Кошачий глаз

1

Караульный вывел Жан-Марка.

— Трюфло, — сказал Пикар, — обзвоните журналистов. Я хочу, чтобы завтра на первых страницах газет и журналов появилось известие о фальсификации. Моего имени не упоминайте. Я пошел к шефу.

Тем временем Бело отправился на встречу со следственной группой. Ему надо было как можно скорее увидеть Симона в связи с Огюстой или Тюссена с Блонделем в связи с Жизелью. Он застал всех троих. Тюссена сменил на улице де ла Ферм Малькорн. Заметив, что Симон угнетен, Бело начал беседу с Тюссена и Блонделя. К тому же предмет разговора с Симоном был более деликатным.

— Похоже, вы ничего не нашли, — начал Бело. — Или я ошибаюсь?

— Вы никогда не ошибаетесь, шеф, — ответил Блондель. — Но, хоть наши поиски и были бесплодными, этой очаровашке Жизели не удалось нас провести. За каждым нашим шагом она следила своими вылупленными глазами, полагая, что имеет при этом убийственно презрительное выражение. После того, как мы ничего не нашли, она так очевидно расслабилась, что стало ясно: свою добычу Жизель укрыла где-то в другом месте. Мы спросили, нет ли у нее собственной квартиры. Она ответила, что всегда жила у хозяев. Я все-таки пошел в контору по найму Ле Беллес. Секретарша нашла в картотеке ее карточку и сказала: «Да, да! Мадемуазель Жизель Шарпентье живет на улице Фондари, 37, 15-й округ». Было уже слишком поздно, чтобы нанести туда визит, но, если вы дадите разрешение, шеф, мы с Тюссеном завтра с утра туда отправимся.

— Конечно, — сказал Бело. — А вы уверены, что Жизель не улизнет из Нейи?

— Малькорн запер ее в комнате, а сам спит у телефона.

— Ступайте за ордером на обыск. А потом — бай-бай! Желаю приятных снов!

Оставшись наедине с Симоном, Бело спросил:

— Что у тебя?

Симон еще не пришел в себя от двух потрясений: обморока Огюсты, а затем ее смерти, но силился говорить непринужденно:

— Консьержка, которая иногда у нее убирала, — изящная, ухоженная молоденькая женщина. Смерть мадемуазель Шенелон сильно на нее подействовала. Беда в том, что она никогда не заглядывала в письма и бумаги, которые всюду валялись у Огюсты. Думаю, это правда. Огюста хорошо ей платила, даже баловала ее. То блузку подарит, то шарфик. Они часто разговаривали, но никогда не касались личной жизни. Она знала Жан-Марка, хотя никогда не перемолвилась с ним ни одним словом. Огюста упоминала его, но мельком. «Господин Берже придет сегодня вечером раньше меня», «Господин Берже останется у меня на выходные дни» — вроде того. Она заметила, что между Рождеством и Новым годом мадемуазель Шенелон часто плакала. Потом вроде бы успокоилась. К Огюсте стали заходить другие молодые люди, но ни один не сделался постоянным гостем. Их фамилии консьержка не знает. Потом появился Франсуа, высокий брюнет. Он часто посещал Огюсту. Я спросил, не видела ли она его вчера после моего ухода. Она, извинившись, сказала, что не обратила внимания на мой визит, но видела, как Франсуа и Огюста вместе вышли из дома в обеденное время. Как Огюста вернулась домой, она не заметила. Если бы не эти чертовы пасхальные каникулы, я бы поискал Франсуа в университете. Может, господин Шенелон его знает?

— Маловероятно, — ответил Бело. — Я возлагаю надежду на прессу.

— А что, Берже уже сообщили? — тихо спросил Симон.

— Да. Его это не удивило.

Бело пересказал ему вкратце беседу с Жан-Марком. Симон сдерживался как мог, — устав запрещает прерывать начальника, — но по его жестам было ясно, что взрыв неизбежен.

— Что за подлец! Подумать только! Он имел счастье спать с этой девушкой, мог остаться с ней на всю жизнь, а единственное объяснение ее последних слов и само убийства, которое он нашел, — это то, что она была любовницей и сообщницей убийцы! Надо было подсунуть ему это «итак…». Он вцепился бы в него как репей!

— Успокойся, ради Бога. Что до «итак…», то «простите за все» хватило ему с лихвой для самых нелепых выдумок. Я понимаю твой праведный гнев, но, если хочешь опровергнуть какую-либо гипотезу, надо сначала указать на ее слабые места, а потом выдвинуть другую, более убедительную. Пока мы не прочтем страницы, начинающейся с «итак…» и кончающейся словами «простите за все», каждый домысел, самый неправдоподобный, может оказаться правдой, даже если тот, кто его высказывает, далек от идеала.

— Извините, — сказал Симон.

Бело расслабился.

— Скажу тебе кое-что в утешение. На чердаке у мадемуазель Сарразен этот самый Берже копировал картины и подпись Ван Гога.

Зазвонил телефон. Симон взял трубку и передал ее Бело.

— Звонит Трюфло, — доложил он. — Господин Пикар срочно вызывает вас к господину Мальбраншу.

2

— Добрый день, господин Бело, — сказал Мальбранш.

— Добрый день.

Казалось, Пикар и Мальбранш радовались сюрпризу, который ему приготовили. Мальбранш подсунул Бело одну из тех формулировок, на которых расшифровываются международные телеграммы.

— Садитесь, пожалуйста. Это увлекательное чтение.

Бело отдал телеграмму Мальбраншу.

— Сведения приходят к нам сами, прежде чем мы о них попросим. Разумеется, мы не найдем никакого Люзара. Этот так называемый барон, выезжая из Соединенных Штатов, конечно, воспользовался своим настоящим паспортом. А может, фальшивого и не было, он просто показывал визитку.

— Паспорт у него должен был быть, — сказал Мальбранш. — Он был ему необходим в гостиницах.

— Настоящий паспорт, фальшивый паспорт, — проворчал Пикар. — Даже тот, который вы называете настоящим, может быть фальшивым. Пока в паспортах не будет антропометрических данных, подготовленных в наших лабораториях, — они для меня бумажка, не больше. Надо начать поиски этого умника.

— А кто может поклясться, что у него есть другой паспорт? — сказал Мальбранш. — Что это француз, а не американец? Если его клиенты так же разбираются в акценте, как в живописи…

— Наши корреспонденты тоже хороши! — сказал Пикар. — Упоминать в словесном портрете орден Почетного легиона, как будто его нельзя купить! Жаль, что они не сообщили нам цвет носков, которые он носил!

Мальбранш взглянул на телеграмму.

— Ясно одно: связь между фальшивками и убийством мадемуазель Сарразен железная!

— Надо потянуть Жан-Марка за язык, — сказал Бело. — Хорошо бы установить, сколько фальшивок пущено в обращение, все равно, в Америке или других странах.

— Хорошо, — сказал Мальбранш. — А я пока погляжу, нет ли этого Люзара в нашей картотеке. Пожалуйста, Бело, передайте его словесный портрет всем полицейским постам.

3

— Сколько фальшивок Ван Гога вы изготовили? Сколько времени вам потребовалось на каждую? Каковы были их размеры? Что на них было изображено? Где находятся оригиналы? Какова их стоимость? Сколько подделок вы продали? В каких странах? В каких городах? Даты? Фамилии и адреса покупателей? Каких вы еще имели сообщников, кроме француза, продавшего две картины в Америке? Какой они национальности? Их фамилии и наружность? Где вы встречались?

Вопросы сыпались градом. Голоса Бело и Пикара сливались в один резкий, угрожающий звук, не стихавший ни на минуту и не дававший Жан-Марку перевести дух. Он чувствовал себя бумажным корабликом, тонущим в канаве. Бесполезно было клясться, что ничего не знаешь, плакать, умолять. Стоило умолкнуть на минуту, и словесная пытка возобновлялась:

— Не завидую тебе, парень, если тебе придется провести тут еще одну ночь! Мы пойдем отдыхать, когда нам захочется, на наше место придут другие! Ты будешь сидеть здесь без еды, без питья, без сна! Нас тут достаточно, чтобы забавляться с тобой неделями! Мы не будем придерживаться закона, имея дело с таким мерзавцем, как ты!

Эти фразы, резкие, как удары грома, исходили от Пикара. Слова Бело были тихи, как шум дождя в то роковое воскресенье перед Пасхой.

— Сколько? Я написал не больше десяти, — испуганно отвечал Жан-Марк. — Кажется, девять… Да, девять… На каждую фальшивку уходила неделя. Размеры? Мадемуазель Сарразен выбирала большие форматы, потому что в живописи цена зависит от величины картины. Где находятся оригиналы? — он перечислил, а Пикар записал. — Кто выбирал картины для подделки? Чаще мадемуазель Сарразен, иногда я. Но остальное… Сколько продано, в каких странах? Я ничего не знаю, клянусь вам. Знала ли Огюста, что я этим занимаюсь? Нет, я ничего ей не говорил. Сколько я с этого имел? Ни гроша! — Он зло рассмеялся. — Югетта давала мне лишь ничтожные суммы на гостиницу и на мелкие расходы.

— Она никогда не заплатила тебе ни сантима? — прервал его Бело.

Внезапно на Жан-Марка напал непреодолимый страх.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — всхлипывая, заговорил он. — Но клянусь, мадемуазель Сарразен не собиралась мне платить за работу! Мне не было известно, кому она продает мои копии. О мошенничестве в Америке я услышал впервые от вас, хоть и не сомневался, что Югетта торгует подделками. «Зачем ты это делаешь?» — спрашивал я. «Чтобы не продавать оригиналы», — отвечала она. Это понятно. Но мне-то какая была выгода?

— Она собиралась за тебя замуж, — бросил Пикар.

— Да, господин комиссар. Она говорила, что после свадьбы все изменится. Она сказала: «Ты прав, пора кончать с этим. Стыдно такого одаренного юношу, как ты, впутывать в грязные дела. Никаких копий! Мы поженимся и поедем в Голландию. Я покажу тебе Голландию. Прости меня!»

— Ну что же, все женщины просят прощения. А когда именно она это сказала?

— За неделю до гибели. Когда я звонил своим родителям.

— За неделю ее планы не изменились?

— Нет, клянусь вам! — поспешно ответил Жан-Марк.

— Ты слишком часто клянешься, — заметил Бело. — Это привычка лжецов.

— Я не лгу, господин комиссар, кля… — он запнулся. — Я боюсь. Вы хотите меня погубить.

Бело повернулся к Пикару.

— Вы не считаете, что следовало бы сообщить Берже словесный портрет торговца из Америки?

Пикар взял в руки телеграмму. Когда он дошел до слов «глаза черные, нос прямой, кожа загорелая…», Жан-Марк, как этого и ожидал Бело, сорвался с кресла и выкрикнул:

— Американец!

4

Как только караульный увел Жан-Марка, Бело необычным для него раздраженным тоном сказал:

— Завтра с утра я перетряхну эту виллу Сарразен от подвала до чердака! Не могу поверить, чтобы не осталось никаких документов, связанных с торговлей фальшивками!

— Верно, — ответил Пикар.

Они не успели продолжить, потому что в дверях появился курьер с бумажкой в руке.

— Я не хотел входить во время допроса, господин комиссар. Этот человек сказал, что это не срочно, — произнес он.

— Имя — Франсуа Бошени. Дело: смерть мадемуазель Шенелон, — прочел Пикар и потер руки от удовольствия.

— Тот самый Франсуа! Пригласите!

Вошел Франсуа. Вид у него был жалкий, несмотря на улыбку, которую шрам, идущий от левого уголка рта к середине щеки, превращал скорее в гримасу скорби. Даже со шрамом он был красив, хотя явно не придавал этому значения. По сложению он напоминал Жан-Марка, да и лет ему было примерно столько же. Выражался он странно, и в голосе его звучало волнение.

— Не знаю, хорошо ли я поступил, придя к вам, — начал он. — Внизу мне сказали, что да. Между тем час уже поздний. Если хотите, я приду в другой раз.

— Нет, нет, останьтесь, господин Бошени, — сказал Пикар. — Вам повезло, тут как раз сидит комиссар Бело, который занимается делом, имеющим непосредственную связь со смертью мадемуазель Шенелон.

Молодой человек поклонился Бело, который едва удержался, чтобы не улыбнуться так же криво, как Франсуа.

— Ее смерть — это моя вина, — продолжал юноша. — Я несу за нее ответственность. Мне и в голову не пришло, что предлагать ей столь сильное лекарство, когда она находилась в таком состоянии, чистое безумие! По крайней мере я не должен был оставлять ей целый пузырек!

— Она могла выброситься в окно, — сказал Пикар, чтобы его успокоить. — Хоть мы скорбим о ней вместе с вами, но ни ее смерть, ни ваши угрызения совести нас сейчас не интересуют. Нам важно знать, что было перед этим. Прежде всего, откуда вы узнали о ее гибели?

— Я к ней зашел. Мне хотелось узнать, как она пережила визит… к вам, и снова пригласить ее на обед. Перед домом я наткнулся на полицейского, но не придал этому значения. Я подошел к консьержке. Она сказала, что Огюсту отвезли в госпиталь Кошен. Я поехал туда. Мой дядя работает там хирургом, поэтому я знаю одного терапевта, у которого было тогда дежурство. Он пошел о ней узнать. Она отравилась моим лекарством! Я подумал, что мне надо немедленно прийти в полицию, все объяснить…

— Значит, сегодня вы ее не видели?

— Нет. Но все из-за меня, из-за меня!

— Расскажите лучше все по порядку, — сказал Пикар.

— Я не могу собраться с мыслями. Я совершенно раздавлен случившимся…

«Совсем как Симон», — подумал Бело.

— Я очень любил мадемуазель Шенелон, — продолжал Франсуа. — Она относилась ко мне, как к другу, но я не терял надежды когда-нибудь взять ее в жены. Еще позавчера я думал, что она холодна ко мне из-за шрама, который у меня с детства. Трудно справиться с реакциями такого рода. Но вчера я понял, что дело совсем не в этом. Я не почувствовал себя оскорбленным. Я был счастлив уже и тем особым доверием, которое она мне оказывала. У нее было удивительно светлое отношение к миру и к людям, оригинальный ум, тонкое чувство юмора. Я познакомился с ней в университете. Я публично читал свой реферат, и, когда закончил, она подошла ко мне. Я пригласил ее в кафе. Мы болтали обо всем на свете, я смотрел в ее блестящие глаза и чувствовал, что…

Он запнулся и прикусил губу, пересеченную шрамом. Это не прибавило ему красоты, но помогло справиться с волнением.

— Вчера утром, листая газеты, я не обратил внимания на убийство в Нейи, — продолжал Франсуа. — Меня вообще мало занимает уголовная хроника. К тому же Огюста при мне никогда не упоминала Жан-Марка. Это ему караульный надевал наручники перед тем, как я вошел?

— Да, — ответил Пикар.

— Но почему? Он ведь невиновен! Я могу это доказать!

— Он арестован по обвинению в фальсификации картин.

Франсуа оторопел:

— Я говорю об убийстве.

— Мы понимаем. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.

— Итак, вчера во второй половине дня я должен был с ней встретиться. Я чуть-чуть припозднился и пришел сразу после того, как от нее ушел инспектор. Выглядела она ужасно. Лицо было смертельно бледно, глаза неподвижны. Она встала, заходила по комнате, скрестив на груди руки, потом начала говорить и говорила долго-долго, в пустоту, ни к кому не обращаясь. Казалось, она не говорит, а исходит кровью. Мне даже стало страшно — вдруг она умрет?! Я не сразу понял, к кому относятся ее упреки. «Он посмел сказать, что пришел от имени Жан-Марка Берже! Жан-Марка!» — повторяла она. Речь шла об инспекторе. Она снова и снова пересказывала их разговор. Вы, конечно, знаете, о чем они беседовали.

— Это неважно, — сказал Пикар. — Мы хотели бы услышать этот разговор в интерпретации мадемуазель Шенелон.

Франсуа почти в точности повторил то, что было написано в рапорте Симона Ривьера. От себя он добавил только одну фразу: «Я сразу узнал об убийстве, об отрубленной руке, о чемодане и об отношениях Огюсты с этим Жан-Марком, которого она явно продолжала любить».

Франсуа дошел до встречи Огюсты с мадемуазель Сарразен. Бело жадно ловил каждое слово. Когда Франсуа повторил слова Югетты: «Уходите отсюда! А если с Жан-Марком что-нибудь случится, я буду знать, чьи это проделки», Бело чуть не крикнул: «Итак!». Но Франсуа не произнес этого слова.

— Окончив рассказ, Огюста остановилась передо мной, — сказал он. — Она положила мне руки на плечи, подняла на меня свои невидящие глаза, помолчала и промолвила: «Конечно, я не могла вообразить, что с Жан-Марком что-то случится. Это была ненависть ко мне, в которой, однако, крылось что-то необычное. Итак…»

Пикар и Бело одновременно ощутили пронизывающее наслаждение. Между тем ничего не подозревавший Франсуа продолжал: «Итак, я поняла, что очень его люблю и что могу сделать для него то, чего не смогла бы ни одна другая провинциалка из-за отсутствия средств и связей. Но мне надо было уйти из его жизни навсегда».

И это все? Бело и Пикар, пряча друг от друга глаза, ждали конца рассказа уже без надежды услышать что-либо новое. И действительно, все было так, как они предполагали. Огюста впала в отчаяние. «Я должна была предупредить их, что они меня больше не увидят, что они могут жить долго и счастливо и я никогда не встану на их дороге, — говорила она. — Я понимаю теперь: кто-то из ее окружения, скорее всего покинутый любовник, подслушал наш разговор и решился на убийство. А Жан-Марк, наверное, во всем обвиняет меня».

— Я не мог ее успокоить, — сказал Франсуа. — Я уговаривал ее сесть, накинул ей на плечи свою куртку. Все было напрасно. «Завтра будет очная ставка, — стуча зубами, повторяла она, — он меня обвинит, обвинит и будет прав!» Казалось, у нее помутился разум. И тогда я сделал то, чего никогда себе не прощу. Я вынул пузырек с лекарством, чтобы дать ей таблетку. Она вдруг успокоилась и сказала: «Оставь. Я выпью перед сном». Я предложил ей вместе пообедать. Она согласилась и сказала даже, что пойдет подкраситься и переодеться. В ресторане Огюста вела себя совершенно нормально. Правда, почти не тронула еду, но говорила обо всем спокойно. Перед своим домом она произнесла: «Спасибо, Франсуа. Большое спасибо». Я спросил, не хочет ли она, чтобы я пошел в полицию с ней. «Нет, Франсуа, не надо», — ответила Огюста. Распрощавшись с ней, я почувствовал гордость, что сумел ее все-таки утешить. Господи, как это страшно! — Он помолчал. — Скажите, она была права, считая себя виновной?

— Нет, совсем нет, — сказал Пикар и обратился к Бело: — У вас есть вопросы?

Бело отрицательно покачал головой.

Франсуа машинально встал с кресла. У него было еще более безнадежное выражение, чем тогда, когда он входил в кабинет.

Пикар указал на Трюфло.

— Не будете ли вы так любезны пойти с этим господином и сообщить ему свои анкетные данные? Может быть, вы еще будете нам нужны как свидетель. Спасибо, что пришли по собственной инициативе.

— Во время наших международных конференций, — сказал Пикар Бело, когда они остались одни, — я часто встречал итальянца, который, сталкиваясь с глупостью преступника, жертвы или полицейского, всегда говорил: «От такой глупости умирают». Бедная Огюста явилась тому примером. Когда я думаю, что готов был небо и землю перевернуть, чтобы понять смысл этого «итак…», мне хочется ногами топать от ярости. Сколько времени погублено зря!

— У меня другая точка зрения, — сказал Бело. — Меня поразило, какое глубокое чувство питали обе покойницы к Жан-Марку. Он лгун, эгоист, слюнтяй, но не лишен некоего обаяния. И женщины ему достались необыкновенные.

— Особенно мадемуазель Сарразен! — воскликнул Пикар. — Мошенница, аферистка высшего класса! Кстати, с минуты на минуту здесь будет пресса.

— Я думаю, Жан-Марк не врет, утверждая, что Югетта Сарразен хотела покончить с фальшивками вне зависимости от того, чем она руководствовалась, вступая с ним в связь, — заметил Бело. — Это и стало причиной ее смерти.

Пикар с преувеличенным почтением склонил голову.

— Твоей интуиции не может надивиться вся наша «большая семья». Хорошо бы еще к рассуждениям прибавить хоть одно вещественное доказательство.

— Две необычные женщины, — сам себе сказал Бело. — Не считая бабушку, — прибавил он, помолчав.