Кошачья свара. Мадрид, 1936

Глава 27

Когда Энтони Уайтлендс вышел из отеля, в глаза ему бросились зеленые почки на ветвях деревьев. Бессмысленное раздражение поднялось в нем при виде этого хрупкого проявления весны: любая причина годилась для выражения тревоги, в которую его поверг разговор с Эдвином Гарриго, не столько из-за полученных оскорблений, сколько из-за очевидных прорех, произведенных аргументами старого хранителя в его убеждениях. Тем не менее, он находился в той точке, в которой уже не мог позволить себе слабости и, тем более, обдумывать возможность отступления. Если бы из-за страха совершить грандиозную ошибку он бросил это дело, что бы его ждало? Возвращение к неудовлетворенности в условиях ограниченных возможностей академической жизни, с ее тоскливыми задачами и грязными склоками. Как для продвижения вперед, так и для отступления требовалась одинаковая отвага.

Не говоря уже о страхе, что пронырливый Гарриго примет на себя риск, которого советовал ему избегать, и в итоге одержит победу. Потому как, тут незачем было себя обманывать, в нормальных обстоятельствах это Эдвин Гарриго, а не Энтони Уайтледс, стал бы специалистом, подходящим для экспертизы и оценки подлинности и стоимости картины такой важности. Только неспокойная политическая обстановка в Испании и, кроме того, старая вражда между напыщенным и недружелюбным Гарриго и изворотливым Педро Тичером, сделали возможным, что выбор пал на эксперта второго ряда. Как только Гарриго об этом узнал, то без единого сомнения отправился в Мадрид с намерением использовать свой авторитет и хитрость, чтобы отвоевать утраченное главенство. Но у него ничего не выйдет, мысленно поклялся Энтони.

С этой твердой целью и с объемистой сумкой, набитой едой из того же бакалейного магазина, где он побывал вчера, Энтони вступил в холл гостиницы и попросил ключ от номера.

- Я отдал его сеньорите, - сказал портье. - Она ждет вас наверху.

Энтони не обратил внимания на столь почтительный тон портье и слово "сеньорита", которым он назвал Тоньину, которая, очевидно, успела справиться с материнскими обязанностями и решила не оставлять Энтони слишком уж надолго. Однако, когда он постучал в дверь, держа в руках сверток, который то и дело выпадал у него из рук, перед ним предстала не кто иная, как Пакита дель Валье, маркиза де Корнелла.

- Добрый день, сеньор Уайтлендс, - сказала она, от души потешаясь над его удивлением. - Простите мою дерзость. Я хотела с вами поговорить, и мне показалось, что было бы не вполне уместно дожидаться вас в холле, на глазах у стольких людей. Портье был столь любезен, что одолжил мне ключ. Если я вызвала ваше недовольство - так и скажите, и я тут же уйду.

- Ни в коем случае, - чуть заикаясь, пробормотал англичанин. - Еще чего не хватало. Хотя я действительно не ожидал вас увидеть, - продолжал он, пристраивая на стол пакет с едой и вешая в шкаф свое пальто и фетровую шляпу. - Портье сказал, что кто-то пришел, но я не думал, что это вы...

Девушка встала напротив окна. Яркий свет весеннего дня прочертил ее профиль и сверкал на волнистых волосах.

- А кого же вы ожидали увидеть? - спросила она.

- Да, в общем, никого. Вот только... Дело в том, что с некоторых пор ко мне зачастили с визитами самые разные люди. Знаете ли, полицейские, сотрудники посольства... Вот я и подумал, что кто-то из них снова начал меня донимать, если можно так выразиться.

Обежав глазами унылый пейзаж своей клетушки, Энтони вспомнил роскошный салон "Палас-отеля" и с болезненной четкостью представил простор, элегантность и комфорт его номеров, в очередной раз осознав стесненность условий, с которыми ему приходится сталкиваться в решающие моменты жизни.

- Но что же вы стоите, - он попытался приложить усилия, чтобы придать встрече определенное достоинство. - садитесь. У меня есть только один стул. Как видите, этот номер не соответствует условиям...

- Вполне достаточно для моей цели, - перебила она, по-прежнему стоя возле окна.

- Ах, что вы...

- Неужели вы даже не поинтересуетесь целью моего визита?

- О да, конечно, - забормотал он. - Простите, право... Такой сюрприз... Вот, еду купил... Так что теперь могу работать, ни на что не отвлекаясь...

Маркиза остановила его нетерпеливым жестом.

- Энтони, нет нужды объяснять мне твои привычки, - сказала она вполголоса, смело переходя на "ты". - И не уклоняйся от разговора. Я пришла, потому что на днях попросила тебя об одолжении и предложила кое-что взамен. Я здесь, чтобы выполнить свою часть обещания.

- Ах... Но ведь я ничего не сделал.

- От перемены мест слагаемых сумма не меняется, - заявила Пакита с непоследовательностью человека, который не хочет, чтобы логика помешала ему решительно следовать по избранному пути. - Я исполню свое обещание, и тебе придется выполнить свое. Тебе настолько не нравится этот договор?

- О, нет, - смущенно пробормотал англичанин, - дело в том... честно говоря, я никогда не принимал его всерьез.

- Почему? Ты не принимаешь всерьез женщин или не принимаешь всерьез меня?

- Ни то, ни другое..., но когда речь идет о человеке вроде тебя, аристократке...

- Хватит этих глупостей! - воскликнула маркиза де Корнелла. - Аристократия - это символ традиций и консерватизма, но аристократы ведут себя, как им взбредет в голову. У буржуазии есть деньги, у аристократов - привилегии.

Энтони подумал, что это простое и прямо заявление, полностью подходящее и донье Антонии де ла Серда, должен был услышать тупой Гарриго. Но ни об этом, ни о чем-либо происходящем здесь он никогда не мог бы сказать ни единого слова.

- А как же...? - начал он.

- Он? - произнесла Пакита с ироничной улыбкой, которая осталась незамеченной англичанином, поскольку девушка стояла против света. - Он никогда не узнает, если ты ему не скажешь. Я верю в то, что ты настоящий кабальеро, а кроме того, важная часть нашего договора - это то, что твое пребывание в Испании не продлится ни минутой дольше, чем необходимо. Давай не будем терять времени. Я снова сказала, что иду на мессу, и кому-нибудь могут показаться подозрительными мои внезапные приступы религиозности.

Холодный юмор Пакиты был не самым лучшим способом пробудить пыл в англичанине, с другой стороны, от него не укрылась ни абсурдность ситуации, ни пагубные последствия для обоих, бросившихся в эти интрижку не по своей воле. Но эти соображения не могли противостоять физическому присутствию Пакиты в крохотной комнате, чья атмосфера, казалось, наэлекризовалась. Должно быть, то же самое чувствовал Веласкес к жене дона Гаспара Гомеса де Аро, рискнув своим положением в обществе, карьерой художника и самой жизнью, подумал Энтони, отбросив здравый смысл и ринувшись в объятья обожаемой женщины.

Полчаса спустя она подобрала с пола сумочку, вытащила портсигар и зажигалку и закурила.

- Я никогда не видел, как ты куришь, - сказал Энтони.

- Я курю только по особым случаям. Тебе неприятно?

Ее голос слегка запинался, и Энтони послышалась в этом легкая нежность. Когда он захотел ее обнять, она мягко пресекла эту попытку.

- Докурю и пойду, - пробормотала она, устремив взгляд на пятна потолка. - Я уже говорила, что не могу долго отсутствовать. Не говоря уже о полиции: если за тобой следят, то они видели, как я вхожу, увидят, как выхожу, и сложат два и два. Конечно, теперь это уже не имеет особого значения.

Энтони понял значение последней фразы и печального тона, с которой она была произнесена: из-за его отношений с Хосе-Антонио Примо де Риверой, без сомнения, все предосторожности, чтобы избежать слежки, были бесполезны. А также, что в это мгновение все мысли молодой маркизы занимал другой мужчина, и это причинило ему боль, хотя не удивило.

- Мы еще увидимся? - спросил он без надежды.

- Возможно, - ответила Пакита, подчеркивая каждое слово. - Увидимся - да, наверное, увидимся.

С сигаретой в зубах она поднялась и начала одеваться. В это самое мгновение в дверь решительно постучали. У Энтони ёкнуло сердце. Список тех, кто мог оказаться в коридоре, был длинным и кошмарным: жуткий Коля, Хосе-Антонио собственной персоной, капитан Коскольюэла или Гильермо дель Валье. С притворной беззаботностью он спросил, кто там, и в ответ раздался голос Тоньины. Энтони вздохнул с облегчением: ее присутствие было скорее неприятным, чем опасным, и он был уверен, что легко выйдет из положения.

- Это горничная с уборкой, - объяснил он Паките, понизив голос, и громко: - Я занят, приходите позже!

- Я не могу больше ждать, Антонио! - послышался со стороны двери умоляющий девичий голос. - Я принесла ребенка, его нужно перепеленать.

Смущенный англичанин машинально обернулся к Паките, которая закончила одеваться и села на стул, чтобы натянуть чулки. Молодая маркиза пожала плечами и спокойно продолжала надевать чулки и туфли. Закончив, Пакита встала, повернулась и посмотрела в окно. Энтони завернулся по пояс в простыню и подошел к двери. Взявшись за ручку, он остановился, несколько секунд поколебался и сказал:

- Подожди немного.

Он пересек комнату, встал рядом с Пакитой и пробормотал:

- Это долгая и глупая история, но она ничего не значит...

Не глядя на него, Пакита бросила сигарету на пол, раздавила ее ногой и чуть слышно прошептала:

- О Боже, что я наделала? Что я натворила?

Энтони схватил ее за рукав. Она размахнулась и влепила ему пощечину.

- Не трогайте меня, сеньор Уайтлендс! - воскликнула она, направляясь к выходу.

Снаружи истошно завопил младенец. Молодая маркиза открыла дверь и застыла на пороге, уставившись на Тоньину, которая укачивала сына и напевала ему колыбельную. Пакита оттолкнула ее и направилась прочь, надменно печатая шаг. Тоньина, оправившись от изумления, вцепилась в руку англичанина, который бросился вслед за Пакитой.

- Антонио, куда ж ты в чем мать родила!

Энтони в ярости швырнул простыню на пол коридора и бросился назад в номер, бормоча ругательства на своем языке. Ребенок продолжал кричать. Тоньина подобрала простыню, прошла в комнату и закрыла за собой дверь, чтобы посторонние не слышали звуков разыгравшегося внутри скандала. Англичанин, который тем временем поспешно одевался, размахнулся и ударил Тоньину по лицу, выкрикнув при этом:

- Будь ты проклята - и ты, и это твое мерзкое отродье!

- Прости меня, Антонио, прости! Этот сеньор внизу мне ничего не сказал...

Пока англичанин осыпал ее проклятиями, она лишь виновато извинялась, прикрывая собой младенца. Эта ее беззащитность обезоружила Энтони, и он оставил ее в покое. Накинув пиджак и сунув ноги в ботинки, он выскочил в коридор и, задыхаясь, бросился в холл. Но Пакиты уже не было ни в холле, ни на улице. Тогда он снова вернулся в гостиницу и спросил у портье, не оставила ли сеньорита для него сообщения. Портье притворился, что ничего не понимает - ну точь-в-точь персонаж старого водевиля - и невозмутимо ответил, что сеньорита вышла на улицу и взяла такси. Услышав эти слова, Энтони, даже не захватив пальто и шляпу и не зашнуровав ботинки, бросился на улицу, поймал другое такси и назвал водителю адрес особняка на Кастильском бульваре.

Пока происходили эти драматические события, неподалеку от отеля Ихинио Самора Саморано, который нес гораздо большую ответственность за произошедшее, чем зловредный портье, однако совершенно об этом не подозревая, направлялся в дом Хусты, чтобы получить сведения о том, какой результат принесла его идея. Никто лучше не мог ему ему в этом помочь, чем она, и даже при новостях о фатальной веренице препятствий, ни он, ни она не посчитали бы успешное завершение операции невозможным.

Для Ихинио и Хусты политические лозунги и вкусное жаркое имели одинаковую ценность, и они знали, что не могут надеяться на многое в своих попытках пристроить девочку, но и немногое было гораздо большим по сравнению с ничем. Собственный жизненный путь, с самого начала полный неудач, непрерывных социальных барьеров и личных ошибок, научил их отодвигать в сторону великие идеи и благородные чувства из мира кино и романов. Дожив каким-то чудом до зрелого возраста, они верили в случайные и неизбежные уступки, сделанные в результате чувства вины и слабости человеческой натуры.

- Не беспокойся за девочку, Хуста, - заявил Ихинио Самора матери своей крестницы, пересказав ей суть своего разговора с Энтони Уайтлендсом. - Этот англичанин - хороший человек, и даже если он сгоряча ее чем-то обидел, то тем бережнее будет о ней потом заботиться.

Хуста безоговорочно с ним согласилась, ибо свято верила в мудрость и прозорливость Ихинио Саморы; и теперь он поднялся по темной лестнице и весело постучал в дверь костяшками пальцев, в то время как другая его рука сжимала букетик фиалок, купленный у уличной торговки цветами. Хуста тут же с готовностью открыла ему дверь, и эта скорость, равно как и выражение ее лица, плохо различимого в темноте лестничной клетки, поневоле его насторожило.

- К тебе гость, Ихинио, - сказала женщина, кутаясь в складки своего драного перкалевого халата.

Ихинио недоверчиво посмотрел на человека, который старался держаться подальше от нездоровых испарений буржуйки и пристально разглядывал его с противоположного конца комнаты.

- Это я, Коля - сказал гость.

Ихинио и Хуста настороженно переглянулись.