Кошачий глаз

1

Комиссар Тевене горячо пожал Бело руку. Они только что славно отобедали в ресторанчике на берегу Соны.

— Жаль, что я не могу оставаться с вами до самого отправления поезда. У меня к вам просьба: хоть дело у нас и забирают, проинформируйте меня, пожалуйста, о ходе расследования. Если окажется, что американец — не выдумка, я подаю в отставку. Я слышал, что кольцо и чемодан находятся под вашей личной опекой? — добавил он.

— Это мои лионские трофеи, — ответил Бело, — как и документация из вашей лаборатории. Надо сказать, все сделано с блеском. Впрочем, вы по-другому и не работаете.

— Не говорите так, а то нам станут завидовать. — Комиссар улыбнулся. — Фотографии руки действительно удались.

Во второй половине дня Жонне позволили увидеться с сыном. Бело не протестовал и против прихода Эмилии, но Жонне решил, что ей это будет слишком тяжело. Он принес с собой небольшой чемоданчик с одеждой. Бело предложил ему поговорить с сыном наедине, но Жонне переполошился.

— Нет, вы не должны оставлять моего сына, господин комиссар! Я побеседую с ним при вас.

Наставления Жонне были торжественны и нелепы. Жан-Марк слушал их вполуха, краем глаза следя за Бело, листавшим газету.

Бабушка тоже хотела прийти, но Бело сказал, что инструкция допускает в таких случаях свидания только с ближайшими родственниками по прямой линии.

— Очень правильно! — заметил Жонне. — Отец и мать — это только два человека, а дедушек и бабушек уже четверо. А если допускать еще других родных…

Лицо Жан-Марка было землистого цвета, словно он провел ночь в подвале. Свежевыбритый, в костюме и при галстуке, он вполне мог ехать первым классом, если бы французские власти давали такие привилегии «главным свидетелям».

Выходя из здания полиции, Делорм шепнул Бело на ухо:

— Надеть ему наручники?

— Нет причины, — так же тихо ответил Бело.

В их распоряжении оказалось не три, а восемь мест. Целое купе! Делорм раздвинул занавески на окне, выходящем в коридор, а окно на улицу задернул.

— Не хочу, чтобы его заметили на станции, — сказал он.

— Ты в первый раз в роли ангела-хранителя?

— Да, господин комиссар.

— Поздравляю.

Делорм, обеспокоенный, пристально взглянул на Бело. Ни на вокзале, ни в вагоне на них не обратили внимания. Может, он перестарался с предосторожностями?

— Можете прилечь, — обратился Бело к Жан-Марку. — Поезд отбывает в одиннадцать, а на месте мы будем в шесть утра. Вам надо выспаться.

— Спасибо, мне что-то не хочется спать, — ответил Жан-Марк.

Сначала решетки, теперь это задернутое окно. Ему стало страшно.

— Если вы вспомните что-нибудь, связанное с делом, сразу скажите, — прибавил Бело. — Не может быть, чтобы мы с инспектором уснули одновременно. Кто-нибудь из нас запишет ваши показания.

Жан-Марк сразу воспользовался советом.

— Скажите, а вы можете допросить носильщика с Лионского вокзала? Он видел, как заменили чемоданы и как умчалась эта чертова машина.

— Утром его не будет. Он завтра работает во вторую смену, — сказал Бело. — Но вы не беспокойтесь. Мы очень рассчитываем на этого свидетеля.

— Спасибо.

Проснувшись этим утром, Жан-Марк вспомнил о ночной встрече с незнакомцем, к которому Сенвиль обращался с таким уважением, и спросил надзирателя, кто это был. «Тебе везет — не каждому наносят визиты такие важные птицы! — с гордостью ответил надзиратель. — Комиссар Бело специально из-за тебя приехал из Парижа!» Жан-Марк вспомнил радостный голос Тевене: «Это дело будет вести Бело?» И вот его судьба — в руках Бело. Если Бело поверит ему, поверят все остальные. Ох, если бы до этого дожить!

Поездка обошлась без приключений. Ни Делорм, ни «главный свидетель» не сомкнули глаз. Зато Бело спал сном праведника. Проснувшись, он смущенно сказал: «Это, должно быть, погода меняется».

По прибытии на набережную Кэ-дез-Орфевр Бело оставил Жан-Марка на попечении Делорма, а сам, сдав чемодан и рапорты в отдел криминалистики, пошел к Пикару.

— Господин Пикар в бешенстве… — начал Трюфло.

— Это не новость, — прервал его Бело.

— В бешенстве оттого, что не может вас сразу принять, — с легкой укоризной закончил Трюфло.

Оказалось, Пикар всю ночь сидел над составлением списка совершенных, но нераскрытых преступлений в парижском округе, и отправился с этим списком к префекту.

— Ну и отлично, — сказал Бело. — Приготовьте, пожалуйста, для молодого Берже относительно чистое временное помещение. Я пойду объясню ему, почему его сейчас не могут принять, а потом увижусь с Симоном.

Симон, Блондель и Гайярде уже давно ждали его.

— Прежде всего, как прошла встреча с Огюстой? — спросил Бело.

Симон подал ему рапорт. Прочитав его, Бело спросил:

— У тебя есть что к этому добавить?

— Ничего. Не могу дождаться, когда ты сам с ней поговоришь. Она вела себя странновато. Она придет к нам в четыре.

— Что удалось выяснить насчет доходов мадемуазель Сарразен? — спросил Бело.

— Раньше она была страшно богата, — заговорил Гайярде. — В последние годы ее богатство подтаяло, но все равно денег было полно. Вот информация из ее банка. Вот адрес ее нотариуса. Господин Браве, бульвар Мальшерб, припоминаешь? Мы познакомились с ним, когда расследовали убийство гувернантки на Брюейр-де-Серв.

— А, ну да, там было туловище. Похоже, расчлененные трупы — его специальность.

— Действительно, очень милый человек, — ответил Бело. — Кончим сначала с банком. Вклад есть?

— Да.

— А что у нотариуса?

— Завещания нет.

— Вот черт!

— По крайней мере у него.

— Вроде бы в Нейи ты тоже ни на что такое не наткнулся.

— Насколько я знаю, прямых наследников у нее нет, — продолжал Гайярде. — Бездетная, родители умерли.

— Она никогда не была замужем?

— Нет.

— А откуда состояние?

— От папочки с мамочкой. В таких семьях мало ребят, зато много деньжат. — Все, включая Гайярде, рассмеялись. — Директор банка сказал, что она играла на бирже, и очень удачно, хоть «это дело рискованное», — его собственные слова.

— У кого хороший нюх, тот денежки гребет за двух, — заметил Блондель.

— Ты сам это придумал?

— Нет.

— Жаль. А я уж подумал, ты научился шутить. Директор банка сказал, что большую часть состояния она вложила в коллекцию картин.

— Мы узнали мнение экспертов, — вставил Блондель.

— Это важно, — заметил Бело. — Многие коллекционеры заблуждаются по поводу ценности своих собраний.

— Мы встречались с торговцами картинами, — начал Блондель, — с одними говорил Ривьер, с другими — я. Вот их фамилии и адреса. Буква «э» обозначает, что торговец является судебным экспертом. Всех их буквально бомбардирует пресса. Речь идет о Ван Гоге. Журналисты спрашивали даже о конкретных полотнах, да, Ривьер?

— Да.

— Мы записали названия. Похоже, что эти картины относятся к числу самых известных. О чем я говорил? Да, их волнует не только смерть клиентки. Трое торговцев заявили, что она была настоящим специалистом по творчеству Ван Гога. До сих пор нет полного каталога его произведений: не все, что он нарисовал, уже известно. Она очень помогала им в спорных вопросах. Они советовали ей заняться составлением каталога. «Я сделаю это в старости», — отвечала она. Теперь все пропало.

— Я спросил, не продавала ли она чего-нибудь, — вступил в разговор Симон. — Конечно, как все коллекционеры, ответили мне. Когда полотно ей надоедало, она продавала его, чтобы купить другое, обычно того же самого автора. Но она ни разу не продала ни одной картины Ван Гога. «Я в жизни не изменю своему Богу», — так она любила говорить.

— А по мнению этих господ…

— И дам, — уточнил Симон.

— …и дам, у нее были враги?

Симон и Блондель ответили отрицательно. Наоборот, у нее было много друзей среди коллекционеров такого же высокого уровня. Она встречалась с ними на больших вернисажах и на больших распродажах. Она была красива и элегантна и доставляла много радости фоторепортерам, охотно им позируя. Приезжала и уезжала она всегда на своей спортивной машине.

— У нее не было официального поклонника?

— Никогда. Банкир и нотариус, у которых был Гайярде, очень удивились, узнав о «женихе», молоденьком, никому не известном парнишке без всякого общественного положения.

— Это все? — спросил Бело.

— Я был в Академии изящных искусств, — сказал Блондель. — К сожалению, по случаю Пасхи там очень мало народу, и я не встретил никого, кто бы знал Жан-Марка Берже, кроме сторожа. Но тому почти нечего сказать. Он уже обо всем читал в газетах. Ему не удалось вспомнить, откуда он узнал, что Жан-Марк работает у Пижона, но в декабре сторожу пришло в голову попросить Жан-Марка отреставрировать статуэтку Наполеона, у которой отбился краешек шляпы. Он хотел подарить ее старому армейскому другу, который…

— Ближе к делу! — сказал Бело с таким видом, словно подавал руку человеку, увязшему в грязи.

— Извините, шеф. Так вот, Жан-Марк взял работу и окончил ее намного раньше срока. «Я бросаю Академию по семейным причинам» — сказал он, возвращая фигурку. — «От места у Пижона придется тоже отказаться». Казалось, что его это радует.

— Ты ходил к реставратору?

— Нет, — ответил Блондель. — Я думал, вы сами заходите это сделать.

— Верно. Спасибо всем. Вы даром времени не теряли.

2

Со времени Людовика XV род Пижонов занимался реставрацией произведений искусства. Это была настоящая династия, значительно более сильная, чем королевская, с безупречной репутацией. Специализировались Пижоны всегда на керамике, но в их мастерских работали и скульпторы, и живописцы.

— Что касается живописи, то Жан-Марк Берже был несравненным специалистом, — сказал Луи Пижон комиссару Бело. — Он творил чудеса. Конечно, он пользовался нашими советами, но даже самые лучшие советы не делают мастера. Надо заметить, что таким работникам мы платим гораздо больше, чем они могут получить в любом другом месте. Я очень хотел, чтобы Жан-Марк и дальше работал у меня. Но тут вдруг недели за две, за три до Рождества он заявил мне: «Господин Пижон, вы всегда ко мне прекрасно относились, но теперь я нашел такую работу, что пальчики оближешь. К сожалению, я не могу объяснить подробнее. Это такое местечко, что я бросаю все, даже Академию!» Я ответил: «Поступай как знаешь, но я бы на твоем месте не пренебрегал дипломом, к тому же ты так одарен, что сможешь получить его без труда». А теперь, после смерти мадемуазель Сарразен, нашей лучшей клиентки, я узнаю, что они были обручены! Вы знали мадемуазель Сарразен?

— Нет, — ответил Бело, — нас обычно приглашают после смерти.

Господин Пижон, как и предполагал Бело, не счел это шуткой и не улыбнулся.

— Если бы вы ее знали, господин комиссар, вы бы сказали то же самое, что мы все в мастерской: «Быть не может!»

— Любовь слепа, — заметил Бело.

Господин Пижон опустил голову.

— Извините, но я со вчерашнего дня все думаю об этом и хотел бы поделиться с вами своими мыслями.

— Будьте так любезны.

— Что может объединять двух художников, если не искусство? Жан-Марк — своего рода художник, о мадемуазель Сарразен тоже это можно было сказать. На первый взгляд — удивительно! Богатая парижанка и безвестный провинциал, женщина с большим опытом и этот молодой дебютант! Но только — на первый взгляд. Люди могут полюбить друг друга, если от одного произведения искусства получают одинаковое наслаждение. — Пижон поднял голову. — Я окончил факультет психологии, как видите, это иногда пригождается.

— Безусловно, — ответил Бело. — Вы допускаете возможность мести покинутого любовника?

— А разве могут быть другие версии? По-моему, тут все ясно.

— Вы знаете кого-нибудь из окружения мадемуазель Сарразен или Жан-Марка? Его коллеги в мастерской, вероятно, почти все были старше его?

— Да, — ответил Пижон. — Из окружения мадемуазель Сарразен я никого не знал. А что касается Жан-Марка, то, помнится, уже после его ухода я держал в руках письмо от его бабушки.

— А-а… Вы ее знаете?

— Нет. Она хотела узнать, работает ли ее внук у меня по-прежнему. Я ответил, что нет. Меня несколько удивило, что он не сообщил об этом семье.

3

— Войдите, — сказал господин Беда, не отрываясь от газеты. — Добрый день. Мне страшно жаль, но объявление «Мест нет» целиком соответствует действительности.

— Вы — господин Беда?

— Именно так, — ответил господин Беда и, увидев знакомый значок, встал. — Вы из полиции?

— Да, из криминального отдела. Комиссар Бело.

Беда поспешно подвинул ему кресло.

— Ох, господин комиссар, я имел честь прочитать в газете, что вам поручили расследовать это страшное дело! Прошу садиться! Вообразите, я уже сутки думаю, что лучше: идти в полицию или дождаться вас у себя, ведь именно здесь жил человек, так сказать, наиболее достойный внимания, если не считать несчастной жертвы… К тому же я хотел выразить благодарность парижской и лионской полиции — ни одна, ни другая не сообщили журналистам названия моей гостиницы. Такая реклама была бы губительна для любого дела, а для моего — в особенности! Знаете, когда я вчера открыл газету, мне просто плохо стало! Этот малый жил у нас почти год, мы относились к нему, как к сыну, и госпожа Беда… Жена подтвердит, когда вернется из магазина. Вы отдаете себе отчет?

— В чем?

— Ни в чем, ни в чем. Я не вмешиваюсь не в свои дела. Мне следует честно отвечать на ваши вопросы, а не самому задавать их.

— Если вы читали вчерашние утренние известия…

— Читал! Сначала в «Гран Журналь», потом в других газетах.

— Если вы читали газеты, то помните, вероятно, его показания по поводу замены чемоданов. Он показал, что во время ливня долго ждал такси в вашем обществе.

— Надо признать, так это и было. — Беда скрестил руки на животе и не двигался.

— И что через несколько минут после вашего ухода перед гостиницей остановился автомобиль американца. Они обменялись несколькими словами, погрузили чемоданы в машину и уехали.

— Конечно, конечно, — ехидно ответил Беда. — Значит, все это происходило, и я ничего не слышал? С моим-то слухом? Я, во время войны служивший связистом! Прочитав этот кусок, я просто-таки почувствовал себя оскорбленным!

— А если двери были закрыты? — спросил Бело. — Ведь сейчас мы ничего не слышим.

— Вы не слышите, а я слышу.

— Шел дождь, — продолжал настаивать на своем Бело. — У вас снаружи такой навес. Струи колотили в него и заглушали звуки.

— Вы правильно делаете, припирая меня к стене, — великодушно сказал Беда. — Невиновный не должен расплачиваться за виновного. Но это не повод, чтобы из меня, с моим великолепным слухом делать глухого. Ага! Сейчас я вам докажу, что он лгал! — воскликнул он, озаренный какой-то догадкой. — Я скажу, как ему пришла в голову вся эта история с американцем! Когда мы стояли у гостиницы, он очень волновался, что опоздает на поезд, и попытался остановить даже «роллс-ройс». Я сказал ему для смеха: «Вот был бы номер, если б он остановился!» Когда его допрашивала полиция в Лионе, он подумал: «Не такой уж глупый этот старый Беда. А вдруг мне поверят?»

Бело потер шрам на шее, оставшийся ему на память от одного бандита.

— Вы бросаете серьезное обвинение, господин Беда!

— Ничего я не бросаю, — бурно запротестовал Беда. — Просто высказываю свою точку зрения. Если кто-то излагает факты… не слишком точно, то я поправляю, вот и все.

— А были еще какие-нибудь неточности?

Беда прищурился так, что глаза его превратились в щелочки.

— Скорее, недосказанности. Он рассказывал нам обо всем: о своей учебе, о работе, о невесте. А тут мы вдруг узнаем из газеты, что она была на двенадцать лет старше его! Вот так невеста! Через пять лет ей стукнуло бы столько, сколько сейчас госпоже Беда! С другой стороны, тугой кошелек — лучшее средство от морщин. Ясно одно — что-то за этим кроется, и я бы не хотел быть на вашем месте.

— Как он провел воскресенье?

— Не имею понятия!

— В котором часу он ушел?

— Понимаете ли, господин комиссар, у нас маленькая гостиница, мы знаем всех постояльцев, различаем даже их шаги. Они сами вешают ключи на щиток. Ухо привыкает, и уже перестаешь обращать внимание. Короче, я и не заметил, когда именно он ушел.

— А в каком часу вы его видели в воскресенье?

— Ближе к вечеру. Двери его номера были приоткрыты. Он упаковывал вещи. Я предложил ему помощь, но он был не в настроении и отказался. От него слегка попахивало спиртным.

— Он выпивал?

— О нет, никогда. Настоящий святоша, честное слово.

— А гости у него бывали?

— Тоже никогда. Но в Латинском квартале и на Монпарнасе полно местечек для тайных свиданий, даже если ты не пьешь. Вместо того чтобы беспокоить нас — я имею в виду полицию нравов, — лучше иногда заглядывать туда.

— Они это делают, господин Беда.

— Слишком редко. По-моему, он — обыкновенный альфонс. Немолодая женщина с такими деньгами… Бедняжка!

— Когда он решил навестить семью?

— Неделю назад или больше. Говорил, что иначе его бабушка сама приедет в Париж, а этого он боялся смертельно. Он хотел сказать ей, что в ближайшее время будет свадьба, и заверить, что все это серьезно. А если так, то почему он не хотел принять ее здесь, у своей невесты?

— Вы спрашивали его об этом?

— Господин комиссар, наш клиент — наш хозяин. Я не вмешиваюсь в личные дела постояльцев. Но это не значит, что я не умею думать!

— Выезжая, он оставил у вас какие-нибудь вещи?

— Свои картины.

— Пойдемте взглянем на них. А потом уговоримся о встрече.

Бело встал.

При последних словах господин Беда насторожился.

— О встрече?

— Ваши показания насчет чемоданов имеют огромное значение.

— Почему, господин комиссар?

— Вы предложили Жан-Марку посторожить его чемоданы, пока он будет ловить такси на Сен-Жермен-Де-Пре…

— Только из вежливости!

— Не сомневаюсь. Вы помните, как они выглядели?

— Что за вопрос! Два чемодана не так трудно запомнить.

— Тогда, пожалуйста, придите вечером на Кэ-дез-Орфевр, вам покажут один чемоданчик…

Господин Беда помрачнел.

— Кровавый чемоданчик?

— Вот именно. Если вы опознаете в нем собственность Жан-Марка, то ложность версии с американцем будет доказана. А если вы найдете, что его чемодан был больше или меньше…

Бело прервался. Господин Беда уставился на свои ботинки.

— Это совсем другое дело. Слух у меня прекрасный, а вот зрение… Понимаете, он сам вынес свои чемоданы, сам поставил их за дверями. Я ни в руках их не держал, ни присматривался к ним… Мне очень жаль…