Кошачий глаз

1

Вот уже тридцать часов, с момента появления газет, в которых говорилось о «тайне кровавого чемодана», носильщик Люсьен Жирар, примерный семьянин, отец двоих детей, чувствовал себя королем Лионского вокзала. Он этот чемодан нес, бежал с ним, забросил его в вагон, а внутри лежала рука, женская рука! Узнав об этом, он потерял сон и аппетит. Странно, ведь он был на войне и видел, как разорванные снарядами тела его друзей повисали на деревьях. Но в том и заключается разница между войной и миром, что в мирное время единственное украшение деревьев — это листва и птицы. К тому же о его друзьях не писали на первых страницах газет. Сообщалось просто: «на фронте без перемен». Его здешние приятели прекрасно его понимали. Когда вчера пришел первый репортер и спросил: «Где тот носильщик, который нес чемодан?», Жирар был еще на вокзале, хотя работа кончилась. Кто бы, прочитав такое известие, сидел дома? Он хотел побеседовать с приятелями, но, увидев репортера, подал друзьям знак, что его тут нет. Тогда Бесперто, тертый калач, скроил мину «ах, какая жалость» и сказал: «Вообразите себе, он как раз сегодня утром уехал в Ланды по случаю первого причастия своей племянницы! Он, конечно, будет огорчен, что не встретился с вами!» Эту трогательную историю рассказывали репортерам целый день.

Теперь Жирар и Бело, чокаясь полными рюмками, смеялись над выдумкой Бесперто.

— Ваше здоровье! — сказал Жирар.

— И ваше!

Они сидели в маленьком тихом кафе недалеко от вокзала. Жирар рассказывал. Когда поезд до Марселя тронулся, он подумал: «Если так каждый клиент станет натягивать мне нос, придется отдать детей в приют!» Потом этот случай как-то выпал у него из головы. И вдруг во всех газетах появилось сообщение об убийстве и о «кровавом чемодане»! Такое с ним случилось впервые. Однажды трое полицейских задержали его тележку. Двое схватили чемоданы, а третий вцепился ему в плечо. Но тогда речь шла просто о наркотиках. Отрубленная рука — совсем иное дело!

— Да, — вспомнил Жирар, — когда этот парень уехал, не расплатившись, я бродил по вокзалу до полуночи, ждал, что водитель заметит свою ошибку, вернется, а я ему расскажу, что и как, и, может, мне за это что-нибудь перепадет. Правда, чемодан был легкий…

Жирар прервался. Пусть господин комиссар его извинит, если у человека что-то лежит на сердце, ему хочется об этом рассказать. А как свидетель он может сообщить, что, когда полицейский позвал носильщика, этот молодой человек стоял совершенно обалдевший. Один чемодан был на мостовой, другой, тот, «кровавый», он держал в руке. Глядя на него, он повторял: «Чемодан… Чемодан…» Жирар описал свой марафон. Повезло тому парню, что ему попался такой резвый носильщик, иначе он точно опоздал бы на поезд.

— Да, ведь есть еще полицейский! — вспомнил Жирар. — Тот, который меня позвал!

— Вы его знаете?

— Конечно, это Рауль. У него как раз сегодня дежурство.

Они возвратились на вокзал.

— А вот и Рауль! Я его вижу! — воскликнул Жирар.

Рауль Ляруа с двенадцатого округа припомнил, что вроде бы видел автомобиль, но клясться в этом не стал бы. Зато он с полной уверенностью мог сказать, что молодой человек махал руками и кричал. «Стойте! Стойте!»

«Он знал, что водитель его не услышит, значит, ничем не рисковал», — подумал Бело, садясь в полицейскую машину. И все-таки, сам не зная почему, он верил в правдивость этого эпизода.

2

Пикар и Трюфло приготовили для него обед, состоящий из бутербродов, пива и кофе. Жуя бутерброды, Бело рассказывал, что́ ему удалось узнать от носильщика. Трюфло записывал, а Пикар слушал. Как только Бело вернулся на набережную Кэ-дез-Орфевр, Пикар сообщил ему три новости: что вскрытие трупа Огюсты подтвердило отравление, что ее отец приезжает в Париж завтра утром и просит встретить его на вокзале и что шеф Мальбранш хочет вечером собрать на совещание весь отдел.

В дверь постучали. Вошел Кавальоли. Кава был нелюдим, лучшая голова во всем отделе криминалистики. Он положил перед Пикаром листок бумаги.

— Вот первые результаты.

Беседуя с ним, Пикар невольно начинал говорить так же отрывисто.

— Отпечатки?

— Берже, Сарразен.

— Других нет?

— Нет.

— Пепел?

— Крашеное полотно и рама.

— Ван Гог?

— Оригинал или фальшивка. Эксперты разберутся. Есть подпись.

— Подпись? — переспросил Пикар.

Бело рассмешили слова «оригинал или фальшивка».

— Кто же бросит картину Ван Гога в огонь? Подумайте! Да еще в доме коллекционера!

Кавальоли пожал плечами, как бы говоря: «Это вне моей компетенции».

— Все-таки необходимо проконсультироваться с экспертами, — обратился Пикар к Бело. — Спасибо, Кава, можешь идти.

— Остальное — потом, — бросил Кава, уходя.

— Приведите подозреваемого, — сгоряча гаркнул Пикар и тут же поправился: — Приведите, пожалуйста, свидетеля.

Несмотря на сожженные холсты, он назвал его свидетелем.

3

Бело любил сам с собою заключать пари. На этот раз он сам с собой поспорил, что Жан-Марк станет озираться, ища Огюсту. Казалось бы, в этом не было смысла. Все равно выиграет он. Но Бело всегда отождествлял себя с тем, кто предлагает пари.

Он выиграл, едва открылись двери. Убедившись, что Огюсты в кабинете нет, Жан-Марк опустил глаза и пошел к своему обычному креслу.

— Садитесь, господин Берже. — Пикар говорил так же сухо, как всегда, хотя и пытался придать своему голосу дружелюбный тон. — Я вынужден сообщить вам новость, которая может причинить вам боль. Однако эта новость не ухудшает вашего положения, скорей наоборот.

Лицо Жан-Марка просветлело.

— Американец нашелся?

— Нет. Сегодня днем мадемуазель Огюста Шенелон покончила с собой.

Жан-Марк поднял на Бело глаза побитой собаки. Ничего не прочитав на его лице, он повернулся к Пикару. Он ждал продолжения. Продолжения не последовало. Полицейские смотрели на него с любопытством.

— Как это произошло? — спросил наконец Жан-Марк.

— Она отравилась, — ответил Пикар, показав пальцем на лежащую перед ним бумагу.

Казалось, при этих словах до Жан-Марка дошел смысл случившегося. Глаза его остановились.

— Огюста… — произнес он потрясенно.

Пикар постучал по бумажке.

— Она оставила записку. «Простите за все. Пусть меня простит Жан-Марк».

Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только уличным шумом.

— За все? — повторил Жан-Марк.

Пикар показал ему клочок бумаги.

— Это ее почерк?

— Да, — прошептал Жан-Марк.

— Что она такого вам сделала, чтобы решиться на самоубийство?

Жан-Марк, наклонившись вперед, смотрел на Пикара невидящими глазами. Было очевидно, что он поглощен какой-то мыслью. Неожиданно взгляд его ожил.

— Он был ее любовником! — воскликнул Жан-Марк.

— Кто? — в один голос спросили Бело и Пикар.

— Американец!

Жан-Марк уже не сдерживал полета своей фантазии.

— Американец! Так называемый американец! Все ясно, господа! Когда Огюста узнала об истории с «кошачьим глазом», она почувствовала себя оскорбленной и решила увидеться с мадемуазель Сарразен. Югетта мне об этом рассказывала. Огюста была в таком состоянии, что Югетта не решилась впустить ее в квартиру. Огюста угрожала мадемуазель Сарразен, но та не отнеслась к ее словам серьезно. Огюста показалась ей безобидной. Но тот, кто мог быть покинут Югеттой, как Огюста покинута мной, стал ухаживать за Огюстой и, при своей броской внешности, быстро добился успеха. А потом он втянул девушку в свой злодейский план. Это, конечно, не было трудно, потому что ревность — губительное чувство. Не могу утверждать, что убийство было совершено с ее согласия, но раз она покончила с собой и просила у меня прощения, значит, в ее планы входило облить меня грязью, даже упрятать в тюрьму!

— Никто не кончает с собой, когда его желания исполняются, — спокойно заметил Пикар.

— Смотря каким образом! — воскликнул Жан-Марк. — Разве она могла предвидеть, как все это будет? А тут в газетах — история об отрубленной руке и чемодане. Ее охватил ужас! Каждого бы охватил. Вы ее сюда вызывали, господин комиссар? — Жан-Марк не дал ему времени ответить. — А может, она сама позвонила вам, почувствовав отвращение к чудовищу, которому слепо доверилась? По мере того как приближалось время идти в полицию, ее все сильнее охватывала паника. Она приняла наркотик. Огюста в жизни не принимала наркотиков, она была сильной и здоровой девушкой. Я никогда не порвал бы с ней, если б не был уверен, что она — сильная личность! К тому же мы оба были сторонниками абсолютной свободы, мы нравились друг другу, нам хорошо бывало вместе, но никогда нас не связывала настоящая любовь! Огюста прекрасно отдавала себе в этом отчет. Она поняла, что позволила себе поддаться ревности, порожденной вовсе не сильным чувством! Кроме того, — Жан-Марк едва поспевал за мыслями, роившимися у него в голове, — подменив чемоданы, этот тип уже у нее не появлялся. А она не имела понятия, ни где его искать, ни когда они снова встретятся. Ей стало ясно, какой это страшный и подлый человек. Она почувствовала себя потерянной, одинокой, брошенной! А может… — Жан-Марк с трудом проглотил слюну. — А может…

— Трюфло, — сказал Пикар, — дайте господину Берже воды.

Жан-Марк выпил глоток и стал часто дышать ртом.

— А может… — повторил Пикар его слова.

— А может, это он вынудил ее написать записку и отравиться? — выпалил Жан-Марк и закрыл глаза.

В комнате снова воцарилась тишина.

— У тебя есть вопросы? — спросил Пикар Бело.

— Нет, — ответил Бело.

С закрытыми глазами и умиротворением на лице Жан-Марк выглядел, как чудом спасенный от смертельной болезни. Неожиданно Пикар расхохотался. Он откинулся на спинку кресла и хохотал, хлопая в ладоши. Наконец сухой неприятный смех затих.

— А теперь поговорим о живописи, — бесстрастно сказал Пикар.

4

— О живописи? — спросил Жан-Марк, глядя на Бело.

— О живописи. — Бело усмехнулся.

— Вы хорошо знаете квартиру мадемуазель Сарразен, — начал Пикар, счастливый, что закончилась путаная часть допроса. — Чердаки вы знаете? Отвечайте!

— Да, — ответил Жан-Марк, сбитый с толку.

Пикар был уверен, что парень хотел бы вернуться к самоубийству Огюсты и дальше строить домыслы.

— О комнатах наверху вам известно?

— Да, господин комиссар.

— Вы там расположились?

— Нет, господин комиссар.

— Я не имею в виду, что у вас там была спальня. Этого вам, конечно, не требовалось.

— Я не провел там ни одной ночи, клянусь вам! — прервал комиссара Жан-Марк.

— Вы можете также поклясться, что не провели там ни одного дня?

— Конечно, провел, и не один.

— Это помещение было устроено специально для вас?

— Нет.

— Без сомнения, да, — сказал Бело. — Жилые комнаты устроены на чердаке полгода тому назад, не больше.

— Мадемуазель Сарразен хотела, чтобы я там работал.

— Вот видите! — сказал Пикар. — Наконец-то мы до этого дошли.

— «Ты тратишь время на чужие произведения, тогда как можешь создавать свои, — сказала она. — Но этому надо учиться, как любому другому ремеслу. Я устрою тебе хороший уголок для занятий». Мне хотелось заработать много денег, чтобы впоследствии не быть всем обязанным жене. У Пижона в мастерской я не смог бы заработать столько, сколько получил бы за оригинальные произведения. К тому же она часто повторяла: «Честолюбие коллекционера — не только и не столько в том, чтобы собирать картины известных художников. Это только вопрос денег. Намного важнее открыть новый талант. Я хочу сделать для тебя то, что доктор Гаше сделал для Ван Гога».

— Та-ак, — протянул Пикар. — Вот именно, Ван Гог. Там, наверху, находятся документы, связанные с Ван Гогом. Правда, комиссар?

— Ну, там есть много книг и про других художников, — миролюбиво ответил Бело. — Но, в самом деле, наверху найдена большая папка с репродукциями картин Ван Гога, испещренными надписями и пометками. Может быть, господин Берже объяснит нам, что это такое?

Жан-Марк, подражая Пикару, сухо рассмеялся.

— Я никогда не занимался этим. Хотя комнаты устроены для меня, но мадемуазель Сарразен ими тоже пользовалась. Она перенесла туда свой архив, говорила, что у нее в доме слишком мало места.

— На таком чердаке можно было устроить не две, а шесть комнат! — сказал Бело.

— Ома хотела быть рядом со мной, господин комиссар. Иногда она смотрела, как я работаю, иногда листала свои книжки, помечала что-то на репродукциях.

— А в чем, собственно, заключалась ваша работа? — спросил Пикар. — Как художник обретает мастерство в своей профессии?

Жан-Марк понемногу обретал почву под ногами. Он уже хотел прочесть двум полицейским лекцию, но юношеская несдержанность и детская досада взяли верх.

— Я не зачеркиваю современной живописи, — начал он. — Однако молодые художники зачастую довольствуются одним талантом, не шлифуя мастерство. А те, кто относится к искусству серьезно — это слова мадемуазель Сарразен, — как музыканты, должны пройти через этюды. Для художника лучшая школа — это копирование. Все начинали с копирования мастеров! Какое удовольствие наблюдать, как копия постепенно приближается к оригиналу! Это все, господин комиссар.

— Нет, не все, — сказал Пикар. — Вы начали копировать. Кого?

— Ван Гога! — ответил Жан-Марк, не скрывая, что вопрос комиссара показался ему глупым. — Конечно, Ван Гога! Это доставляло ей удовольствие.

— Позвольте мне сделать одно замечание, господин комиссар! — прервал его Бело. — Господин Берже очень интересно рассказывал нам об упражнениях молодого художника. Но, — он повернулся к Жан-Марку, — не очевидно ли, что в вашем случае это копирование было нужно как пятое колесо в телеге? Неужели мадемуазель Сарразен действительно считала, что подобные упражнения вам необходимы? Вам, гениальному копиисту, специалисту высочайшего класса, гордости Пижона? Не лучше ли было склонить вас к собственным поискам?

Жан-Марк поднял голову с вызывающим выражением.

— Она это делала, господин комиссар. Я рисовал что хотел и как хотел. А если она выбрала Ван Гога, то не только для своего удовольствия, но и потому, что считала мою манеру письма слишком гладкой, любовь к деталям — излишней. У Ван Гога художник может научиться свободе!

— В таком случае вам надо еще долго учиться, — заметил Бело. — Ваша любовь к деталям заставила вас скопировать даже подпись Ван Гога.

— Я тренировался, господин комиссар!

— Спасибо за информацию.

— За какую информацию? — не понял Жан-Марк.

— Вы подтвердили, что на ваших работах имелась подпись Ван Гога.

— И таким образом копии превратились в фальсификаты, — поставил Пикар точку над «i».

Жан-Марк растерялся.

— Это не имело значения, господин комиссар! Я ведь их потом сжег! Вы, наверное, нашли в камине пепел?

— На этот раз вы не лжете, — сказал Пикар. — В камине есть обрывки холста.

— Вы спалили все копии? — спросил Бело.

— Да, клянусь вам!

— А зачем? Почему вы не сохранили лучшие?

— Мадемуазель Сарразен велела мне их сжечь. Я слушался ее во всем.

— А собственные картины вы тоже сожгли? — спросил Бело, не давая Жан-Марку передохнуть.

— Нет. Они в гостинице «Марсель».

— Да, я видел. Господин Беда мне показывал.

«Автор ожидает похвал», — подумал Пикар. Бело сразу откликнулся на эту немую просьбу.

— Я не разбираюсь в живописи, но ваши картины приятны для глаза, — сказал он. — Что о них думала мадемуазель Сарразен?

— Они очень, очень ей нравились, господин комиссар! Если б не ее одобрение, я бы не написал всего. Она говорила: «Еще придет твой час!»

— Так почему же она не повесила у себя ни одной вашей работы?

Жан-Марк закусил губу, но вскоре ответил:

— Вы же видели ее квартиру! На стенах сплошь шедевры. Она не могла снять Ренуара или Сислея, чтобы повесить меня.

— Это было бы неплохим поощрением. А наверху, у вас? Там ведь были голые стены! Она могла там повесить ваши лучшие работы? Или по крайней мере расставить их на мольбертах?

— Она никогда этого не делала, — прошептал Жан-Марк.

— Даже на мольбертах? Место на стене — это уже к чему-то обязывает, но на мольберте… — Жан-Марк молчал. — А на полу, возле стены, вы не могли их поставить, хотя бы где-нибудь в углу чердака, чтобы не тащить все к господину Беда? Он засунул ваши полотна на антресоли. Жалуется, что они занимают много места.

Жан-Марк поднес руку ко лбу. На его лице было написано отчаяние.

Пикар ударил кулаком по столу.

— Слушай, Берже, хватит крутить. Две потайные комнаты использовались для фабрикования фальсификатов. Твои собственные картины — предлог, алиби, не больше. И не клянись, что ты все сжег! Где фальшивки? Запомни: завтра все эксперты Парижа приступят к изучению коллекции мадемуазель Сарразен. Если они не найдут ни одного фальсификата, значит, вы с «невестой» спрятали их в другом месте! Где? Ты скажешь или нет? Так или иначе, ты будешь осужден за фальсификацию. Завтра в Нейи будут не только эксперты, но и репортеры из всех газет мира. Кто-нибудь да пронюхает, куда ты сплавил своих поддельных Ван Гогов!

Жан-Марк начал всхлипывать.

— Я не спалил все копии, потому что Югетта сказала: «Можешь спокойно ехать в Лион, я ими займусь…»

Пикар твердо гнул свою линию.

— А это поле брани? — спросил он. — Растоптанные тюбики? Сломанная палитра? Разодранные полотна? Это не твои делишки?

— Нет! Клянусь вам!

Пикар взглянул на Бело, который только пожал плечами, и обратился к Трюфло:

— Пусть этот милый юноша будет где-нибудь поблизости, вскоре я с ним встречусь. «Простите за все!» — бросил он в сторону Жан-Марка. — Оказывается, все — это не все!