Кошмар Золотой Орды

ОТМЩЕНИЕ

Почему же ушкуйники, которых автор называет патриотами земли Русской, так жестоко поступили со своими городами, особенно с Костромой и Нижним Новгородом? А вот предыстория этой разгадки.

Время действия — 1360 год. «Может, хватит нам терпеть злых татаровей? — вопрошали новгородцы, гордясь своим величием и удалью. — Где это было видано, чтобы Государь Великий Новгород платил дань с дыма (с дома)? Может, пора нам тоже прогуляться по улусам этих нехристей? Вооружены мы хорошо, разобьём не числом, так уменьем!»

И первая крупная карательная экспедиция ушкуйников была именно в этом, 1360 году. Побив большое количество татар, они подошли к хорошо укреплённому городу Жукотину (Джукетау) и с ходу взяли его. Не помогли и массивные стены, и сильное войско. Стремительность и удаль сделали своё дело: за какой-то час золотоордынское войско, превосходящее ушкуйников в шесть раз, было деморализовано, разгромлено, а город взят! Казалось бы, тут-то и объединяться русским князьям, но вместо этого они совершили чёрное предательство.

Золотоордынский хан Хидырь (Хидырбек), владыка Золотой Орды, потребовал у русских князей удовлетворения за разграбление ушкуйниками областей Булгарин, выдачи новгородских удальцов. В Костроме приехавшие Дмитрий и Андрей Константиновичи, князья Нижегородские, и князь Константин Ростовский судились с булгарами в присутствии послов ханских. Булгары получили удовлетворение: зачинщики грабежа их городов были выданы, был также выдан и начальник ушкуйников, которого звали Анфимом Никитичем.

И нижегородско-суздальские, и костромские князья заклеймили себя гнусным предательством, причём ушкуйники были захвачены врасплох, нисколько не ожидая подлости со стороны своих русских братьев, которые оказались хуже свеев. Ушкуйников ловили как диких зверей, идущих на водопой: на волоках устраивали засады. Избитых, полуживых новгородцев переправляли в Великий Булгар.

Стоит ли говорить о том, какие муки те перенесли перед смертью? Даже в то варварское время татаро-монголы отличались жестокостью от других народов и делали это с восточной изобретательностью. Содрав кожу, они оставляли живых ещё мучеников висеть вверх ногами на виселице, зная, что мухи, комары и слепни постепенно довершат их гибель. Ушкуйникам вырывали зубы, выкалывали глаза, ломали суставы, подрезали все жилы и бросали их, обездвиженных, рядом с болотом. Тучи гнуса облепляли жертву и выпивали всю кровь.

Татары делали всё это в назидание тем, кто вздумает сопротивляться, бороться за свободу. Особенно страшно издевались над воеводой новгородских удальцов. Булгары выпытывали, куда он дел награбленное золото. Но Анфим, приняв неслыханные муки (у него сняли кожу на ногах, посыпали окровавленное тело перцем, выкололи глаза, отрезали уши и нос), ничего не сказал врагам, только грозился предателям и булгарам страшной местью.

Среди переданных булгарам ушкуйников был знаменитый удалец Брязга. Когда его хотели схватить в кабаке костромичи, он, будучи вооружённым одним ножом, сумел зарезать трёх дружинников, ударил по голове ярыжку подвернувшимся под руку кувшином и попытался убежать, но на выходе его ждали ещё четыре воина. С ними он уже ничего не смог сделать.

Булгары долго били Брязгу плетью, морили голодом, не давали пить и грозились содрать с живого кожу, но он, улучив момент, бежал, убив при этом двух стражников и завладев их оружием. Посланная погоня из пяти человек во главе с десятником была им перебита из-за засады.

Понимая, что пешему от конной погони не уши, он залёг за холм и посылал стрелу за стрелой и преследовавших его всадников. Меткость удальца была поразительной — в ушкуйнической дружине не было ему равных по стрельбе из лука. За какие-то двадцать секунд он убил четырёх человек, пятый стал заворачивать коня, но уйти ему не удалось — последняя стрела нашла свою цель. Брязга закопал убитых, с отвращением переоделся в одежду сходного по росту и комплекции татарина и на двух конях продолжил бегство. По дороге в Новгород он несколько раз был на волосок от смерти и плена, но выжил благодаря своей необычайной ловкости. В Новеграде на него смотрели как на привидение.

Изувеченный удалец, свидетель более семидесяти казней, переживший страшные муки, рассказал всё о пытках и смерти товарищей. Возмущённые ушкуйники, а также новгородские бояре и купцы — все те, кто финансировал удальцов, — решили наказать Кострому, Нижний Новгород и Великий Булгар.

Ушкуйники схватили и ограбили шестерых нижегородских купцов, которые ехали из Новгорода домой. Они умоляли о пощаде. Им было сказано:

— После того как вы насмеялись над Господином Новгородом, никакого мира от нас не ждите. Вы всегда будете нижними и никогда не возвыситесь до Великого! Ждите гостей в вашу зловредную землю. А Новгород может судить только один Господь Бог.

— Это будет не только месть за то, что наших братьев-новгородцев передали татарам, это будет месть за измену земле Русской, за предательство сыновей русских! Вот, други, — как бы продолжил речь воевода, показывая на Брязгу, — перед вами единственный человек, переживший столько мук, сколько хватило бы и на сотню. Он, послух[41], видел, как пытали нечеловеческими пытками наших воинов, наших братьев. А виноваты предатели земли Русской — нижегородцы и костромичи. Недаром их бояре и князья насмехаются: «Хоть в Орде, да в добре!» Накажем их! Пусть знают, что такое новгородская честь и новгородская душа!

— Накажем, накажем! — раздались дружные крики.

Именно с этого дня новгородцы начали активно готовиться к походу. Господин Великий Новгород выжидал лишь удобного случая. И этот случай скоро настал.

Для феодальной республики было очень любопытным известие о том, что московский князь Дмитрий готовится к войне с Тверью, в чью вотчину изначально входили и земли Нижегородско-Суздальского и Костромского княжеств. Боярская и ушкуйническая верхушка с интересом следила за этими приготовлениями. Ждали гонцов. И вот в один из ранних весенних дней новгородские бояре встретились с московским боярином Нелепой, который предложил от имени московского князя воевать с Тверью. На что новгородские бояре, соблюдая нейтралитет, а главное, чтобы не раздражать татар (ведь Тверской князь был поставлен самим золотоордынским ханом!), ответили: «Нет».

— Но вот наши ушкуйнички, — хитро сощурив глаза, добавили некоторые из бояр, — горят желанием наказать и нижегородцев, и костромичей!

Нелепа, усмехнувшись в бороду, заметил, что тогда не надо и московского войска, мол, новгородские удальцы всю воинскую работу за них сделают! Великий князь Московский небезосновательно опасался удара в спину от Нижегородско-Суздальского и Костромского княжеств. И в этом случае вполне логично выглядела его договорённость с новгородскими ушкуйниками об ударе по Костроме и Нижнему Новгороду. Князь Дмитрий через своего соглядатая Дубину уже знал, что ушкуйники готовятся отомстить именно этим городам. И он выжидал: не получится у ушкуйников — не его беда, получится — к нему обратятся княжества с просьбой наказать головорезов, а Тверь будет ослаблена, не придёт к ней никто на помощь.

Ушкуйники, использовав реку Волхов, вытекающую из озера Ильмень (или, как его ещё называли, Ильмер), также речки, находящиеся между реками Метой и Тверцой, а где и волоком по суше переправили свои суда на Волгу.

Первый удар был нанесён по Костроме именно в то время, когда Московский князь воевал с Тверью. Набег был стремительным. Семьдесят ушкуев, приплыв по речке Костроме, неожиданно появились перед городом. Собранная наспех пятитысячная костромская рать в считанные минуты была разбита. Молниеносный удар по костромскому войску нанесён с двух сторон.

Воевода Плещеев, никудышный полководец, растерялся и пытался спасти лишь свою жизнь, бросив на произвол судьбы всю дружину. Это ещё больше усугубило сумятицу.

Костромское войско сложило оружие. Ушкуйники провели карательные меры. Несмотря на то что истинные предатели почти все убежали, новгородские удальцы наказали прежде всего купцов, как возможных конкурентов Новгорода. Ограбили также большинство состоятельных граждан: а не имей таких никудышных воевод-предателей, а не потакай своему начальству, а не помогай ловить пьяных ушкуйников!

Дома переветников[42] и всё имущество, которое нельзя унести, были сожжены, родственники перебиты. Так Прокоп и Смольянин отомстили за своих соратников. Это было хорошим уроком для костромичей. В дальнейшем они не пытались вредить новгородским удальцам.

Как свидетельствуют летописцы, ушкуйники две недели бесчинствовали в Костроме, что кажется неубедительным. За это время нижегородцы (а их верхушка отлично понимала угрозу, так как знала, что ушкуйники слов на ветер не бросают) могли отлично подготовиться к встрече «дорогих гостей». Поэтому, скорее всего, через два дня после захвата Костромы они уже были на пути к Нижнему Новгороду.

Нижегородские воеводы особо не опасались новгородских удальцов: стены были крепки, не один вражеский набег выдержали. И над угрозой ушкуйников лишь посмеялись:

— Нижний-то он Нижний, да вот стоит на холме! Вам, «верхним», и на карачках до него не доползти!

Через несколько дней удальцы уже были рядом с Городцом. Городец — своеобразный город-ключ к Нижнему Новгороду, который через особую дозорную стражу давал опознавательные знаки служилому нижегородскому воинству. Внезапность почти исключалась. Однако в густом тумане новгородским головорезам удалось пройти незамеченными. Ушкуи тихо пристали к нижегородскому берегу. И тут же передовой отряд пластунов начал бесшумно снимать часовых. Кистень был в числе первых: его два броска «небесных» ножей, как всегда, были неотвратимы — только шеломы покатились с мёртвых уже голов несчастных.

Кремль был захвачен в считанные минуты. Князь бежал с семьёй и группой верных людей через подземный ход, зато воеводы, именно те, кто ловил и выдавал ушкуйников татарам, были схвачены. Предателей посадили на цепи в подвал, в темницу, перед этим хорошенько намяв им бока. Находившиеся в городе ордынцы также не успели оказать серьёзного сопротивления. Укрывшись за крепкой изгородью, они приготовили луки, да вот выстрелить не удалось. Их уже давным-давно выслеживала особая группа ушкуйников и сейчас напала с тыла. Буквально за какие-то мгновения все татары были перерезаны. В плен никого не брали — не до того, да и некуда.

Перебили и армянских купцов вместе с охраной, вздумавших сдуру защищать свой товар. Сумятица в городе была страшная. Монахи-летописцы почему-то изобразили только бесчинства удальцов и пожар всего города. На самом деле ушкуйники разграбили и сожгли лишь дома бояр и разрушили детинец[43], взяли в полон для последующей продажи в рабство их детей и жён, чтобы другим неповадно было предавать ушкуйников. Убили сопротивлявшихся княжеского домоуправителя, ведавшего сбором пошлины в пользу князя на определённой территории, и емца[44].

— Сколько наших полегло? — спросил Прокопий своих помощников, Легостая и Рода.

— Да, кажись, ни одного. Сотники говорят, с пяток легкораненных, да один плечо сильно повредил. Но, чаю, отлежится, а так вроде бы все живы-здоровы, — ответил Род.

— Добре, завтра снимаемся. — Прокопий был чрезвычайно доволен захватом города. — А этих, — он махнул в сторону нижегородских воевод, — в мешок да в воду. Не всех, а предателей. А их жён, дочерей и сыновей — в рабство!

— Смилуйся, Прокопий! — закричали сразу три воеводы, падая на колени. — С нами ты волен делать что хоть, но пощади детей, сирот наших!

— А вы, ироды, хуже поганых, щадили наших новегородских? — прогремел его голос. — Знаю, горько вам будет умирать, но, издыхая, помните, что ваше семя тоже не будет жить хорошо!

— Да вот больших мешков мы не припасли для таких боровов, отожрались на иудиных серебрениках! — сказал десятник, виновато разведя руками. — Придётся их в три погибели[45] запихнуть. Ну да им недолго терпеть!

Удальцы во главе со Смольянином наведались в нижегородскую тюрьму. В порубе новгородцы с изумлением увидели восьмерых обросших и грязных заключевников, закованных в кандалы и посаженных на цепи, которые заканчивались огромным штырём, вбитым в толстенное бревно. Смольянин только свистнул от удивления.

— Да-а, браты-молодцы, кто вы такие и за что же вас сюда определили? — спросил он.

— Мы купцы пропалых вещей, собираем по большим дорогам тихую милостыню да подорожничаем помаленьку,[46] — насмешливо ответил здоровенный детина.

— Так ты что, тать?

— Да я не тать, но под ту же стать, — сказал детина и пояснил: — Брали мы товар у гостей[47], бояр да воевод, татар дубиной потчевали, а простой народ нами завсегда доволен был. А так — мы ещё и все головники, только вот жертвы у нас всё бояре нижегородские, высокие. Вот нас, сирых, в поруб забросил чёрт-князюшка. Хотел казнить, да, вишь, ему умные люди подсказали, что надо казну разбойничью найти. Вот и пытают сейчас мукой смертной.

— На сирого ты, добрый молодец, не похож, — насмешливо сказал Смольянин. — И что же ты такой здоровенный облом, а вырваться-то из темницы не смог?

— Это я да не смог?! — возмутился детина. — Смотри, атаман!

Он рванул цепь и порвал её, потом спокойно разогнул кольца кандалов.

— Но не мог я один убежать. Энтих-то, — он указал на своих товарищей, — тут же бы на рель повесили. Да вот ещё что: болит у меня в боку.

Смольянин посмотрел и ахнул: чуть пониже груди у парня зияла здоровенная рана. Ушкуйники разом загалдели:

— Ему бы к нашему Трифону — вылечит его колдун!

— Так берите меня с собой, господа хорошие, — парень смекнул, с кем имеет дело, — да не одного, а всё наше товарищество, уж мы послужим вам верой-правдой.

Смольянин, посоветовавшись с Прокопием, решил пополнить свои ряды этими тяпоголовыми, взамен выбывших ушкуйников. Новгородский лекарь только покачал головой, увидев рваную рану атамана разбойников, потом долго делал пассы вокруг раны, а затем дал ему выпить горько-солёный отвар. По мере врачевания, рана разбойника затягивалась буквально на глазах.

— Так что же умеют твои молодцы — или только шить с дубовой иглой по тёмным лесам да портняжить с дубинами по закоулкам? — приступил к допросу новых воинов Прокопий.

— Да не только, — лукаво ответил атаман, — можем мы и любой замок отмкнуть, никакой разрыв-травы не надо. Есть у меня умелец-кузнец из Владимира, по прозванию Силобор, любой замок откроет. Мы ведь готовились бежать из темницы, из того поруба треклятого. Да и меч каждый наш хорошо держит. Ведь все мы дружинники, не поладившие с нижегородским князюшкой. Эх, жаль, что он удрал, а всё ж за то, что ты, воевода, засунул наших недругов в мешки, исполать тебе!

Воевод, зашитых в мешок, вывезли на середину Волги. Те поняли, что пришёл их смертный час, и усиленно молились, в перерывах лишь упрашивая пощадить семейство. Вода безропотно приняла все три куля.

— А теперь, — крикнул Прокопий, — вниз по Волге-матушке!

— А что же делать с чадами иуд? — воскликнуло сразу три десятка разбойников.

— Да ничего, — ответил атаман, — пусть живут. Оставьте их на берегу, а развяжут и без нас. Впрочем, — сказал он после некоторого раздумья, — возьмём их, авось сгодятся на что-нибудь.