Кошачья свара. Мадрид, 1936

Глава 28

На другом конце огромной пропасти, которая отделяла простой народ - а именно, городской пролетариат, естественного врага аристократии, - над старинными аристократическими манерами главенствовала философия приспособления, которая не была ни более глубокомысленной, ни более сложной, но настолько же результативной, как грубая этика, правящая на другой стороне. Столь очевидное благодаря обстоятельствам своего появления, это неотвратимое рабство значило больше, чем благородство, оно мешало аристократии размышлять о собственном поведении, о себе самой и о мире, если это не было одним и тем же.

Но если бы она и могла размышлять, то всё равно не смогла бы изменить ни усвоенные убеждения, ни образ жизни. Ей приходилось самоотверженно приносить в жертву свои лучшие качества на алтарь иррациональности, консервативности и инертности, которые возвели ее в нынешний статус и позволяли его сохранять, а также с железной дисциплиной развивать недостатки, укрепляющие текущее положение, в той степени, в которой это позволяла ситуация. Неукротимая за неимением господина и своенравная без права выбора, безответственность, управлявшая ее действиями, заставляла ее жить, погруженной в бездну нерешительности: ее инициативы ни к чему не приводили, мысли неизбежно становились легковесными, а страсти, освобожденные от последствий, свелись к порокам.

Дон Альваро дель Валье, герцог де ла Игуалада, маркиз де Оран де Вальдивия и Саравака и испанский гранд, ощущал на своих плечах это тягостное наследие, поставившее его лицом к лицу с исторической дилеммой. Так как он не нуждался ни в уме, ни в воображении, ни в отваге и обладал кое-каким здравым смысла, он плел интриги и строил козни, но в конечном счете определенность его социального статуса ставила его на место и вынуждала усмирять в себе дурня, который полностью потерял контакт со временем и реальностью.

С этим чувством он смотрел в окно своего кабинета, и сад, словно пытаясь утешить его в этом несчастье, показывал ему нежные почки на ветвях. Не отводя глаз от окна, герцог пробормотал:

- То, о чем вы меня просите, идет вразрез с моей совестью.

Трое мужчин, стоявших за его спиной, встретили это заявление молчанием. словно зная заранее всю тщетность своей миссии, один из троих решил не отвечать. Другой с ожиданием посмотрел на того, кто до этого момента играл ведущую роль. Тот произнес понимающим тоном, который использовал с самого начала встречи:

- Иногда родина требует и не таких жертв, Альваро.

Говорящему было примерно лет пятьдесят, это был высокий человек благородной внешности, с грубыми, но интеллигентными чертами лица. Проницательный взгляд и очки в металлической оправе придавали ему вид человека умного, и, в определенной степени, он таким и был. Военный по профессии, когда республиканское правительство отправило его в отставку без видимой причины, он зарабатывал на жизнь публикацией статей в различных газетах и изданием руководства по игре в шахматы, которое заслужило высокую оценку среди сведущих и поддержку среди любителей.

Затем он был восстановлен в должности и принял на себя важные обязанности в Испании и подопечных территориях. Хоть он и не участвовал в прошлом в мятежах, но всё равно не пользовался доверием президента, который отправил его в Памплону, чтобы держать подальше от Мадрида. Они с герцогом де ла Игуалада были старыми друзьями, и потому обсуждали свои политические разногласия с горячностью и взаимным уважением. Именно он несколько дней назад позвонил герцогу из Памплоны с вопросом, правдивы ли дошедшие до него слухи. Удивленный, герцог ограничился пересказом официальной версии.

- Я пытаюсь продать кое-какое имущество, чтобы обеспечить безопасность семьи.

- А вот я слышал совсем иное, мой дорогой Альварито.

После этой краткой беседы герцог подумал, что, быть может, во избежание конфликта, равно нежелательного для обеих сторон, ему стоило бы повременить с продажей картины, к великому разочарованию Энтони Уайтлендса. А теперь генерал на всех парусах примчался в Мадрид и заявился к опечаленному герцогу в компании двух других генералов, чтобы вправить ему мозги и призвать к порядку. Герцог решил сдаться без боя.

Опасаясь, что он снова заупрямится, другой генерал решил повторить их требование в более суровых выражениях.

- Что должно быть сделано, то будет сделано. И точка.

С самого начала встречи, этот генерал держался отчужденно, сухо. Его нервозность не укрылась от пристальных взглядов, а в раздраженном голосе слышалась неясная угроза. Несмотря на это, когда настала необходимость, никто не действовал с таким же хладнокровием. Он приехал в Мадрид, как и остальные, чтобы принять участие во встрече генералов; он проделал для этого долгий путь, потому как совсем недавно правительство под руководством Асаньи отправило его на Канарские острова.

Позднее, в ходе встречи, он не сказал почти ни слова, а когда вмешивался, делал это, только чтобы охладить пыл, посоветовать вести себя осмотрительно, поставить под сомнение возможность перехода от слов к действиям. Он был самым молодым из присутствующих и меньше всех походил на военного. Низенький, толстенький, с зарождающейся плешивостью, с обвисшим лицом и высоким голосом. Он не курил, не пил, не играл в карты и не был падок на женщин.

Тот факт, что вдобавок ко всему он пользовался безграничным уважением в армии и вне ее, многое говорил о его профессиональных качествах. Асанья всегда рассчитывал на него из-за сверхъестественных организаторских способностей, а также будучи уверен, что, несмотря на глубокий консерватизм, исключительное чувство долга не позволит ему пойти против Республики. До сегодняшнего дня так и было: много раз генералу предлагали присоединиться к планам мятежников, и он всегда от них отказывался или, по меньшей мере, не давал согласия в явной форме. Его осмотрительность, контрастирующая с храбростью и решительностью в сражениях, в такой же степени выводила из себя его собратьев по оружию, в какой же была им необходима. Все соглашались, что на него можно полагаться; проблема заключалась в том, что никто не знал, можно ли в действительности на него рассчитывать и до какой степени.

Как бы то ни было, все пытались и до последнего продолжали пытаться привлечь его на свою сторону. Вплоть до фалангистов, которые питали отвращение к его заурядному внешнему виду и очевидному отсутствию идеалов, но направляли через доверенных лиц свои предложения, с неутешительными результатами: фалангистам он не ответил и тут же рассорился с посредником из-за того, что тот лез не в свои дела. Он не слушал предложений и не выдвигал их. Он отдавал приказы, выполнял полученные приказы и заявлял, что всё остальное вне его компетенции. На тот случай, если он поменяет мнение, его отправили в наиболее отдаленное и спокойное место на карте взбудораженной Испании. Генерал выразил согласие и даже радость, но возможно, в глубине души он уже вынес приговор тем, кто пытался исключить его из политической жизни.

Первый генерал попытался немного смягчить сказанное.

- Дело не только в деньгах, Альварито, сколько в общественном признании наших действий, в случае, если они произойдут... Ты - видный человек.

Услышав эти изысканные проявления любезности, третий генерал, развалившийся на диване, испустил язвительный смешок. С изысканными манерами и опрятным внешним видом, он представлял противоположность своего кругленького коллеги: темпераментный бунтарь, кутила, с острым умом. Старше двух других, о которых он не был высокого мнения, этот генерал также сделал карьеру в Африке, но подготовку получил на кровопролитной войне на Кубе. Он считал инфантильным, если не сказать по-женски, рассчитывать стоимость какой-либо акции в терминах затрат и потерь. Чтобы он был занят и доволен, предыдущее правительство назначило его главным инспектором карабинеров, что означало хорошо оплачиваемую и не слишком сложную работу, выполняя которую он ездил по всей Испании, что, вкупе с его легким характером кутилы, превращало его в идеального связного между разбросанными военными.

Сейчас же все трое тайно встретились в Мадриде с другими генералами, чтобы принять решение, а затем согласно ему скоординировать действия и назначить даты. Но встреча лишь выявила их разногласия. Почти все согласились с необходимостью вооруженного вмешательства, которое положило бы конец господствующему хаосу, помешало бы распаду испанского государства и предотвратило красную революцию, задуманную Москвой. Но начиная с этого пункта мнения разделились. Многие были сторонниками того, чтобы не ждать дальше; чем дольше откладывать неизбежное восстание, тем лучше подготовятся враги. Меньшинство считало это слишком опрометчивым шагом. На всех давили воспоминания о генерале Санхурхо, который за пару лет до этого поднял мятеж и до сих пор жил изгнанником в Португалии.

Устроить государственный переворот не так-то просто. Во-первых, нельзя рассчитывать на полное единство армии: некоторые генералы - убежденные республиканцы, другие ими не являются, но их понятия о чести не позволяют восставать против законно избранного правительства. Многие офицеры и сержанты, руководящие на местах, - левые или сочувствуют левым организациям. Наконец, нельзя слепо рассчитывать ни на послушание войск, ни на способности кучки новобранцев без боевого опыта.

Генералы из Африки нашли простое решение этих проблем: государственный переворот устроит Легион, а если этого будет недостаточно, то из Марокко подтянутся регулярные войска: арабы всегда лояльны и будут рады устроить колониальную войну наоборот. Однако эти ресурсы не разрешили самый серьезный аспект проблемы.

Частые военные перевороты в XIX веке стали чем-то привычным для сельской, если не сказать феодальной Испании, с ее обособленным, невежественным и безразличным к политике населением. Сейчас всё было по-другому. Если переворот натолкнется на вооруженное сопротивление и начнется настоящая гражданская война, опытные и единые войска, без сомнения, одержат победу в открытых сражениях, но не смогут контролировать города и индустриальные центры, в особенности, а всё к тому и шло, если жандармерия и полиция не поддержат мятеж.

В этом случае придется прибегнуть к помощи беспорядочных крайне правых группировок, они многочисленны, имеют опыт уличных схваток и жаждут начать действовать. Но недостатки такого метода очевидны: не имея военной структуры, члены этих группировок подчиняются собственным вождям и больше никому. Один из присутствующих генералов вел переговоры с наваррскими традиционалистами и был научен горьким опытом. Взамен на сотрудничество они попросили слишком много: кое- что разумное, а кое-что - немыслимое, и вдобавок с таким трудом добытые соглашения немногого стоили из-за непрекращающихся разногласий внутри самой группировки. В конце концов он пришел к выводу, что несмотря схожие цели, в этих полувоенных организациях слишком много идеологии и мало дисциплины, они являются полной противоположностью армии. Тем не менее, он добился заключения предварительного соглашения с наваррцами.

Отношения с Фалангой были гораздо сложнее. Ни один из присутствующих военных не чувствовал ни малейшего уважения ни к самой партии, ни к ее лидеру, из уст которого беспрестанно срывались оскорбления в адрес прославленных генералов за то, что в свое время они не поддержали диктатуру Примо де Риверы. Хосе-Антонио считал армию виновной в действиях или бездействии, которые привели к краху его отца, и без всякого стеснения выказывал свою досаду словом и делом: несколько лет назад один из присутствующих генералов получил по этой причине пощечину в публичном месте, в присутствии свидетелей. Нападавшего изгнали из армии, но пострадавшего до сих пор снедала обида.

Не имея личных мотивов для антипатии, двое других генералов рассматривали Хосе-Антонио Примо де Риверу как бесполезного человека, чья бездарность превратила группку маменькиных сынков и любителей поэзии в неконтролируемую вооруженную банду. Поскольку фалангисты не имели денег и поддержки общества, если генералы решат вывести их на улицы, то придется снабдить их оружием, что будет напрасной тратой ресурсов и связано с определенным риском, потому что никому не приходило в голову, что исполнив свою функцию, эти отряды будут готовы разоружиться. По этой, а также некоторым другим причинам три генерала и находились сейчас в кабинете дона Альваро дель Валье, герцога де ла Игуалады, пытаясь втянуть его во всё это помпезными фразами, угодливой лестью и завуалированным нажимом.

Герцог колебался между совестью и расчетом. После того, как они столько времени ходили вокруг да около, не хватало только столкнуть лбами враждующие стороны.

- Я простой человек, Эмилио, - произнес его друг несколько жалобным тоном, стараясь оттянуть время. - Из сельской местности, так сказать. В политике для меня на первом месте - уважение к традициям, любовь к Испании и забота о моем народе.

- И это делает тебе честь, Альваро, но обстоятельства требуют большего. Требуют от всех нас и от тебя в особенности, у тебя есть имя и положение. Твои дворянские титулы уже много веков значатся в Готском альманахе [23].

Впечатленный пышностью речей, но шокированный тем, что бригадный генерал пытается подольститься к штатскому, сидящий на диване генерал поднял брови и цокнул языком. Он не понимал, зачем его товарищ без нужды унижается: теперь и на этом поле всё изменилось: стоя перед лицом угрозы со стороны фашистских стран, Англия и Франция озабоченно следили за событиями в Испании и могли в любое время вмешаться в них прямо или косвенно. Осуждение Лигой Наций пагубно сказалось бы на будущем государства, где произошел государственный переворот. Жизненно важно было подчеркнуть консервативный характер участников переворота, оборвать все связующие нити с экспансионистской политикой Германии и Италии, четко объявить, что ими движет лишь желание восстановить порядок. Получить поддержку самых уважаемых семей и духовенства - это не просто церемониальный жест, а стратегический маневр, чтобы предотвратить сражение.

Но ход опытного шахматиста не сработал. Герцог снова посмотрел в окно: ветер трепал ветви деревьев, а на горизонте собрались темные тучи, в марте погода переменчива. Возможно, его грубоватый товарищ прав, подумал генерал, и в решающую минуту от дипломатии нет толку, в таком случае, придется прибегнуть к соответствующим крайним мерам и принять последствия. И в ожидании ответа он мысленно составлял расстрельные списки. Герцог молил Господа о чуде, которое вытащило бы его из трясины, хотя бы на время, и его молитвы возымели немедленный эффект.

Дверь кабинета резко распахнулась, и в комнату вихрем ворвалась герцогиня, в самый разгар встречи. Свою ошибку она осознала только когда ее уже поздно было исправлять. Несмотря на смущение, она отреагировала первой: попятилась к двери и пробормотала какие-то извинения, утонувшие в гомоне генералов. Герцог не преминул воспользоваться этим случаем.

- Что случилось, Маруха? Должно быть, что-то серьезное, раз ты вот так врываешься без стука. Как видишь, - добавил он, не дожидаясь объяснений, как будто они его и не интересовали, - у нас тут собрание. Эмилио ты уже знаешь. Эти господа... его сопровождают.

Он явно не собирался сообщать имена присутствующих, и давний друг семьи поцеловал руку герцогини. Что до остальных двоих, то один из них воспринял нарушение протокола выдержанным кивком головы, другой с привычной учтивостью подкрутил ус и хрипло произнес:

- Мы советовали вашему супругу отдать государственные дела в другие руки и посвятить себя выращиванию цветов в саду, чтобы одаривать ими вас, герцогиня.

Несообразительная и глуховатая герцогиня не поняла смысл этой чепухи, но почувствовала какую-то интригу и опасность, которые шли рука об руку, и бросила на мужа предупреждающий взгляд, Тот понял его правильно: делай, что говорят, и скажи им, чтобы отправлялись восвояси. Затем она произнесла, громко и с широкой улыбкой:

- Прости, Альваро. И вы тоже. Я не вовремя, по глупости и ненамеренно. Продолжайте, как будто меня не видели.

Она вышла, не попрощавшись и не спросив, не желают ли они чего-нибудь. У двери она сделала кокетливую гримаску, чтобы лишить свое присутствие какого-либо значения, и закрыла за собой дверь. Но ее вмешательство послужило катализатором, обезоружив двух генералов - Эмилио Молу и Гонсало Кейпо де Льяно. Невозмутимым оставался лишь погруженный в тяжелые раздумья Франсиско Франко.