Кошмар Золотой Орды

УДАР В СЕРДЦЕ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ

По мнению некоторых историков, ушкуйники разграбили Укек, большой золотоордынский город, находившийся на Волге в девяти километрах от современного Саратова. Но навряд ли это так: в нём хан Мамай собирал большое войско против Дмитрия и Тохтамыша. И новгородские удальцы, подчиняясь голосу благоразумия, не стали с ним связываться, обойдя город тёмной ночью, максимально держась отдалённого левого берега.

С золотоордынской столицей Сарай-Берке Прокопий расправился достаточно оригинальным способом. Выгрузившиеся из лодок ушкуйники вдруг узнали, что на них идёт большое войско во главе с воеводой Салим-беем, в семь раз превышающее их малочисленный отряд. Новгородцы, сделав вид, что испугались, частично пересели на свои ушкуи, а частично спрятались в засаде, в камышах, намного ниже предварительной высадки.

Лодки ушкуйников, плывшие теперь назад, намеренно растянулись, и их преследователи, грозя луками, порой обстреливали суда новгородцев. Татары также рассчитывали на удобный случай, когда флотилия подойдёт близко к берегу. И вдруг им с тыла ударили засадные удальцы во главе со Смольянином. Нападение было так внезапно, что татарские конники, падая под тучами стрел, копий и дротиков, посчитали новгородских удальцов за какое-то другое войско и растерялись. Этим немедленно воспользовался Прокопий. И через две минуты его часть отряда была на расстоянии полёта арбалетной стрелы, а ещё через три минуты и стрелы из лука.

Грянул залп из самопалов, тучи стрел из арбалетов и луков впились в передовые группы салимбековского войска. Татары опешили: загнанный зверь вдруг превратился в яростного охотника. Но и это было ещё не всё.

Оставшиеся растянутые ушкуи вдруг стали резко приближаться к берегу. Под прикрытием тех же стрелков удальцы высадились на берег, и началась битва. В сущности, это был уже не бой, а избиение! Лишь трём сотням вместе с Салим-беем удалось вырваться и бежать по направлению к Сараю.

Смольянину был дан приказ «загнать оставшееся быдло в Сарай». Конные ушкуйники во главе с податаманьем на плечах неприятеля ворвались в город.

Сарай был такой громадный и до того многочислен, что у новгородских удальцов была опасность затеряться и раствориться в этих узких и грязных улочках. Окажи население вместе со стражниками сопротивление, судьба сложилась бы для ушкуйников плачевно.

Однако паника, которую посеяли примчавшиеся разбитые конники, росла. Она усилилась, когда к городу приблизилась пешая рать во главе с Прокопием, который не стал добивать остатки «доблестного» татарского войска, а решил поддержать атаку друга.

Это было немыслимо: золотоордынская столица лежала у ног русских витязей! Им досталась сказочная добыча. Прокопий велел всем жителям сдать драгоценности и оружие, что большинство татар сделало беспрекословно. Ушкуйники разграбили всё, что можно, в том числе и мечети, и католические церкви, и татарские мавзолеи. Потянулись вверх по Волге дощаники, струги и ёлы[59] с имуществом, взятым с бою и награбленным...

Но ушкуйнической головке и этого показалось мало, и они решили завладеть последним золотоордынским городом на Волге — Астраханью.

Среди историков существует мнение, что на месте Астрахани в III веке н.э. находилась столица хазар, которая называлась Итиль (Атель). Но впервые Астрахань (под названием Аштархан, Аджитархан) упоминается в летописях XIII века. Арабский учёный Ибн Баттута, посетивший город в 1333 году, назвал его Хаджи-Тархань. Несомненно, данный город, обладающий некоторой самостоятельностью от Золотой Орды, был вторым по богатству на Волге.

Порой кажется невероятным, чтобы две тысячи человек смогли осуществить такой опустошительный рейд: разбить костромское войско, разорить Нижний Новгород, захватить Великий Булгар, пройтись по волжско-камским селениям татар, часто подвергая их огню и мечу, ворваться в столицу Золотой Орды — Сарай. И всё это сотворили две тысячи! Ясное дело, что когда ушкуйники дошли до первопрестольного города татаро-монголов, войско их должно было быть значительно меньше. Как же им удалось?

Дело в том, что ушкуйники не только нападали внезапно, но и постоянно распространяли слухи о своей непобедимости. И население, в том числе и татарское, считало их за людей, обладающих сверхъестественной силой. Главная же ошибка удальцов заключалась в том, что они входили в контакт с местным населением, которое начинало видеть в них не только богатырей, но и простых смертных людей, которым ничто человеческое не чуждо. Так случилось в Сарай-Берке.

Ушкуйники в рейде 1375 года потеряли значительное количество дружинников. Можно предположить, что немногочисленную дружину пополняли свежие силы из Хлынова или Новгорода, тем более что туда беспрестанно перевозили добычу и пленников, — вероятно, у них была прекрасно налажена разведка. Несомненно, в ряде мест ушкуйников могло поддержать русское население, томившееся под гнётом Золотой Орды. Но более вероятно, что ушкуйники имели тайные опорные базы на Волге (разветвлённая сеть притонов волжских разбойников), в которых имелись схроны с оружием и продовольствием. Несомненно, дружина ушкуйников пополнялась и этими удалыми «рыцарями больших водных дорог».

Однако не все жители Сарая, а среди них было немало воинов, отдали своё богатство и сабли. Заметив малочисленность ушкуйников, они сообщили об этом хаджитар-ханьскому хану Саличею.

Это был умный, хитрый и коварный полководец, несколько раз нападавший на пограничную Русь. Он стал спешно собирать войско, так как знал, с какими бойцами ему придётся драться. Разосланные в улусы бирючи созывали багатуров, обещая им большое жалованье и долю от награбленного. Хан приказал переодетым воинам следить за ушкуйниками.

Узнав, что далеко не все татары выполнили приказ, Прокопий круто изменил своё обещание не разрушать город. Вскоре Сарай запылал.

Новгородские удальцы в походе к Хаджи-Тархани разоряли все селения, нередко сжигая непокорные.

— Да, долго нехристи будут помнить нас! — с удовольствием говорил Прокопий, наблюдая, как горят татарские войлочные палатки и разваливаются глиняные домишки. — Но надо выбираться отсюда: не хочу терять своих ребят. Тут, говорят, идёт с двадцатью пятью тысячами сам хан Саличей.

— Уважает, собака! — сказал Смольянин. — Знает ведь, что перебьём с меньшим войском.

К сожалению, руководство ушкуйников не позаботилось о хорошей разведке, иначе бы смогло разгадать хитрость Саличея, который, находясь в трёх фарсахах (около двадцати километров) от Хаджи-Тархани, разделил своё войско на две неравные части. Первая, состоявшая из двух тысяч, вела себя разнузданно и громко, но держалась на приличном расстоянии от ушкуйников. Складывалось впечатление, что именно здесь основные силы хана. Другая за много километров обошла лагерь ушкуйников и, перебив немногочисленную охрану на лодках, устроила засаду. Проводниками служили местные жители, прекрасно знавшие условия рельефа местности, а также хорошо осведомлённые о количестве новгородцев и их вооружении.

Удальцы без всякой предосторожности (что было очень редко и не в их стиле) весело возвращались к своей поилице и кормилице матушке-Волге. Они не гнали впереди даже полон, потому что добыча и без того была колоссальной. В отличие от татар, которые всегда наказывали непокорных, тех, кто сопротивлялся им, новгородцы не стали убивать жителей.

Вдруг тучи стрел неожиданно взметнулись из-за холма. Многие ушкуйники попадали.

— К реке, к лодкам! — раздался страшный клич атамана Прокопия. Но было поздно. Бесчисленная татарская конница обрушилась с флангов и с тыла на удальцов. Это была ловушка. Татары хотели перерезать путь отступления к реке сильно поредевшему отряду. «Эх, матушка-Волга, вот близко ты, а больше тебя не узрю», — подумал Смольянин, сражённый татарской стрелой.

Удар был настолько внезапен, что ушкуйники смешались, но за здорово живёшь свою жизнь продавать не хотели. Заняв круговую оборону и отбив наскок, они лихорадочно заряжали свои арматы. Саличей послал толмача, который, высоко подняв ханский бунчук, кричал: Бросьте оружие, и великий хан дарует вам жизнь!

Раненный в руку Прокопий крикнул:

— Не поддавайтесь татарам, братия. Обманет татарва! — И, обратившись к толмачу, добавил: — Эй ты, хайлище, передай свому богомерзкому хану, чтобы он подавился козьим говном и блевучим вонючим кумысом!

Это было страшным оскорблением: кумыс у татаро-монголов считался священным напитком, и даже отказаться от него считалось святотатством, а тут... Толмач заспешил к хану, но тому и без надобности был этот ответ. Он догадался.

— Лучники — вперёд! — приказал он. — Перебейте русов!

Попав в такое же положение, как спартанский царь Леонид при Фермопилах, ушкуйники, однако ж, не захотели быть расстрелянными. Прокопий, разобравшись, где хан, решился на отчаянную попытку прорваться и, возможно, убить Саличея.

Лучники опоздали. Ушкуйники, дав залп из оставшихся самопалов, бросились в свою последнюю атаку. Но кольцо сомкнулось. Оставшаяся горстка новгородских удальцов отчаянно сопротивлялась. Ушкуйники яростно рубили ошалевших и визжавших от ужаса татар. Слышался только хруст костей из-под копыт да крики раненых врагов. Несколько раз пытались татары накинуть аркан на Кистеня, но его страховал Дрегович, рассекая мечом взмывавшую в воздух удавку. С неудержимой яростью татарские богатыри пробивались к Прокопию. Редела русская дружина, всё плотнее её охватывала татарская конница.

Крушили всё на своём пути силачи Прокопий и Дрегович. Как сквозь заросли, они упрямо продвигались к хану, но вот пал русский витязь Прокопий, а за ним и богатырь Дрегович. Кистень, видя гибель друга, изо всех сил работая двумя руками, отбивался от наседавших на него татар. Если бы они стояли на месте, то была бы видна глубокая просека, проделанная им в живом человечьем лесу. Доспехи позволяли пропускать удары татарских сабель, даже мощных, и Кистень не обращал внимания на такие пустяки, как лёгкие ссадины.

Но вот его ранили в мякоть ноги, и это только разозлило воина. Он продолжал биться двумя мечами, хотя знал, что на долгий бой его не хватит — истечёт кровью. И вдруг сильный удар по шлему уложил его на месте, ошеломил, как когда-то говорили об этом русичи. Кистень упал на землю.

Последним в дружине погиб Силобор. Могучая броня, сделанная им самим, позволяла пропускать самые жестокие удары мечей и копий, что уж говорить о стрелах. Его здоровенная палица, по длине похожая на оглоблю, валила лошадь вместе со всадником. Но и у него противники нашли уязвимые места. Окружённый, оглушённый и смертельно уставший, Силобор всё-таки сопротивлялся. Однако удары его становились всё слабее и слабее, и наконец татары подняли его на копья...

Многие историки считают, что ушкуйников наказали вполне справедливо. Например, М. Каратеев пишет: «Этот случай (поражение ушкуйников под Хаджи-Тарханью. — М.Г.) послужил хорошим уроком новгородской вольнице, которая в те годы сделалась подлинным, проклятием всего Поволжья. За пятнадцать предшествовавших лет она совершила по Волге восемь крупных грабительских походов, во время которых не раз опустошала все лежавшие на её пути города, даже такие крупные, как Ярославль, Нижний Новгород, Булгар, Укек и самый Сарай — столицу великих ханов. Но после избиения под Хаджи-Тарханью столь дерзкие нападения никогда не повторялись».

Однако нужно учесть то, что «подлинным проклятием» вольница была прежде всего для Золотой Орды. Да, новгородские витязи извлекли урок: они стали намного бдительнее и жёстче с жителями Орды.

Историки обвиняют новгородских удальцов в том, что те пожадничали и решили ограбить ещё и последний крупный волжский город («Несмотря на сказочную добычу и голос благоразумия, алчность и разбойная удаль толкали их дальше, к последнему богатому городу на Волге — Хаджи-Тархани», — так описывает в книге «Русь и Орда» М. Каратеев). Но логика и скудные записи летописцев подсказывают, что это далеко не так.

Цель была совершенно другая: ведь даже то богатство, что они собрали в Сарай-Берке, удальцы не смогли увезти! А разграбили они в татарской столице не только богатые дома, но и мечети, мавзолеи, гробницы. Брали только драгоценности, но и тех было сверх меры! Ушкуев и тех судов, которые они захватили у татар, не хватило на перевозку. Да ведь их нужно ещё было и охранять!

Прокопий и Смольянин также прекрасно понимали, что каждый из ушкуйников после захвата золотоордынской столицы станет сказочно богат и их семьи будут обеспечены на всю жизнь, ещё и многочисленным потомкам останется! Значит, поход на Хаджи-Тархань преследовал другую цель. Какую же? Можно предположить, что не только отвлечение внимания татар от Москвы и помощь великому князю Дмитрию. Они хотели проучить всю поволжскую Орду, навести на неё ужас, показать, кто на Волге хозяин, а может, и инициировать всеобщее сопротивление татаро-монголам — смотрите, князья-русичи, как слабы ваши враги! Может, хватит им платить дани-выходы?!

...Кистень очнулся от страшной головной боли.

— Вот тот урус, который покрошил много наших, — сказал сотник хану Саличею, скрежеща зубами от ненависти и злобно глядя на русского витязя.

— Сейчас уже поздно, а завтра подрежьте ему поджилки да и бросьте в камыши на съеденье комарам — пусть отведают русской крови, а мы все посмотрим, как мучится эта прославленная собака, — сказал Саличей.

Даже громаднейшие ценности, отобранные у разбойников, его не удовлетворили. Сожжённые селения, гибель третьей части двадцатипятитысячного войска сильно опечалили хана, опечалило и то, что погибли многие лучшие багатуры, те самые, которые рвались силой и ловкостью помериться с русскими богатырями. Но и из новгородских удальцов почти никто не остался в живых.

Сотник дал команду, и татары стали вязать бесчувственного Кистеня. И в этот миг он очнулся. Несмотря на страшную боль в голове, громаднейшим усилием воли Александр заставил себя не стонать и не показывать вида, что пришёл в себя. Ушкуйник всё понял, мысли почему-то работали достаточно чётко: он вспомнил свои скоморошьи фокусы. «Нужно напрячь тело», — подумал он, и его руки и ноги за счёт напряжённых мышц увеличились в объёме. Татары этого не заметили: все их мысли были о сказочной добыче, которую уже делили в войске Саличея.

Связанного Кистеня татары приковали к здоровенному бревну. Ему удалось обмануть своих мучителей, и уже в сумерки, полностью расслабив мышцы, он легко снял с себя верёвку из верблюжьей шерсти и отломил часть застёжки на кафтане. Один из караульщиков, заподозрив неладное, что-то крикнул своим и подошёл к Кистеню, но резкий и точный удар застёжкой в шею, в сонную артерию, мгновенно убил его. Два караульщика бросились на помощь. Но, не знакомые с правилами русского боя, они подошли слишком близко к противнику. Прыжок — удар двумя ногами — и оба татарина (никого не обидел Кистень) со сломанными шейными позвонками и с болтающимися на спине головами без звука рухнули на землю.

«А теперь — к Волге. Может, безбожный Саличей оставил хоть одну лодку?..» Но хан и не думал сжигать ушкуи, он даже поставил туда стражу. С двумя татарскими саблями пробравшись близко к реке, Кистень увидел костёр, около которого сидели пять человек и пили кумыс. «Небось, радуются, басурмане, что перебили наших! Ну да вас, поди, раз в пятнадцать больше было. Только вам сейчас будет не до кумыса!» — зло подумал он и бесшумно скользнул к страже. Караульщики не поняли, что произошло. Их глаза, привыкшие к огню, не различили Кистеня, вынырнувшего из мрака, как шайтан из преисподней. А когда последний татарин понял, что случилось, четыре головы, в том числе и голова его начальника-десятника, валялись на земле. Он успел выхватить саблю. Однако это было его последнее движение: сабля Александра ещё раз свистнула в воздухе и разрубила басурмана до пояса.

«Эх, надо бы им все лодки продырявить, — с досадой подумал Кистень, отвязывая ушкуй, — жалко, некогда». Он, с трудом управляя большим веслом, решил пересечь Волгу, а уж там — как-нибудь, авось местная татарва примет за своего. Между тем через час после его бегства была поднята тревога и доложено Саличею, что дерзкий русский бежал. Хан, вне себя от ярости, закричал:

— Догнать, подлые собаки, не могли укараулить раненого уруса!

Через минуту голова сотника, отвечавшего за охрану, валялась на земле. Ох, не любили татары плавать по рекам! Но волю ханскую пришлось выполнять. Человек двадцать с собаками на двух лодках решили переплыть на другой берег. Между тем Кистень, голодный, оборванный и обессиленный, со страшной головной болью упрямо шёл, прихрамывая, против течения, в надежде сбить со следа собак и встретить хоть какое-либо торговое судно. Больше помощи ждать было неоткуда. Он знал, что будет погоня, и старался как можно дальше убраться, но идти по хрящу[60] было чрезвычайно тяжело.

Как назло, в этот летний день было вёдро, и свора свирепых псов упрямо шла по его следу, слизывая на ходу кровь, сочившуюся из раненой головы и падавшую на песок. Силы Кистеня были на исходе, его лихорадило, всё тело саднило, вдобавок открылась затянувшаяся рана ноги, но сабли он не бросал...

Беглецу хватило сил отбиться от своры собак, но его уже окружили свирепые татары. Удальца мутило, он шатался, но намеревался дорого продать жизнь. Однако уклониться от аркана не смог. Внезапно потеряв равновесие, Кистень упал. Он ждал неминуемой развязки. И вдруг татары начали валиться один за другим! Раздался знакомый разбойничий свист. Новые стрелы взвились в воздух. Человек десять упали на землю, остальные бросились наутёк, но другая часть разбойников уже преградила им дорогу. Татары развязали пояса, а это значило, что они сдавались на милость победителю. Уже давно разбойники выжидали благоприятного момента, но всё как-то не решались напасть, а тут уже ждать было некогда.

— А лик-то его знакомый, — сказал один из разбойников.

— Да ведь это тот самый калика, который хотел с нас порты снять, — с изумлением сказал второй, — вот так встреча! Что же ты, Кистенёк, сейчас-то оплошал?

— Постой, видишь, человек не в себе, с досадой заметил атаман. — А ну давай его в лодку!

— А татар?

— Продадим. Ты что, хороший бакшиш за них будет!..

— Ну что, родимой, очухался? — полусочувственно-полунасмешливо спросил атаман. — Поди, сутки как спишь. А молодец ты! Оружия не отдаёшь: еле пальцы твои от цевья рукоятки оторвали.

— Где моя одежда? — спросил Кистень.

— А чтобы тебя лечить сподручно было, сняли всё, — ответил знахарь. — Вон сколько кровищи-то из тебя вышло!

— А ты думал, что мы тебе за лес отомстить хотим? — захохотал как жеребец атаман. За ним заржали и остальные разбойники. — Вон твоя гуня, рядом с тобой лежит, лычагой[61] к брусу привязана.

Кистень слабо улыбнулся. Через день, всё ещё больной, но уже значительно окрепший, он рассказал о беде, приключившейся с ушкуйниками, и о своём бегстве.

— Да-а-а, — протянул Дубина после долгого раздумья, — какие богатыри были, вечная им память!

Все замолчали. Молчание затянулось: удальцов было жалко.

— Ну а ты куда же? Давай приставай к нашей ватаге, нам такие сорвиголовы нужны, будешь моим податаманьем, — предложил Дубина.

— Спасибо, ребята, но я — к князю Димитрию. Большое дело затевает он на Руси, освободить нас хочет от окаянных агарян.

— Большое дело, говоришь? — молвил атаман и задумался. После длительного молчания он обратился к своим ватажникам: — Эх, сердце моё на Волхове, душа — на Великой![62] Вот что: пограбили мы хорошо, всласть погуляли, нагрешили. У каждого грехов на десять человек хватит, а о душе и не подумали! И сейчас есть возможность замолить грехи, да не в монастыре, а как удалому. Всегда ведь на Руси убиенных воинов баловали раем. Так давайте же прольём кровушку свою не в тёмном разбое и не в татьбе, а как честные воины на ратном поле, как наши браты-ушкуйники!

И долго ещё он говорил об их подвигах...

Разбойники смотрели на атамана раскрыв рты — никогда ничего подобного они не слышали. Потом, когда Дубина закончил, все закричали наперебой:

— А, где наша не пропадала — пойдём вместе! Удалой — он везде удалой, хоть в тёмном лесу, хоть у князя в войске!..

— Большое дело вы сделали, исполать тебе, детинушка, — молвил Московский князь, выслушав рассказ Кистеня. — Не забудет Русь ваш подвиг, жаль, что погибли твои друзья. Жаль мне Прокопия и Смольянина, очень жалко! Булгары, я чаю, долго будут помнить урок и не будут держать руку безбожного Мамая. А ты, — обратился он к Кистеню, — собирай самых отпетых по всей Руси и готовь их для великих дел!

От похода русских витязей многие татарские селения, большие и мелкие орды ещё долго не смогли оправиться. Татары так и не поняли, сколько же человек было в этом кошмарном ушкуйническом войске. Предположения были самые фантастические: одни называли двадцать тысяч, другие — тридцать, третьи — даже пятьдесят. Причём эти цифры они связывали также с отличным вооружением и внезапностью. Примером ушкуйников воспользовались и княжеские войска. Русь поняла, что Орда не только слаба, но и представляет очень лакомый кусок для наложения на неё дани. В 1377 году московское войско во главе с Дмитрием Боброком-Волынским и Нижегородско-Суздальские князья во главе с Василием и Иваном Дмитриевичами вновь разорили Булгарский улус. Несмотря на то что булгары применили пушки, их войско было разгромлено, а Великий Булгар взят. Князь Дмитрий поставил там своего сборщика дани и таможенника.

Нужна была лишь железная воля хана Мамая, который смог успокоить и объединить некоторые татарские улусы и пойти на Русь. Но часть его воинов хорошо помнила урок, преподанный новгородскими удалыми!

...Волжские разбойники решили оставить Кистеня в монастыре, который являлся тайным оплотом борьбы против татаро-монголов. Именно этот монастырь был тем солнцем, откуда расходились лучи света справедливой борьбы, а преподобный игумен Сергий Радонежский был совестью русичей и персонифицированным воплощением идеи освобождения от поганых агарян.