Кошачий глаз

1

За всю ночь в поезде бабушка ни на минуту не заснула, хотя все время притворялась спящей, чтобы не встречаться глазами с господином Шенелоном, чей взгляд при свете ночника казался безумным. Несколько часов назад он без плаща и шляпы ворвался в квартиру на улице Дюмон, крича на весь дом: «Госпожа Берже! Госпожа Берже! Огюста убила эту женщину и сама отравилась!» На пороге за его спиной стоял комиссар Тевене, тот самый, который позволил ей увидеться с внуком и теперь счел своим долгом проводить на улицу Дюмон несчастного отца. «Не говорите так, господин Шенелон! — повторял он. — Слова этого несчастного ребенка не имеют значения! Скажите ему это, госпожа Берже, скажите!» Бедный Шенелон! До чего человек может дойти, как низко упасть! Человек с таким положением, важная птица! И что же? Кусал руки, никого и ничего не слушал, твердя без конца: «Моя жена этого не переживет!» Переживет. У нее брат — врач. Может, и грех так думать, но Эмилии от этой смерти полегчало. Оплакивая Огюсту, она сравнивала свое горе с еще большим горем мадам Шенелон.

Бабушка открыла глаза ровно настолько, чтобы убедиться, что ее спутник сидит по-прежнему неподвижно. После этого она снова погрузилась в свои мысли. «Госпожа Берже! Госпожа Берже! Пожалуйста, не оставляйте меня, поедемте вместе в Париж! Ведь это у Жан-Марка она просила прощения! Давайте вдвоем пойдем к нему!» — умолял ее господин Шенелон. Хорошо, если б Жан-Марка поскорей освободили. С другой стороны, этот Бело, может быть, прав, и преступник в самом деле захочет убить Жан-Марка? В какой среде он вращался? С кем связался? Зачем эти расчеты, эта записная книжка? В понедельник на улице Вобан ему велели опорожнить карманы. Отсутствие записной книжки должно было его сильно удивить. Он, вероятно, думает, что потерял ее. А это она, бабушка, вытащила у него блокнот, когда он упал в обморок. Из-за блокнота она, собственно, и пустилась в путешествие. Надо показать эту находку Бело. Таков ее долг. «Деньги хранятся у мадам Б.». Кто это — мадам Б.? Почему не мадемуазель С.? От кого он получал деньги? От этой миллионерши? Что же, это естественно. Жан-Марк — красивый юноша, и тридцатипятилетняя богачка вполне могла что-то ему давать. Кто же тогда мадам Б.? Посредница, поверенная или истинная дама сердца? Нет, судя по тому, что он говорил о предстоящей свадьбе, последнее исключается. Мадам Б. — это, может быть, банк! Он врет часто, не всегда неумело.

Мерно постукивали колеса поезда. Шенелон неотрывно смотрел перед собой. Она представила, как бы он отреагировал, если б она встала, закрыла ему глаза и вернулась на свое место. Последние часы ее мучила навязчивая мысль. Она боялась, что никогда от нее уже не избавится. Ее письмо Огюсте. «Надеюсь, тебе понравилось колечко, подаренное Жан-Марком…» Если бы господин Шенелон об этом знал!.. Может, тогда между Жан-Марком и мадемуазель Сарразен еще не было ничего серьезного, просто каприз, увлечение, которое не помешало бы ему потом вернуться к Огюсте. А может, он и не уходил. Нынешние молодые люди не отличаются щепетильностью, раньше тоже не отличались, но делали хорошую мину при плохой игре. Неужели письмо стало подлинной причиной трагедии! Нет, она не хочет в это верить! Зачем терзать себя пустыми домыслами?

Жан-Марк всех их презирает, даже ее. Но ее он хоть боится, она держит его в ежовых рукавицах, как всю семью! Он ведь такой же трус, как его отец и дядя! Только он трус-бунтарь, а они — трусы счастливые, послушные. На фронте они были отважны, у них есть награды. Но мать, шеф, фирма, шелкопрядильный комбинат Сен-Поликарп — это нечто совсем иное. Против этого они не восстанут. Им нравится подневольное положение, за кусочек сахара они готовы ползать на брюхе! Жан-Марк презирает ее именно за то, что она их вырастила такими. Неправда! Она сделала все, чтобы они были другими. Но ведь дети — не только ее произведение. Теперь вся ее надежда — на внуков. С Марией-Луизой все будет относительно просто. Но Жан-Марк — это нечто иное. Он любит получать кусочки сахара, но не умеет и не хочет быть благодарным. Да, она держит его в ежовых рукавицах, но по-другому, чем остальных. Пусть защищается, пусть огрызается. Талант дает ему на это право. А может быть, он заработал эти деньги? Картины можно дорого продать, если имеешь имя, а мадемуазель Сарразен была из тех, кто способен помочь обрести известность среди знатоков. Это она, бабушка, открыла в нем художника. По ее совету он и отправился в Париж.

— Не хотите ли бутерброд с колбасой или с анчоусом? — спросила она господина Шенелона в два часа ночи.

Как бегун на финише, он после долгих часов неподвижности вздохнул сначала глубоко, потом спокойней. Выражение его глаз не свидетельствовало о том, что он вернулся к действительности.

— Я хотел бы чего-нибудь сладкого, — произнес он наконец.

«И этот бедняга хочет кусочек сахара», — грустно подумала бабушка, положила на колени сумку и вынула из нее пирожок, испеченный Эмилией для Жан-Марка.

2

В четверг рано утром Блондель и Тюссен приехали на служебной машине за Жизелью и заодно дали указания Малькорну: в девять приедут Мальбранш и Бело, чтобы принять экспертов, в полдесятого прибудут люди, которым поручено «перетрясти» виллу. Они предварительно позвонили Жизели, и она ждала их, готовая к выходу.

— Прежде всего, вы могли бы дать мне выспаться! — сердито сказала она.

— Вы нам тоже, — ответил Блондель.

— Куда вы меня везете?

— К вам, моя прелесть.

— Ко мне? В Куломьер?

— К вам, на улицу Фондари. Если у вас нет ключа, обойдемся без него.

— По счастью, есть, — буркнула Жизель. — Все-то вы вынюхиваете, легавые!

— Нюх у нас действительно хороший.

— Мне нечего скрывать. Вы ничего не найдете. Вместо того чтобы мучить честную, невинную девушку, вы бы лучше искали убийцу мадемуазель.

— А может, он прячется у вас? — бросил Блондель.

Жизель покраснела, как свекла.

— И не совестно вам такое говорить?!

Она забилась в угол сиденья и не произнесла больше ни слова. Всем это было на руку. Тюссен и шофер беседовали о приближающейся Пасхе.

В старом доме на улице Фондари окна консьержки были еще задернуты шторами. Лестничная клетка блистала чистотой. Квартира Жизель находилась на четвертом этаже. Блондель включил свет. Две прибранные, уставленные массивной мебелью комнаты, окнами выходящие во двор. На полках — несколько книжек и множество безделушек. Впечатление было такое, что здесь долго никто не жил.

— Хорошо, — сказал Блондель, — приступим к работе.

— К какой работе? — спросила Жизель. — Вы же видите, тут нет вашего убийцы.

Блондель открыл дверцу самого большого шкафа. Тюссен заметил, что в глазах Жизели появился ужас. Блондель вынул из шкафа коробочку, почти новые перчатки и музыкальную шкатулочку, сделанную в виде миниатюрного ведерка с бутылкой шампанского.

— Все кончено! — простонала Жизель и рухнула в кресло.

— Вот именно, — сказал Блондель. — Само это сюда не пришло.

Он положил на стол перчатки и музыкальную шкатулку, чтобы открыть коробочку, в которой предполагал найти скромное колечко. Но там оказалось не скромное колечко, а кольцо с огромным бриллиантом, вспыхнувшим, как солнце.

— Какой большой бриллиант, не правда ли, мадемуазель? — сказал Тюссен.

Жизель подняла брови, уголки ее губ опустились.

— Это ничто в сравнении с тем, который она носила на пальце! Я… я в жизни ни у кого ничего не украла!

— В таком случае, вы положили хорошее начало, — заметил Блондель, закрывая коробочку и пряча ее в карман. — Я полагаю, и остальное — собственность мадемуазель Сарразен?

— Ох, да! — вздохнула Жизель. — Ее смерть так на меня подействовала, что я взяла эти вещи, сама не ведая, что творю. Посмотрите на перчатки! Они на два размера меньше, чем я ношу!

— Бог с ними, с перчатками, — сказал Блондель. — А вот из-за колечка вы вполне можете угодить в места не столь отдаленные.

— Что с отпечатками пальцев? — спросил Тюссен, желая осмотреть музыкальную шкатулку.

— Думаю, их там столько, что мы можем добавить свои, — ответил Блондель.

— Я вижу тут надпись: «Утка-Баламутка».

Тюссен покрутил ручку. Музыка полилась сначала несмело, потом смелее и снова зазвучала тихо, меланхолично. Жизель не выдержала и разрыдалась.

— Все эти чудные вещицы валялись на полу! В понедельник, когда господин Бело и другие господа из полиции занялись мадемуазель, я пошла наверх. Я хотела посмотреть, все ли на втором этаже в порядке, ну и заглянула в комнату мадемуазель… И нашла там это.

— Что? — спросил Блондель. — Музыкальную шкатулку?

— Нет, коробочку. Я плохо поступила. Мертвые — дело святое! Мне хотелось иметь что-нибудь на память о ней. — Она умоляюще поглядела на инспектора. — Я могу это отдать?

— Спросите об этом наше начальство. Может, вы и у предыдущих хозяев что-то брали на память? Позднее мы это проверим.

— Клянусь головой моей матери! — воскликнула Жизель. — Кроме нескольких полотенец…

— Я сказал — позднее. — Блондель сел и взял в руки музыкальную шкатулочку. — Теперь я хотел бы услышать побольше об этой вещице. Она находилась среди вещей, выброшенных из шкафа?

Тюссен заглянул через плечо Блонделя.

— Это реклама, — сказал он.

Блондель начал допрос.

— Мадемуазель Сарразен хранила это среди сувениров?

— Нет, господин инспектор, — поспешно ответила Жизель, давая понять, что сделает все, чтобы помочь правосудию. — Это лежало в другом месте. В воскресенье утром я принесла ей завтрак. Обычно она сразу просыпалась и смотрела на часы. Не встречала человека с более прочными привычками. Но в воскресенье она не могла проснуться…

— Она заболела?

— Нет. Думаю, она вернулась домой поздней ночью. Я уже спала. В субботу после ужина она отправилась куда-то в платье с огромным вырезом, а вернувшись, раздевалась наспех, кое-как. Все было разбросано: чулки, платье, комбинация, даже туфли я нашла под комодом! И это при ее аккуратности. Везде валялись всякие мелочи: коробочка с разноцветными шариками, серпантин…

— Она сказала вам, куда идет?

— Мадемуазель никогда не говорила.

— Она ушла одна?

— Да, господин инспектор. Уехала на своей маленькой машине.

— И вернулась одна?

— Могу сказать только, что утром она была одна, как всегда.

— А что стало с этой мишурой?

— Она велела мне все сжечь.

— Где?

— На кухне.

— Вы это сделали?

— Да. Только эту музыкальную шкатулочку я пожалела. Уж очень она хороша!

— Реклама ночного ресторана, — сказал Тюссен.

Блондель повернул ручку.

— У вас эксцентричный вкус, мадемуазель Жизель. — Она не поняла и опустила голову. — Возможно, в этом случае вас следует поблагодарить.

3

Хотя допрос на набережной Кэ-дез-Орфевр происходил в присутствии Бело, он не дал результатов. Молодые инспекторы уверяли, что это не единственная кража, но Жизель не вызвала у комиссара никакого интереса. Его заинтересовала музыкальная шкатулочка и субботний выход мадемуазель Сарразен. Он соединился с полицией нравов, а через четверть часа появился Вавассер. Он служил в полиции нравов много лет и специализировался на высшем обществе. У него были манеры дипломата.

— Вы хотели бы услышать об «Утке-Баламутке»? Нет ничего проще. Я был на открытии. Частным образом. Хозяин ресторана прислал в нашу контору два приглашения. Широкий жест, принимая во внимание цену ужина. Мы тянули жребий. Я выиграл и пошел в ресторан с одной моей знакомой. Ей там очень понравилось. Находится «Утка-Баламутка» на углу улиц де Мартир и Кондорсе.

— А почему у ресторана такое странное название? Там действительно собираются какие-то баламуты? Наркоманы? Что вы там увидели?

— Прекрасный спектакль! Гвоздем программы была Джина Герман. Это, я вам скажу, высокий класс! У моей жены есть все ее пластинки!

«Зато нет достаточно элегантного платья, чтобы появиться в таком ресторане!» — подумал Бело.

— Около часа ночи мы получили цветы, подарки, всякую праздничную мишуру, — продолжал Вавассер. — Танцевали под джаз-оркестр из Лондона. Посетители — люди из высшего общества.

— Кому принадлежит ресторан?

— Торговой компании. Во главе ее стоит некий Мерсье. У него и до этого были рестораны, все роскошные и дорогие, никакими баламутами не посещаемые. В субботу собрался цвет Парижа: кинозвезды, художники, светские львы, два члена академии.

— А эту особу вы видели? — спросил Бело, подкладывая Вавассеру фотографию Югетты Сарразен.

— А что! Это неглупо — показать фото женщины в купальном костюме, чтобы узнать, видел ли ее человек, практически голую. Ох, простите, господин комиссар! — Вавассер слегка смутился. — Я ее не знаю, но видел. А кто это, если не секрет?

— Югетта Сарразен, убитая на другой день у себя дома в Нейи.

— Рука в чемоданчике? — воскликнул Вавассер. — Я не узнал ее на фотографиях, помещенных в газетах! Она пришла одна, сразу после нас, и села за оставленный ей столик, на котором стоял только один прибор. Это обращает внимание. Моя знакомая залюбовалась ею. Разные люди с ней здоровались. Потом она подсела к большому столу, за которым собралось многочисленное общество. Мерсье занимался ею, но не больше, чем другими. Она много пила и производила впечатление слегка взволнованной. Мы ушли раньше ее.

— Надо иметь какие-то отношения с хозяином, чтобы позволить себе заказывать столик на одного в ресторане такой категории. — Бело взглянул на часы. — Мне пора ехать на вокзал встречать отца той девочки, которая вчера покончила с собой.

— Я читал об этом, — сказал Вавассер.

— Симон проводит его в госпиталь Кошен, а я… В котором часу закрывается этот ресторан?

— В семь утра. Мерсье остается несколько дольше, чтобы проверить счета и отдать персоналу распоряжения. Я думаю, у него наверху есть небольшая квартирка.

— Он холост?

— Да.

— Вероятно, мне придется заскочить туда до прихода экспертов на улицу де ла Ферм.

— К сожалению, без меня, — сказал Вавассер.

— Не о чем жалеть. Я бреду на ощупь, — ответил Бело.

4

Бело напряженно вглядывался в толпу на перроне. Толпа была большая, а господин Шенелон — низенький.

— Вон тот, весь в черном, — это он, — сказал Бело Симону.

— О, господин Бело, — простирая к нему руки, воскликнул Шенелон. Можно было подумать, что он встретил лучшего друга после двадцатилетней разлуки. — Вы сами потрудились приехать! Скажите, скажите, ведь это невозможно, чтобы в моей семье был убийца? Чтобы моя дочь убила? Разве что на нее нашло какое-то затмение…

Люди замедляли шаг и посматривали на них с любопытством.

— Конечно, — убежденно сказал Бело. — Естественно. Это большое несчастье, но только несчастье!

— Добрый день, господин комиссар!

Бело оглянулся.

— Госпожа Берже!

Он был искренне изумлен. После письма Огюсте!.. Только бы Шенелон не нашел его в бумагах своей дочери. Нет, ведь она его сожгла. Симон, вероятно, подумал о том же. Надо его представить. Он, однако, не успел, потому что бабушка спросила:

— Где Жан-Марк? Вы еще держите его под замком, как бесценное сокровище?

Вот упрямая чертовка! Так пусть получает!..

— Жан-Марк арестован по обвинению в фальсификации картин, — сказал он и быстро повернулся к господину Шенелону. — Это инспектор Ривьер, я отдаю его в ваше распоряжение. Он проводит вас… — Вдруг, в первый раз в жизни, он ощутил потребность выйти за рамки служебных отношений.

— Симон Ривьер — мой крестник, я отношусь к нему, как к сыну. Он немного знал вашу дочь и восхищался ею, — сказал он.

Шенелон всхлипнул. Бело взял его под руку. Бабушка шла за ними, рядом с Симоном. Она выдержала удар, считая, что этого требуют обстоятельства. Как только уедут эти двое, она рассчитается с ним за хамство. Бабушка долго приглядывалась к своему спутнику и наконец спросила:

— Вы виделись с Огюстой в связи с этим делом?

— Да.

— А скажите, не ваши ли полицейские в «деликатной» манере подтолкнули ее к роковому шагу?

«Только бы не покраснеть, — подумал Симон. — Она подумает, что это от стыда». Он, однако, покраснел. Бабушка подумала, что это от злости, и порадовалась, что месть ей удалась. А покраснел Симон именно от стыда.

— Вы хотите сопровождать господина Шенелона? — спросил он.

— Нет, он уже и так под надежной опекой.

— Простите, что я не еду с вами, — обратился Бело к Шенелону, — но сегодня утром у меня нет ни минуты свободной. Может быть, мы встретимся во второй половине дня, где и когда вы захотите?

— Нет, нет, где и когда вы захотите, — сказал Шенелон. — Вы не должны терять ни минуты, начинайте поиски убийцы, который стал причиной смерти и моей дочери. От меня вы, к сожалению, ничего не узнаете.

Шенелон и Симон сели в машину. Бело стоял рядом с бабушкой.

«Смываюсь», — подумал он.

— А от меня — напротив, — неожиданно произнесла бабушка.

— Что «напротив»?

— От меня вы кое-что узнаете. Поэтому-то, собственно, я и приехала в Париж, — заявила бабушка и, бросив на него холодный взгляд, добавила: — Фредерик.

На лице Бело не дрогнул ни один мускул, но полностью безразличным он притвориться не смог.

— У меня только пять минут, — сказал он.

— Этого достаточно.

— Попросим приюта в привокзальном участке.

Их любезно приняли и оставили одних. Бабушка вынула из сумки блокнот и открыла на нужной странице.

— Расчеты моего внука.

Бело взглянул на конечную сумму.

— Черт побери! — воскликнул он. — А кто такая мадам Б.?

— Именно об этом я хотела вас спросить, — спокойно ответила бабушка.

— Вероятно, это кто-то живущий в Париже, кому можно отдать любую сумму без расписки и без посредников. Вы не знаете кого-либо, чья фамилия начиналась бы с Б?

— Никого, кроме вас.

Бело не выдержал и улыбнулся. Бабушка ответила ему тем же.

— Мы спросим его об этом. Он все время выкручивается, врет, но, видя, что нам кое-что известно, быстро сдает позиции.

— Он удивится, увидев этот блокнот в ваших руках. Скажите, что получили его от меня. Что я сама вам его дала.

— Он не сочтет это предательством?

— Расскажите мне историю с фальсификацией картин.

— Вам вряд ли будет приятно это слушать.

Бабушка ничего не ответила. Пока Бело рассказывал, ее лицо оставалось совершенно невозмутимым. После бессонной ночи в поезде она выглядела так же свежо, как после утреннего душа в собственном доме.

— Думаю, первые суммы, почти одинаковые, — это его месячный заработок у Пижона. Зато остальные, громадные, — это королевское вознаграждение за его копии с подписями, — закончил Бело.

— А все-таки до чего он способный, этот малец, — заметила бабушка. — Передайте ему это от меня. Лучше бы он, конечно, рисовал картины, которые имели бы его собственную подпись… Но все-таки я счастлива, что он получил деньги не за… Вы меня понимаете.

— Я очень хорошо вас понимаю, — почтительно ответил Бело.

— Ненавижу мужчин, которые торгуют своими прелестями. — На лице бабушки появилась гримаса отвращения.

— Не беспокойтесь, я ему это скажу.