Красная Армия

СЕМЬ

Полковник Ткаченко, начальник инженерной службы второй гвардейской танковой армии следил с командного пункта передового полка за операцией по форсированию канала. Периодически он мог видеть в стереотрубу и сам канал. Он изучал канал довольно долго и хорошо знал его. Были участки, где он возвышался над окружающим ландшафтом, с проходящими под ним туннелями, а были и такие места как это, где он представлял собой обычную, ничем не примечательную полосу воды на дне долины. Этот участок был тщательно подобран, отчасти потому, что он оптимально подходил для форсирования, но, в основном, потому, что противник не ждал основной операции здесь, в стороне от главных дорог. Фактор внезапности в подобной операции имел первоочередное значение, а местные дороги второстепенного значения были достаточно хороши для того, чтобы после форсирования стремительно прорываться в тыл и окружить противника. И, наконец, это было просто лучшее место для форсирования канала, требующее меньше ресурсов, и где была хорошая связь. Ткаченко сориентировал оптику, чтобы осмотреть единственный мост, лежавший в воде, будто сломанный хребет. В нескольких сотнях метров дальше на горизонте виднелась дымовая завеса. Под ее прикрытием туда были переброшены на вертолетах части ВДВ, чтобы обеспечивать плацдарм на противоположном берегу. И теперь инженерные части спешили к воде с подрывными зарядами и выглядевшими с наблюдательного пункта игрушечными сегментами понтонных мостов. За стеной дымовой завесы грохотали десятки артиллерийских батарей, блокируя резервы силы противника на дальних подступах к плацдарму.

Над головой прошли вертолеты, доставляя на дальний берег подкрепления, оснащенные переносными противотанковыми ракетными комплексами. Тем не менее, происходящее сильно отличалось от виденного Ткаченко на учениях по отработке форсирования водных преград. Совпадали только общий порядок действий, да еще уровень шума, который даже здесь, на большом расстоянии, вызывал боль в ушах. Но здесь не было никаких хорошо отрепетированных действий, только отчаяние людей, спешащих выполнить опасные задачи, глядя в лицо смеющейся над ними смерти. Берега канала были крутыми и укрепленными железобетонными конструкциями. Они были сложным препятствием для плавающей техники. Должны быть подготовлены точки входа и выхода. Под огнем бьющей по площадям вражеской артиллерии.

Артиллерия противника слепо била по берегам канала. Советская артиллерия поставила дымовую завесу на участке шириной почти десять километров, и противнику приходилось стрелять вслепую, не зная, где именно советские силы ведут форсирование. И, несмотря на эту проблему, шальные снаряды находили себе цели, перемалывая крошечные фигурки, разбивая их о волны грязи, и оставляя обломки невезучих машин объятыми пламенем.

Два советских боевых вертолета прошли над головой строем уступа вправо. За первой парой проследовала вторая, за ней третья. Они солидно прошли по свинцовому небу и скрылись в дыму.

Смелые ребята, подумал Ткаченко. Не самый это лучший день, чтобы быть летчиком.

Вдоль берега канала раздалась неровная серия взрывов. За взрывами на ближайшем берегу последовали такие же взрывы на дальнем. Ткаченко попытался сосчитать, сколько было взрывов. Как минимум, восемь точек входа.

Более слабые взрывы вторили им из-за горизонта.

Ткаченко испытывал гордость за мужество саперов, там, у воды. На новый, 1814 год, переправа, наведенная инженерами российской императорской армии, обеспечила форсирование Рейна Прусской армией. Только у русских инженеров нашлось достаточно средств и навыков, чтобы укротить великую реку. Теперь Ткаченко был намерен повторить это достижение и задавался вопросом, сколько дней боев понадобится, чтобы достичь Рейна. Инженеры имели бы достаточно времени попрактиковаться, учитывая огромное количество рек и дренажных каналов в северной Германии.

Ткаченко повернулся к майору, командиру мотострелкового полка.

— Отправляйте на тот берег роту на БМП. Я не гарантирую хороших мест для выезда из воды на том берегу, но, в крайнем случае, мы поможем вам выбраться. Как только переправится первая волна, мы начнем наводить понтонные мосты.

Заградительный огонь вражеской артиллерии усилился, как будто противник почувствовал прогресс с форсированием канала. Взрывы и дым затрудняли обзор. Но Ткаченко увидел колонну боевых машин пехоты, приготовившуюся к плаванию. Они вышли с замаскированных позиций в нескольких сотнях метров от берега и начали формировать строй.

Ткаченко оставил стереотрубу. Пришло время идти вперед. Он махнул рукой командиру понтонно-мостового батальона.

— Время. Двигаемся к воде.

Двое офицеров инженерных войск начали пробираться по грязи мимо позиций обеспечивающих безопасность переправы войск, ощетинившихся пулеметами и переносными зенитно-ракетными комплексами. Ткаченко начал осторожно забираться в командную машину батальона.

— Товарищ полковник?

Ткаченко посмотрел на молодого красивого эстонца. Понятно. Молодое поколение. Ткаченко знал, что был слишком стар для этого. Ему было место в академии, где он мог каждую ночь спасть в мягкой и теплой кровати, и где от него никто бы не потребовал никакого реального риска.

— Я пойду с вами, — сказал Ткаченко молодому человеку. — Позволите старику немного размяться, я думаю?

Молодой офицер смутился. Ткаченко продолжал грузно забираться в тесный бронетранспортер. Конечно, командиру батальона не слишком понравилось то, что начальник инженерной службы армии будет смотреть ему через плечо. Но как-нибудь потерпит, подумал Ткаченко. Он не хотел пропустить возможность форсировать канал. Всю свою службу он ждал возможности использовать свои навыки для решения по-настоящему сложной задачи. Ткаченко считал своим долгом быть с ними всеми, когда начнется спуск паромов и наведение понтонных мостов.

Комбат-эстонец захлопнул за ним крышку люка и надел шлемофон. Ткаченко, расположившись на сиденье напротив места радиста, постарался расслабиться настолько, насколько это было возможно в тесном бронетранспортере. Теперь задачей молодого человека было доставить их к переправе. Ткаченко понимал, что сейчас ничего не мог для них сделать, не мог защитить от невезения или отразить вражеский снаряд. Смирившись с этим, он просто сидел и ждал.

Однажды, подумал он, он уже имел шанс применить свои знания в реальном бою. Он был направлен в качестве военного советника в Анголу. Это назначение принесло ему величайшее разочарование в его жизни. Он терпеть не мог ангольцев. Он считал их жадными недочеловеками. Грязными. Бесчеловечными друг к другу. А кубинцы, вполне сознательно выбравшие путь вырождения, были еще хуже. Никто из них даже не выказал надлежащего уважения к Советскому Союзу и советским офицерам. Там правили бал слова, бессмысленные обещания и ложь. Он провел большую часть командировки за распитием западного спиртного, строя казармы, мосты и дома, чтобы дать развивающемуся миру будущее. Он даже с готовностью пошел в бой, когда ситуация на юге обострилась до такой степени, что потребовалось советское вмешательство, чтобы стабилизировать линию фронта. Но только как можно было называть те ничего не стоящие луга и смертельно опасные джунгли фронтом? Это было место, где сброд, состоявший из вчерашних дикарей, нацепивших какое-то подобие формы, убивал друг друга самыми изощренными способами и радостно пытал пленных, словно дети, мучавшие мелких животных, чтобы услышать их крики. Это были даже не допросы. Они просто сдирали с людей кожу заживо. Или медленно резали на части. Не было никакого способа оградить от насилия женщин. Все они были контрреволюционерами. Слово «Африка» Ткаченко воспринимал с тем же отвращением, с каким другой человек воспринимал слово «сифилис». Это была сплошная яма болезней, скверной воды, ядовитых тварей, абсолютно чуждая для всего русского.

Ткаченко усмехнулся нахлынувшим воспоминаниям. Облаченный в шлемофон и пристально глядящий в смотровой прибор молодой офицер не обращал внимания на старого полковника за спиной. Ткаченко вспомнил о том, как представлял себе тропические города в лунном свете, аборигенок, которые были как-то по-особенному чисты и преданны благородному делу… Его иллюзии после прибытия в Анголу не продержались и неделю. Они вряд ли продержались одни сутки.

Странным образом совокупный эффект построенной на коррупции системы был даже хуже, чем насилие, от которого Ткаченко обычно был защищен. Это была сплошная непрекращающаяся разруха, заключавшаяся не в мелких подарках ради того, чтобы продвинуться к началу очереди на телевизор, которые он привык видеть дома. Ангольским чиновникам требовались огромные взятки просто ради того, чтобы они соизволили что-то сделать для своей страны. Ткаченко подозревал, что кубинцы с ангольцами сговорились доить советскую корову до последней капли. Советский офицер не мог прикоснуться к советским же грузам, разгружаемым в Луанде. Подаренные советским народом грузы становились ангольской собственностью. Советским военным советникам приходилось прибегать к бартеру, чтобы получать ключевые грузы, которые были нужны, чтобы выполнить их задачи. По поддержке ангольцев, контролировавших грузы. А продажные кубинцы всегда были где-то рядом. Ткаченко видел, как они получают в Анголе все больше влияния.

Возможно, там было что-то хорошее, как верили некоторые. Но большинство просто выжимало выгоду из всего, из чего было возможно. Ткаченко же вернулся из Анголы с больной печенью, стойкими заболеваниями кожи и ненавистью ко всему, что не было советским к западу от Урала, всему, что не было Великой Россией. В Луанде он видел, что западные бизнесмены пользуются намного большим уважением, чем советские офицеры. Это был не социализм. Африка была болотом ненасытной коррупции и жадности. Коррупции физической и духовной. Ткаченко вернулся с убеждением, что в Африке не было ничего полезного для Советского Союза.

Близкий разрыв сотряс машину, выбросив Ткаченко из воспоминаний в реальность. Машина свернула с дороги и затряслась по разбитой земле. Ткаченко схватился за металлическую скобу в попытке удержаться. Он снова сказал себе, что был слишком стар для таких подвигов.

Эстонец сорвал шлемофон и взял в руки каску.

— Мы на месте.

У переправы уже начала образовываться свалка. Танковая колонна подошла слишком рано, и машинам саперов с понтонными парками пришлось объезжать их. Тягачи затаскивали противотанковые орудия на временные позиции, инженерная техника копалась в грязи, укрепляя берег для установки моста. Саперы и солдаты комендантской службы, чьей задачей было управление движением, размахивали руками и флагами, очередная волна боевых машин пехоты спускалась по раскатанной грязи к воде канала. Машины вошли в воду неловко, пытаясь выровняться на воде, словно бескрылые утки. Ткаченко увидел, как одна из машин получила прямое попадание шального снаряда, взорвалась в воде, мелькнув на поверхности металлическими клочьями, а потом ушла на дно вместе с экипажем и десантом. Еще одна машина застряла на другом берегу канала, будучи не в состоянии выбраться из воды.

Мощный взрыв оглушил Ткаченко, бросившегося на землю. Только корпус одного из съехавших с дороги танков спас его от осколков. Вокруг кричали от боли или страха, другие голоса звали санитаров.

Комбат-эстонец кричал приказы и махал руками, напоминая Ткаченко один старый анекдот о том, что каждый раз, когда саперы приходят в растерянность, они машут руками, как будто сигнализируют о чем-то важном.

Ткаченко поправил шлем и стер самые крупные пятна грязи с формы. Решительно пыхтя, он направился к каналу. Подойдя к воде, он взял под контроль первую колонну понтонных парков, будучи раздраженным медлительностью и теперь в душе радуясь возможности взять происходящее под свое руководство. Он даже начал руководить отдельными грузовиками, которые полукругом подъезжали по крутому берегу к каналу, чтобы сбросить понтоны в воду.

Ткаченко не обращал внимания на брызги воды. Он уже промок. Когда первые полдесятка секций моста плавали в канале, он вскочил на одну из них, пока саперы напряженно пытались направить понтоны в нужное положение и связать их друг с другом.

— Ложись!!!

Ткаченко упал на понтон, который закачался от рева прошедшего над ними реактивного самолета. Открыли огонь зенитные орудия, зашипели стартующие ракеты. Затем раздались взрывы сброшенных самолетом бомб.

— Работайте! — Закричал Ткаченко. — Если не хотите сдохнуть прямо здесь, сволочи! — Он выхвалил инструмент у неуклюжего солдата.

Вниз по течению канала подготавливалось все больше мест для установки мостов, и все больше машин с понтонными парками подъезжали к воде, чтобы сбросить в воду секции. Командир батальона уже получил в свое распоряжение два челночных парома и первые танки пересекли водную преграду на них. Ткаченко, изучив документацию по каналу, категорически запретил пытаться форсировать его, используя оборудование для подводного вождения. Берега были слишком крутыми, и он сомневался, что танки смогут самостоятельно выбраться из воды. Но он подозревал, что многие танкисты проигнорируют его указания.

Моторные лодки описывали полуокружности в канале. Саперы, стоя на понтонах, отталкивали мост от берега, помогая товарищам на лодках направлять и скреплять секции. Осколки били в грязную воду огромными каплями дождя. Ткаченко стоял на понтоне, стирая с лица смесь пота и дождевой воды.

Мост, направляемый саперами на моторных лодках, постепенно становился перпендикулярно берегу. Ткаченко смотрел на маневрирующие на воде паромы, готовившиеся к перевозке тяжелых грузов. Первый уже вернулся назад за новой группой танков.

Полчаса, думал Ткаченко. Если через полчаса они не контратакуют крупными сухопутными силами, танками, то будет слишком поздно. Они не удержат плацдарм. Он внимательно вслушивался в грохот обменивающейся ударами артиллерии. По звукам казалось, что советская артиллерия доминирует на поле боя. Она подавляла вражеские батареи и формировала защитный барьер между противником и плацдармом.

Конец понтонного моста ударил в противоположный берег, отдавшись в колени Ткаченко. Сходни упали в грязь. Нужна ковровая дорожка, подумал Ткаченко. По которой он пойдет вперед. Он снова закричал, счастливый, как ребенок.

Леонид боялся утонуть. Мысль казалась абсурдной, учитывая, что он находился посреди боя, внутри трясущейся стальной коробки. Двигателю боевой машины пехоты, казалось, безнадежно не хватает мощности. Леониду казалось, что они пересекают океан. Голова болела от выхлопных газов, а вид из бойницы в борту машины только напоминал ему, что поверхность воды находится опасно близко от крыши машины. Больше всего на свете Леониду хотелось открыть верхний люк и увидеть небо.

Но он боялся. Боялся наказания. Боялся затопления машины. Боялся огня артиллерии. Тонкие струйки воды сочились по бортам машины. И когда наводчик выстрелил в далекую, невидимую цель, машина качнулась так, словно была готова опрокинуться.

Леонид молился. Он не знал, верит ли он в Бога или во что-то еще. Но его мать всегда оставалась по-крестьянски суеверной, он помнил ее робкие, быстрые молитвы. Он крепко сжал автомат и закрыл глаза. Он молился, как мог, пытаясь представить себе, что нужно было говорить, чтобы убедить забытого Бога, что сейчас он действительно был искренен. Получалось несколько похожим на попытку убедить строгого и непреклонного учителя в том, что он честно собирался сделать домашнее задание.

Машина ударилась во что-то твердое, сбив солдат в кучу. Двигатель напряженно скулил. Вращающиеся гусеницы гудели за металлическими стенками.

И вдруг машина чудесным образом обрела в себе силы, чтобы ринуться на берег. Жесткий хруст траков по гравию показался Леониду благословением, которого он не получал еще никогда в жизни.

Машина остановилась и, переключив передачу, рванулась вперед. Леонид слышал вокруг громовые раскаты. Пушка била в цели, заполняя плохо вентилируемое десантное отделение пороховыми газами. На пересеченной местности солдат швыряло из стороны в сторону, бросая их друг на друга и на металлические борта машины. Они материли друг друга, но в голосах не ощущалось никакой жизни, словно каждый в ожидании боя ушел в свой внутренний мир.

Сержант скомандовал открыть огонь через бойницы. Леонид осмотрелся вокруг и принялся выполнять приказ, просто для того, чтобы что-то делать. Он не видел никаких целей сквозь узкую щель и дым, но выпускал магазин за магазином, добавляя в десантное отделение кислой вони пороховых газов.

Машина дернулась, почти остановилась, а затем медленно поползла вперед.

— Спешиться! — Крикнул командир отделения младший сержант Кассабьян.

Задние люки машины распахнулись, и солдаты высыпали наружу, неуклюже повторяя действие, бесчисленное количество раз выполняемое на учениях. Ноги Леонида подкашивались, но он заставил себя идти. Спешно покидая машину, он ударился плечом, споткнулся и едва не упал на Серегу, уловив исходящий от него ощутимый запах спирта. Серега, казалось, не заметил этого, или вообще ничего не видел и не чувствовал. Он двигался быстро, но словно лунатик.

— Вперед, вперед!

Все вокруг заполнял густой серый дым, сквозь который пробивались мерцающие красные и желтые пятна света, похожие на праздничный салют. Ощущаемый физически шум заволок все вокруг. Леонид бежал под дождем, пытаясь найти свое место в строю.

Али бежал за ним, крича что-то непонятное, и держа гранатомет на плече, словно копье. В поле зрения не было никаких целей, только плотный строй бронемашин, идущих значительно ближе друг к другу, чем на учениях и исчезающих в дыму.

Леонид бежал вперед, смутно ощущая слева присутствие Сереги. Крепкая фигура Сереги, бежавшего вперед с пулеметом наперевес, добавила ему уверенности. Леонид закричал так громко, как только мог, не соображая, что именно он кричит. Он нажал на курок автомата, посылая очередь в серую стену перед собой в безумной попытке ощутить себя властным над своей судьбой. Он быстро расстрелял остатки патронов в магазине и притормозил, чтобы вставить новый.

Он уронил полный рожок. Когда он наклонился, чтобы подобрать его из грязи, его едва не переехала боевая машина пехоты. Похоже, она отстала от строя. Но, оглядевшись, Леонид понял, что и сам не знал, где находится. Вспышки мелькали в дыму, а затем стремительно исчезали. Вокруг продолжалась беспорядочная перестрелка.

Еще одна машина с фырканьем прошла мимо. Леонид последовал за ней, хлюпая сапогами по грязи. Он понятия не имел, почему его товарищи исчезли так быстро.

Он увидел первого раненого. Незнакомый парень тянул руки в небо, как будто пытаясь вскарабкаться по веревочной лестнице. Он протягивал руки, хрипя окровавленным ртом. Кровь заливала лицо и светлые волосы. Он повторял одно слово: «мама», снова и снова пытался дотянуться до неба, елозя головой по грязи.

Леонид в ужасе бросился бежать. Он дал очередь в направлении своего движения, очищая себе путь, но был безнадежно дезориентирован.

Боевая машина пехоты взорвалась в стороне, разорвав дымку сполохом огня. Леонид опомнился лежа в грязи, и удивился, как ему не оторвало ноги.

Где враг? Он не видел ничего, кроме бегущих теней и огромных темных силуэтов техники, на мгновение появляющихся их дыма только чтобы вновь исчезнуть. Если он погибнет… если погибнет… Он понял, что даже не знал, в какой стране находится. Они ехали очень долго. Была ли это еще ГДР? Или наши уже контратаковали на запад? Кто побеждает? Что вообще происходит?

Разрывы артиллерийских снарядов оглушали его, взрывная волна рвала на нем форму, словно нахальная девушка. Леонид поднялся на ноги и бесцельно побежал вперед, невзирая на рвущиеся вокруг снаряды. Он пробежал мимо ярко горящей машины, вокруг которой валялись обгоревшие тела. Кто-то рявкал на каком-то азиатском языке, хор стрелкового оружия грохотал в дыму.

Леонид увидел пулеметчика, залегшего за небольшим бугром. На секунду внутри него зажглась надежда: Серега!

Нет, это был незнакомый ему солдат. Леонид упал рядом, в любом случае радуясь тому, что был не один. Он начал стрелять из автомата в том же направлении, куда бил пулеметчик.

Появившийся офицер заорал на них за проявленную глупость. Разъяренный капитан с покрасневшим диким лицом, размахивая пистолетом, скомандовал им идти вперед. Леонид и его спутник поднялись с мокрой травы и осторожно двинулись туда, куда показывал офицер.

Мертвые люди. Разорванная форма. Кровь, ошметки костей и внутренностей, словно на скотобойне. Горящие машины. И по-прежнему не было видно врага.

Двигатель машины ревел на склоне холма. Леонид попытался идти на этот звук. Затем он услышал грохот танкового орудия, легко узнаваемый любым, кто хотя бы раз был возле полигона.

Деревья. Леонид бросился к темным стволам, нога в ногу со своим случайным попутчиком, хотя ни один из них не понимал, куда они бегут. Леониду просто хотелось сойти с пути, по которому двигалась техника.

Совсем рядом раздались выстрелы из стрелкового оружия. Леонид несколько секунд простоял, переводя дыхание, прежде чем понял, что стреляют в них. Его спутник упал за бревном, заливая промокший лес огнем из ручного пулемета, механически доставая из подсумка новые магазины.

— Вон там, — крикнул он Леониду. — В кустах!

Леонид попытался стрелять, но снова обнаружил, что магазин пуст. Он торопливо начал менять его, но пальцы отказывались слушаться, как он не старался взять себя в руки. Он не понимал, как кто-то отличал своих от чужих. Возможно, все просто стреляли во все, что видели. Леонид открыл огонь в лабиринт деревьев.

Вспышка. Жар. Болезненный грохот. Краем глаза Леонид увидел тело пулеметчика. Оно поднялось с земли, как будто его ударило током, на мгновение будто зависло в воздухе, а затем свалилось на Леонида, закрыв его собой.

Леонид закричал. Он бил и толкал труп, пытаясь сбросить его с себя. Он не хотел прикасаться к нему. Но отчаянно пытался высвободиться.

Темные фигуры врагов растворились в тумане. Леонид схватил автомат перемазанными чужой кровью руками. Но враги просто исчезли, словно призраки.

Леонид пополз к груде камней, присыпанной листьями. Время словно исчезло, он совершенно не осознавал его. Из-за деревьев послышался слитный крик множества голосов, перемежающийся с грохотом снарядов и рычанием техники. Леонид с трудом поднялся на ноги и убедился, что остался невредимым. Так быстро, как только мог он побежал на звуки боя. Он совсем не хотел вернуться в бой. Он просто хотел быть рядом с живыми.