Красавица, чудовище и волшебник без лицензии

Глава 27. Роскошь и великолепие праздничного ужина в Ирисовой Горечи

Давно уж в Ирисовой Горечи не случалось такого пышного праздника: стол в самом главном зале ломился от угощений, многие из которых, сказать по правде, скорее испугали бы обычного человека, чем восхитили. Кухарки-кикиморы старались, как могли, им в голову не могло прийти, что гости не привыкли к пирожным в форме бородавчатых жаб, не ценят глазурь болотно-зеленого и угольно-черного цветов, и могут вовсе потерять аппетит от вида чрезвычайно достоверных карамельных пауков и подозрительно подрагивающих коконов из сахарной ваты.

Десяток кобольдов, разряженных в пух и прах, изображали оркестр, играя на причудливых инструментах, которые были сделаны из птичьих и рыбных косточек, пустых улиточьих раковин, паутинных струн, и всяческих рогов — похожих на те, что украшали голову сатира-лодочника. Были здесь и огромные барабаны из иссохших старых тыкв с жуткими оскалами, и колокольчики из крошечных мышиных черепов, а самый важный из музыкантов держал в руках нечто вроде лютни, корпус которой представлял собой блестящий панцирь огромного насекомого — любой бы догадался, что это был именно жук, поскольку для красоты инструмента на корпусе были бережно сохранены скрюченные лапки. Поначалу казалось, что каждый из них наигрывает мелодию, известную только ему одному, и никакой слаженности между музыкантами нет и быть не может, но спустя несколько минут странные звуки сливались в тревожную заунывную музыку, от которой на душе становилось пусто и тоскливо, словно радость покинула этот мир навсегда, и на всем белом свете не осталось ни единого сердца, которое не было бы разбито и изранено.

В усадьбе и без того не скупились на свечи и светильники, но для праздника в главный зал согнали еще и великое множество подневольных светлячков, заставив их оплести своды комнаты своей паутиной, похожей на светящиеся стеклянные нити. Затем добавили к ним гирлянды из радужных крыльев стрекоз и полупрозрачных сухих цветочных лепестков, нанизанных на тончайшие серебряные и золотые нити. Пол усыпали разноцветной перламутровой пыльцой, собранной с крыльев бабочек — чтобы при малейшем движении воздух искрился и мерцал. Стол был накрыт скатертью, расшитой золотыми нитями так густо, что издали она напоминала лист сусального золота. Посуда, которая стояла на ней, была впервые за добрую сотню лет извлечена из шкафа, единственный ключ от которого хранился у самой госпожи Живокость. Иными словами, то был самый великолепный сервиз усадьбы: серебро и позолота, фарфор и хрусталь, лучший глянцевый хитин и перламутр раковин!..

Но негодные гости даже не подумали восхититься роскошью обстановки или же поблагодарить господ домоправителей! Они, как воды в рот набрав, сидели за столом, с опаской косясь на усердствующий оркестр, и ни жестом, ни словом не показали, как рады оказаться в столь изысканном месте. Сороки Сплетня и Небылица, напротив, не переставали трещать от удовольствия — праздники в усадьбе случались нечасто, — и немедленно слетели на пол, чтобы искупаться в перламутровой пыльце.

— Почистим перышки, сестрица! — кричали они друг другу, трепыхаясь точь-в-точь как куры, купающиеся в грязи. — Больше блеску, больше красоты!

И, действительно, вскоре вокруг них поднялось такое облако сверкающей пыли, что самих сорок в нем было не разглядеть.

— Что там плавает в меду, в большой стеклянной посудине? — прошептала Джуп, наклонившись к Мимулусу, сидевшему напротив. — Это сухофрукты или жабы?.. Очень уж похоже на жаб… А в тех зеленых кексах — изюм или чьи-то глаза?.. Мне кажется, они иногда подмигивают! Ужас-то какой!

— Понятия не имею, — отвечал тот вполголоса, тоже подавшись вперед. — Но лучше бы нам ничего здесь не есть. И не пить! Я слышал, что нектары, до которых цветочная знать сама не своя, пьянят сильнее любого вина. Видишь все эти бутылки черного стекла? Паки-посыльные весь день таскали их из самых глубоких погребов. Ради праздника наверняка к столу подали самые старые и хмельные. Мы с тобой мертвецки опьянеем, даже если просто понюхаем их! Проси, чтобы тебе наливали только чистую воду!..

Но не успел он договорить, как господин Заразиха и госпожа Живокость торжественно объявили, что принц Ноа оказал великую честь своим гостям, прибыв на ужин, и распахнули двери, усердно кланяясь. Музыка стала еще пронзительнее и печальнее, а Сплетня с Небылицей взмыли вверх, выделывая в воздухе всяческие фокусы и оставляя за собой сверкающие следы-полосы в воздухе.

Джуп и Мимулус переглянулись, без слов признаваясь друг другу, что испуганы сейчас до смерти. Волшебник боялся гнева наследника — все-таки он участвовал в судебном процессе над Ноа и до сих пор не знал, что Его Цветочество думает по этому поводу! А Джунипер вовсе не была уверена, что сумеет держаться достаточно любезно, ведь истинный облик принца, который она видела благодаря причуде магии, внушал ей, возможно, не меньший страх, чем могло бы внушить волшебное уродство. «Нужно помнить, что для своих соплеменников он красив, — повторяла она себе, стараясь быть хладнокровной. — В конце концов, что такое красота? Чистая условность! Считаю же я красивыми некоторых птиц и зверей — а они ничуть не похожи на людей. И я даже привыкла к господину Заразихе — хотя с ним чуть легче: не нужно изображать, будто я могу в него влюбиться. Ох, да зачем я вспоминаю о старом гоблине? Нет, я буду думать о Ноа, на нем одном мне следует сосредоточиться: он ведь не так уж страшен, если разобраться…».

Тут она увидела, что в дверях показался силуэт принца Ирисов и на какое-то время от волнения в голове у нее стоял сплошной звон — ровным счетом ни единой мысли.

Каков же был Ноа из благородного рода Ирисов на самом деле? Джуп смотрела на него во все глаза, пытаясь внушить самой себе, что бояться нечего — и все же колени у нее противно дрожали.

Лесное существо благороднейших кровей не отличалось высоким ростом — напротив, принц был едва ли выше самой Джунипер. При этом он был изящным и тонким, словно прутик, и с очевидным презрением смотрел на свою гостью, способную, пожалуй, без особого усилия схватить его в охапку и отнести обратно в спальню. Тем более, что именно это и требовалось наследнику Ирисов прежде всего: Джуп заметила, что бинты на его руках, которые никто так и не сменил, почернели от темно-пурпурной крови. Мимулус не соврал, когда говорил, что челядь в домах лесной знати предана до последнего вздоха своим господам, однако совершенно не умеет о них заботиться и не испытывает сочувствия к страданиям. Заразиха и Живокость ничуть не волновались о том, что Ноа не переживет этот ужин — а с точки зрения Джуп именно так все и выглядело.

Его кожа — темная, с фиолетовым подтоном, сейчас казалась серой, словно припорошенной пеплом. Раскосые сине-пурпурные глаза с желтым вертикальным зрачком тоже подернулись болезненной поволокой и помутнели. Длинные черные волосы давно уж не знали мытья и щетки, а ведь у них все еще сохранился атласный отблеск, точь-в-точь как у перьев Сплетни и Небылицы — только еще наряднее, от изумрудной зелени к пурпуру. Темно-фиолетовые длинные острые ногти, так испугавшие Джуп сегодня с утра, тоже были не просто звериными когтями, а перламутровыми, переливчатыми, искристыми; наверняка раньше Ноа холил их и полировал. Что же до черт лица — теперь Джунипер, пытавшаяся сохранять спокойствие и холодный ум, сказала себе, что они необычны, но не лишены приятности: тонкие, резкие, но вполне похожи на человеческие. Под глазами и на тонкой переносице, на кистях рук, на кончиках острых ушей поблескивали золотые точки, и Джуп решила, что они сродни человеческим веснушкам; общая неопрятность Ноа указывала на то, что он не видит смысла за собой ухаживать и как-либо украшать свое тело с тех пор, как стал чудовищем. Одет он был роскошно и в то же время неаккуратно: мятые кружева, оторванные жемчужные пуговицы, перекошенные рукава, изодранная парча короткого, некогда щегольского сюртука, босые ноги — с такими же острыми темными когтями и россыпью золотых точек на темной коже.

Он шел к столу медленно, то горбясь, то запрокидывая голову — словно подчиняясь по очереди противоречивым желаниям: прятаться и выставлять себя напоказ; Ноа то боялся чужих взглядов, то сам желал вызывать страх и отвращение.

Джуп невольно перевела взгляд на Мимулуса, который тоже смотрел неотрывно на приближающегося принца, и увидела, как тот невольно морщит нос — он-то видел кое-что пострашнее, чем она!.. Это заставило Джуп собраться с силами и улыбнуться, словно она и вправду повстречала приятнейшее из существ. «Нет, ну Его Цветочество и вправду красивее господина Заразихи! — сказала она себе со всей возможной суровостью. — Быть может, если видеть его почаще…»

Но принц, словно услышав, как она мысленно уговаривает себя быть терпимее, решил напомнить, что к его характеру привыкнуть будет куда сложнее, чем ко внешнему виду. Остановившись на полпути к праздничному столу, он внезапно повернулся к музыкантам, которые с его появлением играли с двойным усердием, и с внезапной яростью закричал:

— Что за ужасные звуки! Разве это музыка? Заразиха, старый ты негодяй! Не решил ли ты насмехаться надо мной? Я, по-твоему, так жалок, что мне сгодится и эта толпа несуразных шутов?

Испуганные кобольды-музыканты, видимо, хорошо знакомые с приступами гнева Ноа, не стали дожидаться ответа господина Заразихи, и, бросив свои инструменты, с верещанием разбежались, вздымая вихри блесток и пыльцы.

— Прошу меня простить, Ваше Цветочество! — вскричал старый гоблин, невесть откуда появившийся, и тут же пал ниц, да так умело, что не оставалось сомнений — ему частенько приходилось это проделывать. — Мы просто хотели вам угодить! Какой же праздник без музыки?..

— Ты называешь это музыкой? — вспыльчиво и презрительно воскликнул принц, толкая его босой грязной ногой. — В моем прежнем дворце даже кошки по ночам вопили приятнее! Разве ты забыл, Заразиха, какой оркестр был при моем старом дворе? Инструменты сплошь из золота, серебра и красного дерева, и в каждой скрипке, в каждой флейте было спрятано заклинание, сотворенное по меньшей мере на две трети из трелей соловья с серебряным горлышком… Разве это праздник? — тут он так же презрительно махнул рукой в сторону стола. — В этом убогом углу не может быть праздников!.. Прочь, старый глупый гоблин! В последний раз я соглашаюсь на твои уговоры — так и знай!

И господин Заразиха, непрерывно кланяясь и бормоча извинения, попятился к двери. Но по его хитрому взгляду было ясно: приступы гнева принца ему привычны и немилость эту он считает мимолетной, а свою власть над наследником Ирисов — гораздо более прочной, чем кажется самому Ноа.

Джуп, встретившись взглядом с обозленным принцем, посчитала, что сейчас удачное время, чтобы поприветствовать его, но заслужила в ответ только ядовитое замечание:

— Я вижу, что ты, Джунипер Скиптон, прислушалась к моим словам и теперь одета в полном соответствии со своим низким происхождением!

— Рада заслужить любую похвалу от Вашего Цветочества, — только и нашлась, что ответить девушка, мало что понимавшая — кроме того, что ее в любой миг могут счесть бесполезной или же излишне раздражающей, после чего немедленно утопят в озере. Кто знает — быть может, их с Мимулусом вышвырнули бы прямиком из окна праздничного зала, чтобы не терять время!.. Принц этим вечером был настолько зол и капризен, что вполне можно было поверить: подобный исход званого ужина его только порадует.

Сороки, которые злорадно растрещались, услыхав, как Ноа насмехается над гостьей, подлетели к нему, не дожидаясь, пока принц усядется как следует, и принялись взахлеб рассказывать, что прачки-утопленницы переругались с русалками-посудомойками, а лодочники швырялись камнями в озерного змея — но и им достался гневный пронзительный окрик:

— Подите прочь, глупые птицы! Разве мне могут быть интересны рассказы про прачек и судомоек?!

В голосе наследника было столько злости, что испуганные сороки затрепыхались, сбивая крыльями кубки и вазы, и в мановение ока заняли свои места на плечах Мимулуса, который до того сидел так тихо, что его можно было не заметить среди высоких праздничных тортов и счесть еще одним причудливым украшением стола — благо его лицо стало от тоски таким же серо-зеленым, как и большая часть десертов.

— А, мой новый придворный птичник! — прошипел принц, поворачивая к нему голову истинно змеиным движением, и Джуп поежилась, увидев, как полыхают его огненные зрачки-щелочки. Удивительно, как опасно порой выглядят хрупкие и изящные создания!

— Мое почтение, Ваше Цветочество, — прошелестел Мимулус, казавшийся все мельче и ниже: должно быть, он потихоньку сползал под стол, чему сороки, сидевшие на его плечах, были только рады.

— Мне говорили, что ты один из тех правоведов-росендальцев, которые участвовали в суде надо мной, — продолжил Ноа, щурясь все более угрожающе. — Твое лицо мне незнакомо.

— Я был ассистентом одного из присяжных чародеев, — пискнул Мимулус, вжимаясь в спинку стула и жмурясь от страха перед неминуемой расплатой.

Принц некоторое время смотрел на него, не моргая — что было чрезвычайно неприятно, — а затем отвернулся и с высокомерной небрежностью бросил:

— Всего лишь челядь при судейских магах. Что ж, если я не запомнил никого из этих низкородных крючкотворов, то что уж говорить о тебе… Когда мне донесли, что в Ирисовой Горечи появился росендальский маг, то я хотел тут же приказать, чтобы тебя скормили жабам и пиявкам. Но мои домоправители сказали, что ты спас мне жизнь в лесу… Что ты забыл в моих владениях?

— Я всего лишь заблудился на пути в Росендаль, — мэтр Абревиль собрал остатки мужества и произнес это твердо. — если бы я знал, что попал в ваши владения, светлейший принц, то и шагу не ступил бы далее.

И это прозвучало так искренне — и неудивительно, ведь то была чистая правда! — что Ноа не стал его больше расспрашивать.