Кошачья свара. Мадрид, 1936

Глава 19

Не вернувшись в гостиницу и не предупредив о своем визите, Энтони Уайтлендс быстрым шагом направился в сторону особняка на Кастильском бульваре и позвонил в дверь. Когда ее открыл дворецкий, Энтони не стал извиняться за несвоевременный визит и не пытался скрыть волнение.

- Мне срочно нужно повидаться с герцогом, - сказал он.

Дворецкий отреагировал с язвительностью Сенеки.

- Его светлость непременно принял бы вас, будь он дома, - ответил он, - но его здесь нет, так что вряд ли. Его светлость ушел с самого раннего утра и не сказал, когда вернется. Герцогиня дома, но не принимает до двенадцати. Если желаете, я доложу сеньорито Гильермо.

Это разочарование остудило пыл Энтони, и к нему вернулась прежняя отстраненность.

- Нет, с сеньорито Гильермо я разговаривать не хочу, - сухо ответил он, давая понять, что не возится с детьми. - А сеньорита Пакита?

Дворецкий ответил с ухмылкой человека, который хотя и был ниже рангом, но оставался хозяином положения.

- Я посмотрю, - сказал он, сделав шаг в сторону, чтобы пропустить англичанина, и придав лицу смиренное выражение, готовящее почву для вежливого прощания.

Энтони снова оказался в одиночестве в просторной приемной перед копией "Смерти Актеона". Эта жестокая и спутанная сцена, изображающая спонтанное и необратимое деяние, его и восхищала, и отталкивала. Тициан написал эту картину по заказу испанской короны, но по неизвестным Энтони причинам это произведение так и не попало в руки законного владельца. Возможно, Филипп II всё обдумал и посчитал картину неприемлемой.

Несмотря на клише о взрывном испанском характере, в испанской живописи нет места ни злости, ни мстительности. Веласкес никогда бы не нарисовал ничего подобного. Его мир состоял из будничных дел и был полон смутной меланхолии, он со спокойствием и сдержанностью принимал неминуемый провал всех мирских иллюзий. Англичанин не переставал удивляться, каким образом эта копия Тициана могла закончить путь в строгом и роскошном доме герцога де ла Игуалады, хотя престижность подписи и прошедшие века, должно быть, оправдывали этот выбор. Энтони видел вещи и похуже - ужасные сцены отсечения голов, украшавшие салоны, где стояли уютные диванчики, где танцевали и болтали, и всё лишь потому, что эти картины приобрели по высокой цене или унаследовали от знаменитого предка, а теперь они являлись только очередной демонстрацией богатства и происхождения.

Энтони не одобрял такого извращения самого понятия искусство. Для него содержание картины много значило, и цель, с которой ее написал художник, оставалась в силе и по прошествии столетий, не говоря уже о том, что именно дух картины, когда речь шла о настоящем произведении искусства, имел большее значение, чем всё остальное - техника, историческая ценность или денежная стоимость.

Погруженный в эти размышления, он приблизился к картине и провел по ней пальцами, а потом отошел на несколько шагов и со слабой улыбкой осмотрел эту впечатляющую сцену из центра приемной. Ах, мысленно воскликнул он, старая история об охотнике, на которого ведут охоту.

- Что вы там бормочите себе под нос, сеньор Уайтлендс? - раздался за его спиной голос Пакиты.

Энтони обернулся без спешки и смущения.

- Простите, - сказал он, - не слышал, как вы вошли. Я рассматривал эту картину.

- Это всего лишь копия.

- Знаю, но это не имеет значения. Репродукция хорошая, тот, кто ее сделал, сумел уловить сущность оригинала и даже больше, сохранить его таинственность. Я задаюсь вопросом, где ее скопировали и как она сюда попала. Возможно, вы знаете.

- Нет, - ответила она, махнув рукой за спину, словно бы указывая на долгий путь из прошлого. - Думаю, она из семейной коллекции. Хулиан сказал, что вы хотели меня видеть.

- Так и есть, - ответил англичанин, внезапно смутившись. - В отсутствие вашего отца вы - наиболее подходящий человек. Смотрите, я прочитал в газете..., ну, вы знаете, пожары... Этот особняк не соответствует условиям... Беспорядки растут.

- Да, я поняла, к чему вы клоните: этот дом может подвергнуться нападению подобного сброда, и в этом случае вас беспокоит судьба картины, а не наша.

- Сеньорита Пакита, - возразил Энтони с болью в голосе, - это не лучший момент для светских игр. Вы отлично знаете, что меня беспокоит. И даже скажу вам больше, не дает мне покоя. Мне кажется недостойным с вашей стороны бередить мою рану. Я говорил с практической точки зрения: в случае пожара люди могут спастись относительно легко, тогда как полотно сгорит безвозвратно в считанные секунды. Я убежден, что вы знаете ценность этой картины и понимаете и разделяете мое беспокойство.

Пакита положила руку ему на плечо, серьезно взглянула в глаза и немедленно убрала руку.

- Простите меня, Энтони, мне не стоило так подшучивать над вами. Я уже говорила вам в первый день, что у всех нас нервы напряжены до предела, и это делает нас невнимательными. Что касается этой чертовой картины, то я не возражаю против того, чтобы увидеть, как она превращается в пепел. Я говорила вам это на днях и повторяю сегодня: настоящая она или поддельная, оставьте эту картину в покое. И прекратите страдать по ней: она в надежном месте. Вы можете спокойно уйти.

- Я могу увидеть ее еще раз?

- Вы упрямее, чем мул. Хорошо, я провожу вас в подвал. Пойду поищу ключи и что-нибудь теплое: в подвале лютый холод. Ждите меня здесь и никому ничего не говорите. Слуги не знают, что находится там, внизу, и не должны знать.

Серьезность слов не соответствовала ее настроению, которое казалось скорее насмешливым, чем взволнованным. Она вышла из приемной с легкостью подростка, и Энтони пробормотал сам себе: какая она молодая и прелестная! Ей не стоило впутываться в эту историю. И всё же она в нее ввязалась, и я тоже.

Пакита вернулась тотчас же. Убедившись, что их никто не видит, они пересекли коридор, в дальней части которого, под лестницей, ведущей на верхний этаж особняка, оказалась низенькая дверь. Пакита выбрала из связки большой черный ключ и заметила, вставляя его в замочную скважину:

- Этот ключ всегда напоминает мне сказку о Синей Бороде. В Англии ее знают?

- Да, конечно, только мы его зовем Bluebeard, - отозвался он, оценивая тем временем на глаз толщину двери.

За дверью начиналась лестница, спускающаяся в подвал. Пакита повернула выключатель. Когда они ступили внутрь и Пакита закрыла дверь за спиной, их словно укутала полутьма. Единственный свет проистекал от голой лампочки, подвешенной к потолку подвала. Поток холодного воздуха из подвала приносил запах пыли и нафталина. Энтони снова надел пальто, которое держал в руках. Пока они медленно спускались по узкой лестнице, Пакита рассказывала:

- Подвал - часть первоначальной конструкции здания. Его сделали, чтобы служил не винным погребом, а жилищем для слуг. По этой причине он защищен от влажности и затопления. Также здесь нет ни крыс, ни вредных насекомых. В противном случае, мы не использовали бы его для хранения мебели. Тем не менее, картина всегда находилась в другом месте. Мы перенесли ее сюда совсем недавно.

Тем временем они оказались в просторном помещении, битком забитом мебелью. Накрытая покрывалом картина стояла на том же месте.

- Кто ее перенес? - спросил Энтони. - Она, должно быть, тяжелая.

- Не знаю. Слуги моего отца, думаю, с должными предосторожностями и не видя, что они переносили: картина была упакована. Уже здесь, в подвале, мы с отцом ее распаковали и накрыли покрывалом. Ее видели только мы, а теперь еще вы.

- Помогите мне поднять покрывало, - попросил он. - Ни за что на свете я не хотел бы повредить полотно.

Вместе они скинули покрывало. Энтони не произнес ни слова и не выказал никаких эмоций. Он только пристально рассматривал картину, приподняв брови, прищурив глаза и сжав губы. В могильной тишине подвала было слышно его глубокое и равномерное дыхание. Пакита разглядывала его и не могла устоять перед магнетизмом, идущим от человека, когда он, забыв обо всём вокруг, направляет всю свою энергию на предмет, который знает, ценит и уважает. Они стояли так довольно долго. В конце концов, англичанин словно бы очнулся ото сна, улыбнулся и небрежно произнес:

- Состояние хорошее. Ни полотно, ни рисунок не получили непоправимых повреждений. Ничего такого, что не могла бы поправить осторожная реставрация. Это великолепная работа, действительно превосходная.

- Вы по-прежнему думаете, что это оригинал?

- Да. Как случилось, что в вашей семье оказалась столь важная работа? Если вы знаете.

- Не всё. Как я уже сказала вам в первый день, у меня нет особого интереса к живописи. Должно быть, она досталась нам по наследству от какой-либо боковой ветви семьи. Как и любая знатная семья, мы обладаем родственными связями со всей испанской аристократией. Наше генеалогическое древо - сущая неразбериха. Это объясняет многое из нашего наследия и большинство наших недугов.

- И каковы ваши недуги?

- Обычные: эгоизм, апатия, высокомерие и недостаток здравого смысла.

- Боже... Кто еще знает о существовании этой работы?

- Никто. Каким бы странным это ни казалось, но на протяжении нескольких поколений существование картины хранилось в секрете. Определенно, из-за ее темы. В дополнение к тому, что я уже сказала, мы еще скромные и святоши.

- Но она была внесена в записи, - проронил Энтони.

- Да, ее первые перемещения должны быть описаны. Последовательное наследование должно было проходить тайно, без официальных объявлений, по очевидным причинам. Если эти документы существуют, то находятся в каком-либо архиве на чердаке какого-нибудь дома, бог знает, какого именно. Со временем их могут обнаружить, но я сомневаюсь, что они увидят свет именно тогда, когда нужно. Сейчас, к несчастью, мы полагаемся лишь на ваши догадки. Вам не холодно?

- Да, довольно холодно. Но мне нужно время. Вы могли бы оставить меня одного?

- Не может быть и речи. Почему вы не говорите, о чем думаете?

- Я расскажу вам это с огромным удовольствием, когда мы выйдем отсюда. Я очень благодарен вам за то, что вы позволили мне ее увидеть и посвятили мне свое время.

- Не благодарите, - возразила девушка. - Я тоже попрошу вас об услуге.

- Вы можете на меня рассчитывать, если это в моих силах, конечно, - отозвался Энтони. - И разъясните одно мое сомнение. Какой-нибудь из ваших предков занимал важную должность в Италии?

- Однажды я слышала, что один из предков по отцовской линии был кардиналом. Вам это поможет?

- Думаю, да. Накроем картину.

Они вновь укутали полотно покрывалом. Когда они уже собирались уходить, лампочка на потолке начала мигать и погасла, оставив их в полнейшей тьме.

- Вот ведь дрянь! - хладнокровно произнесла Пакита. - Расплавилась лампочка. Или началась еще одна проклятая забастовка. Могут пройти часы, прежде чем вернется свет; если мы не выйдем отсюда, подхватим воспаление легких. Не двигайтесь, можете ушибиться. Дайте мне руку и попытаемся дойти до двери в сад. Я знаю подвал лучше вас.

Англичанин легко нашел руку девушки. Рука была холодная, и он с силой ее сжал.

- Вы не боитесь темноты? - спросил он.

- Как и все остальные, - ее голос был твердым. - К тому же я не одна.

Они продвигались как можно медленнее, осторожно переступая ногами. В темноте холод стал еще более лютым, а время, казалось, остановилось.

- На ощупь все кажется более далеким, - произнесла Пакита.

- Идите осторожно, не сбейтесь с пути, а то мы окажемся в каком-нибудь шкафу.

- Это вас стоило бы туда поместить, за глупость, - ответила она.

Вскоре они добрались до двери, связывавшей подвал с садом. Освободив руку и повозившись немного с ключами, Пакита открыла ее. Их глаза привыкли к темноте и поэтому внезапный свет их ослепил. Пакита закуталась в шаль, высунула голову и убедилась, что снаружи никого нет. Энтони вспомнил, что двумя днями ранее она обнимала его в этом же самом месте. Поддавшись порыву, он обнял ее. Пакита не сопротивлялась, но отвернулась и сказала:

- Не привыкайте к этому.

Они отстранились и скрытно пересекли сад. Перед железной дверью Пакита обронила:

- Прямо за вами, в Серрано, есть одно кафе, которое называется "Мичиган". Ждите меня там. Я присоединюсь к вам через минуту.