Красная Армия

ШЕСТЬ

Вид с воздуха наполнял Трименко ощущением своей мощи. Командарм не особенно любил давать волю эмоциям, проведя всю жизнь в борьбе со слабостями своего темперамента, но зрелище, открывавшееся за покрытым каплями дождя иллюминатором вертолета, приводило его в благоговейный трепет. Его нескончаемые колонны бронетехники и машин обеспечения, его десятки развернутых артиллерийских батарей, одни из которых спешили к своим позициям, другие ожидали своей очереди на проход по забитым дорогам, а третьи вели огонь, отправляя куда-то в каменно-серое небо валы снарядов. Его зенитные системы укрывались на вершинах холмов, как большие металлические кошки, подергивая «ушами» радаров. Пилот вертолета летел на малой высоте над дорогой, не желая доверять безопасность машины большой красной звезде на фюзеляже. Но командарм, поглощенный величием момента, готов был забыть о таких мелочах. Он был поглощен зрелищем рычащего потока техники и людей, который стальной лавиной тек на запад, сметая все на своем пути.

Местами, конечно, зрелище было далеко от идеала. Некоторые колонны застревали. Тут и там на перекрестках кипела такая неразбериха, что Трименко казалось, что он слышит препинания и перебранки. Обломки советской техники виднелись там, где они попали под удар вражеской артиллерии или авиации. Невероятные картины то появлялись, то стремительно исчезали за иллюминаторами несущегося на огромной скорости вертолета.

Трименко понимал, что для тех, кто находится на земле, в постоянном нервном ожидании на марше или в ожидании приказа выдвигаться, война выглядела невероятным бардаком, граничащим с безумием. Но с неба, с божественной высоты, колонны двигались достаточно хорошо. На каждую, увязшую на местности или на переполненной дороге, приходились две-три, слаженно двигавшиеся по параллельным дорогам. И поток нес их в правильном направлении. Трименко знал, что передовые подразделения одной из его дивизий уже форсировали канал к северу отсюда, притом, что основная операция по форсированию разворачивалась в полосе наступления другой дивизии. Некоторые части уже продвинулись на тридцать километров от исходных позиций, а один разведывательный дозор сообщил, что продвинулся на пятьдесят два километра. Между тем, попытки противника остановить поток советских войск были удивительно слабыми. Утром Трименко получил жуткие данные о потерях. Вообще-то, они соответствовали запланированным, и Трименко не сомневался, что потери были преувеличены в пылу боя и в процессе передачи данных вышестоящему командованию. Перспектива использовать неточные данные в дальнейшем планировании беспокоила Трименко больше, чем сами потери.

Реактивный самолет, невидимый в дымке, прошел мимо и рев двигателей ударил по вертолету. Трименко думал о том, что решение Малинского поддержать первый удар авиации было абсолютно верным. При небольшом количестве и малой дальности оперативно-тактических ракет, имевшихся у противника, его авиация была главной угрозой. Трименко беспокоился о возможности удара авиации НАТО по советским войскам в точках пересечении границы, где инженерные войска открыли проходы в пограничных заграждениях. Но тревога оказалась напрасной. Удары самолетов НАТО были мощными, но носили случайный характер, и Трименко подозревал, что основная масса их самолетов действительно была уничтожена на земле. Старухин проявил себя ослом, требуя от Малинского сконцентрировать авиацию на поддержке сухопутных войск, и Трименко не мог удержаться от злорадства. Старухин, думал он, был из такого типа русских офицеров, которых он наиболее презирал, ригидным человеком со слишком поверхностными знаниями, который кричал, бушевал и топал ногами, чтобы заявить о себе, убедить более скептически настроенный мир, что он имеет какое-то значение.

Трименко, не меньше беспокоившийся о собственной значимости, находил такие истерики примитивными и неэффективными. Он считал, что время требовало более сложного подхода к эксплуатации ресурсов, неважно, материальных или человеческих.

Трименко смотрел на свою армию, продолжающую двигаться вглубь Западной Германии. Для человека на земле эта картина была лишь сплошной неразберихой. Но человек, способный посмотреть на нее свыше, видел огромную, невероятную силу.

— Форсаж!

— Полсотни восьмой, я все еще в захвате. Тут жарко.

— Давай, полсотни девятый. Запускай ловушки. Сбрось его!

— Ракетная атака, на меня, на меня!

— Маневр уклонения!

Самолет ведомого выпустил тучу тепловых ловушек, его двигатели полыхнули форсажным пламенем.

— Резче, братишка. Закрути ее!

Пилот первого класса капитан Собелев увидел, как вражеская зенитная ракета чудесным образом прошла мимо самолета ведомого и взорвалась метрах в ста пятидесяти позади. Собелев ощутил, как его самолет взбрыкнул от взрыва, словно дикий конь.

— Выравнивайся. Держись ровнее, полсотни девять.

Самолеты вылетели двумя парами, но вторая была сбита раньше, чем они достигли Везера. Здесь, над глубоким тылом противника, ПВО была гораздо слабее. Но все равно это был кошмарный полет. Это никак не походило на то, с чем он сталкивался в Афганистане. Полеты в Кабул и из него, старый добрый Баграм были достаточно опасны. Вечная дымка над Кабулом, грязная пыль на горячем ветру, а потом еще и эти чертовски эффективные американские ракеты «Стингер». Но по сравнению с тем, что творилось теперь, все это было мальчишеской игрой.

— Полсотни восьмой, у меня авиагоризонт отказал.

Твою же мать, подумал Собелев.

— Просто держись за мной, — ответил он. — Мы собираемся сделать все, как надо.

Собелев понимал нервозность лейтенанта. Это был уже второй их вылет, а для ведомого и первый боевой опыт. Если бы в Афганистане творилось нечто подобное, подумал он, я бы задумался об уходе из авиации.

— Оставайся со мной, братишка. Не молчи.

— Я здесь, полсотни восьмой.

— Молодец. Цель на тридцать градусов.

— Принял.

— Держи угол крена… Вижу последнюю контрольную точку… Выходим на высоту атаки… И говори со мной, полсотни девять.

— Прошел последнюю контрольную точку.

— Атака по первому варианту.

— Принял, корректирую.

— На боевом… так… Держись, будет горячо.

— Принял.

— Цель на удалении десять… Держимся… Вижу цель.

Собелев увидел аэродром, возникший перед ними скатертью на гигантском обеденном столе. Вражеские самолеты продолжали приземляться и взлетать.

— Работаешь по стоянкам. Моя цель — главная полоса.

— Принял.

Вдруг ожила зенитная артиллерия, разодрав небо потоками трассеров.

— Давай сделаем все правильно… Держать цель… Держать курс… Выровняйся!

В Афганистане можно было летать высоко и бомбить устаревшими боеприпасами глинобитные домики кишлаков, которые не менялись тысячу лет. Бомбы меняли их в мгновение ока.

Собелев был полон решимости довести ведомого домой. Мальчишка, впервые попавший на войну, подумал он. Он уже и забыл, как сам молодым пилотом вернулся с первого боевого дежурства в небе Афганистана.

Собелев повел их прямо в коридор, в котором садились и взлетали самолеты НАТО, уходя от огня зенитных орудий.

— Давай!

Лейтенант закричал по рации с ребяческим восторгом. Два самолета поднялись над вражеским аэродромом и Собелев увидел тяжелые разрушения, оставленные предшествующими авианалетами. Дымящиеся руины складов. Санитарные машины, мчащиеся через коридоры огня. Он услышал, как добавляя разрушения, взорвались бомбы, сброшенные их самолетами.

— Идем домой, братишка. Курс… Один… Шесть… Пять.

Вражеский самолет внезапно возник прямо перед Собелевым. Он узнал Натовский F-16. Самолет резко крутанулся в небе и исчез из поля зрения в окружающей серости. Собелев раскрыл рот под кислородной маской. Он никогда не видел, чтобы самолет… пилот… так маневрировал. Это потрясло его.

Несколько долгих, бесконечно долгих секунд спустя он сказал:

— Полсотни девять, противник рядом. Все что я делаю… Повторяй все, что я делаю. Ты меня понимаешь?

— Вас понял.

Но в голосе лейтенанта пропал восторг. Он тоже видел сумасшедший маневр самолета противника. Теперь они оба задавались вопросом, куда делся этот истребитель. Собелев посмотрел на экран радара. Там был бардак. Переполненное небо.

— Следуй за мной, полсотни девятый, — скомандовал Собелев. И надеюсь, подумал он, я действительно знаю, что делать.

Майор Астанбегян наклонился, глядя через плечо оператора на вращающуюся по экрану линию сканирования.

— Кто-нибудь классифицирует цели? — спросил майор.

— Товарищ майор, ответил сержант-оператор с усталой раздраженностью в голосе. — Я регистрирую ответы. Но там твориться такой бардак, что цели перемешиваются раньше, чем я могу их классифицировать. А потом снова начинаются помехи.

Астанбегян сказал мальчишке продолжать работу. Он начинал ощущать себя замполитом, бьющимся над попытками создать на командном пункте атмосферу оптимизма. Утром он начинал скандалить, когда замечал, что что-то было сделано не так, как надо, но вскоре перестал. Было столько проблем, что он понял, что криками только еще больше усугубит обстановку. Сейчас он просто делал все возможное для того, чтобы его зона ответственности не скатились в полную анархию.

Он отвернулся от мальчишки за пультом. Он знал, что сержант старался, что он искренне хотел сделать все правильно. Офицеры, отвечавшие за обнаружение и целеуказание, справлялись со своей работой не лучше. Самолеты НАТО пользовались примерно теми же маршрутами для проникновения в его сектор, что и самолеты стран Варшавского договора, и это создавало безнадежную неразбериху. Он знал, что на батареях полагались, в первую очередь, на визуальную идентификацию.

Автоматизированные системы управления также не оправдывали надежд. До тех пор пока они использовались для обнаружения целей и управления воздушным движением, все шло неплохо, или, по крайней мере, так казалось, потому что не было возможности предельно точно знать, какие самолеты входили в их сектор или выходили из него. Классификация и распределение целей проходили гораздо хуже. Астанбегян не сомневался, что они сбили некоторое количество самолетов. Ему сообщили о более чем десяти. Но он был не уверен, какие именно цели они сбили.

— Товарищ майор, — обратился к нему связист. — Командир пятой батареи доложил, что у него есть для вас сообщение.

— Примите.

— Но он требует передать его вам лично, товарищ майор.

Астанбегян подошел к пульту связиста и взял его рук гарнитуру.

— Я шесть-четыре-ноль, прием.

— Я шесть-четыре-пять. Уничтожено две системы. Противорадиолокационными ракетами, я полагаю. Мы привлекли этих скотов.

— Хорошо, — сказал Астанбегян, хотя он был далек от радости от этих новостей. А что ему оставалось делать? Приказать начать сначала и не терять системы в следующий раз? — Вы получили кодированный пакет инструкций?

На том конце воцарилось секундное молчание.

— Это шесть-четыре пять, — вернулся голос. — Мы не получали ничего за последний час.

Астанбегян ощутил, как выходит из себя.

— Черт тебя подери, это не учения. Мы посылаем их постоянно. Проверьте питание аппаратуры.

— Уже проверяем.

— И в следующий раз не жди, пока нужно будет вызвать меня и доложить, что потерял всю батарею.

— Вас понял, — но голос дрогнул. — Товарищ майор, у нас кончаются ракеты.

— Вы не могли выпустить все, что было в транспортно-заряжающих машинах.

— Товарищ ма…, то есть, шесть-четыре-ноль, я не видел этих транспортов весь день. Офицер материально-технического обеспечения отбился от подразделения. Вы не поверите, что твориться здесь на дорогах.

— Ты найдешь эти чертовы грузовики. Если будет надо, обшаришь все до польской границы. А еще лучше, пойдешь на фронт! А в тылу будет отсиживаться кто-то другой. На кой черт ты нужен без ракет? Под трибунал пойдешь!

— Вы не знаете, что здесь твориться…

— Товарищ майор, — закричал оператор радиолокационной станции сопровождения, перебивая его. — Множественный контакт, подсектор семь, движется на четыре.

В тот же миг рев низколетящих самолетов ударил по командной машине, сотрясая висящие на стенах карты и диаграммы и вызвав поток громкой ругани со стороны операторов электроники, оборудование которых начало сбоить и отключаться.

— Откуда они взялись?! — Закричал Астанбегян, отбрасывая последние остатки самоконтроля.

— Это были наши, товарищ майор.

Астанбегян провел рукой по бритому затылку, успокаиваясь. Все хорошо, даже слишком, подумал он.