий его перед гнусным чудовищем, стоящим перед ним, стирал в пыль ту маленькую баррикаду, с помощью которой он надеялся сделать утро другим. Он подцепил вилкой кусочек мяса. Желудок его содрогнулся, но, как и во всякий раз во время приема пищи, он клал еду в рот, пережевывал и проглатывал. И так, пока тарелка не опустела.