Красная легенда на белом снегу

Якса подвинулся поближе к теплу, подбросил в очаг дров. Огонь осветил его похудевшее за время болезни лицо.

Собака, похожая на росомаху, греется, свернувшись калачиком, под боком у старика. Чу! подняла голову, навострила уши. Нет, на улице ничего не слышно. И в чуме только двое: Якса да Журавль.

— Я много живу, — негромко начал Якса, глядя на своего воспитанника. — Кочевал я по Уралу, и на западных её склонах и на восточных — всюду бывал, где манси живут! И всюду бедность!

Якса глубоко вздохнул. Потрогал огонь палочкой. Искры полетели звёздочками, отражаясь в глазах его, которые казались теперь такими ясными, сосредоточенными.

— Говорить нам надо. Надо оставлять сердце открытым, как глаза. Пусть отражается в нём огонь, и думы, и желания.

Не сразу стал я шаманом. Был я обыкновенным мальчиком. С бабушкой жил, как Эквапыгрысь, наш сказочный герой. Всё началось со сказки, которую рассказала бабушка. Послушай и ты её.

Эквапыгрысь с бабушкой живут. Живут в домике на тундровой кочке, появившейся неизвестно откуда. Однажды зимой бабушка пошла по воду. Зачерпнула из проруби воды в берестяное ведёрко, хотела идти обратно, да вдруг увидела диво: вода в проруби вдруг закипела. Как в котле, кипит, пенится, расплёскивается.

— Сколько живу, такого чуда не видывала, чтобы в проруби вода кипела. Это что же такое будет? — с удивлением говорит бабушка.

Не успела слова промолвить, как из проруби окунь выскочил, трепыхнулся, отряхнулся и человеком стал. Красивый такой, настоящий богатырь. Из-за пояса топорик вынул, от каждой своей голени по кусочку кости отколол. Из одного куска древко стрелы сделал, из другого наконечник вытесал. Вместе связал, получилась стрела. На берегу лесной речки громадный камень лежал. Натянув богатырский лук, он выпустил стрелу в камень. И тот камень был насквозь пронзён. И говорит богатырь бабушке:

— Придёшь домой, Эквапыгрысю скажи: в колдовстве и волшебстве если со мной сравняется, то пусть по моим следам идёт, в тот край, где правду найти сможет. Если же в колдовстве и волшебстве со мной не сравняется, то пусть не ходит никуда.

Пришла домой, поставила берестяное ведёрко на пол, вода в нём, как в котле, кипит, пенится, расплёскивается.

— Бабушка, ты по воду ходила, что же ты видела? Какое слово мне принесла? — спрашивает Эквапыгрысь, озорно поблёскивая глазами.

— Дорогой мой, какое же я тебе слово принесу? По воду ходя, разве что услышишь?

Вода в ведёрке пуще прежнего кипит, пенится, плещется.

— Хоть ты и говоришь — ничего не видела, никакого слова мне не принесла, и всё же что-то там случилось! — не унимается Эквапыгрысь, подступая к бабушке.

— Есть для тебя слово, внук мой, — говорит бабушка. — Из проруби выскочил окунь, на моих глазах превратился в богатыря. Сделал стрелу, выстрелил. Стрела пронзила камень насквозь. Потом мне сказал так: «Если у Эквапыгрыся в волшебстве и колдовстве со мною сравняться сил хватит, — по моим следам правду искать пусть идёт. А если силы не хватит, — пусть не ходит».

И пошёл Эквапыгрысь искать правду по земле, колдуя и священнодействуя, меряясь со встречными силой рук и слова.

Слушал я эту сказку, — проговорил с лёгким вздохом шаман Якса, — и мне захотелось быть Эквапыгрысем. Так же как у него, у меня была лишь одна бабушка. Ни отца, ни мать не помню. Не знаю, откуда я. И решил я по земле идти, искать правду-счастье.

— Не ходи, сынок, ты ещё маленький. Да и в мире много злых духов.

— Пойду, пойду! — твержу я.

Бабушка видит, что я не отступлюсь, — согласилась:

— Ну, коли так хочешь, иди.

Снарядила меня, вкусной муксуновой юколы дала, луком и стрелами вооружила. А ещё дала лапку гагары, нож, многострунную арфу — журавль.

— Журавль и лапка гагары — от твоего дедушки, он был колдуном. Нож — от отца-охотника тебе в наследство. Попадёшь в беду, — вспомни о них, — сказала на прощание бабушка. И ещё молвила: — По той дороге, что за домом лежит, не ходи. Там люди живут. Среди них много хитрых.

— Ладно, не пойду.

— По этой дороге иди, что у двери начинается. Она в лес ведёт. В лесу — звери, птицы, духи. Духов много, как деревьев. Если не будешь нарушать законы леса, воды, неба, — с духами найдёшь общий язык, счастлив будешь.

Я простился с бабушкой, по указанной ею дороге пошёл. Бабушка стоит у двери, смотрит, как я иду, настоящим охотником с собакой, и радуется и плачет…

А я немного отошёл, да и повернул по дороге, которая к людям вела. Шел, шёл я, да и пришёл в Берёзов, в русский город.

По дороге я охотился, поймал соболя, белок настрелял. Думаю: пойду к купцу, продам товар — и снова в лес, к бабушке.

Обрадовался купец, что принёс соболя, угостил меня.

— Чей ты будешь? — ласково спрашивает он.

— С лесной речки, — говорю я, — где бабушка одна живёт.

— А, вот ты и попался мне! — восклицает он. — Я давно жду, когда ты подрастёшь да долг уплатишь. Ещё отец твой должен был мне двадцать пять рублей. Иди, отработай…

Но какой из меня, маленького, был работник? Таскал воду в дом купца, колол дрова, убирал навоз из хлева. А в любую свободную минуту я пел, играя на своём журавле.

За работу купец ругал меня, к игре моей на журавле прислушивался. Любил показывать меня гостям.

— Дикарь, язычник! А ведь как чудно играет и поёт! — восклицали гости. Все с любопытством осматривали меня, ощупывали, выкрикивали: — А ведь вроде на человека похож! — Потом они смеялись, галдели хором.

Проезжал как-то через Берёзов главный поп Сибири, архиерей Тобольский. Звали его ещё то миссионером, то пастырем. Прослышал он обо мне, о поющем «язычнике» и идолопоклоннике. Послушал мою игру, заговорил со мной. За серебряный рубль выкупил меня у купца и повёз в далёкий большой город Тобольск. Видел я раньше воду, лес, небо. А в городе перед моими глазами будто каменный лес вырос. Каменные дома окружены каменной стеной. Кремлём это называется. А ещё крепостью. Над каменными домами — сияющие золотом шапки, острые, как шлемы. Вечерами эти шлемы звенят, как летящая оленья упряжка с колокольцами. Русский бог — Христос — любит колокольный звон и шум. А внутри этих священных домов, называемых церковью, сумрачно и тихо.

— Вот твоя обитель, вот твои братья-монахи, — сказал архиерей, привезя меня в священный дом, называемый ещё миссионерской школой, — забудь своих идолов, стань христианином.

И сделали меня учеником миссионерской школы. Утром и вечером заставляли меня креститься и шептать русские «божьи слова», смысл которых я не знал. Не хотел я это делать, не понимая ничего. Монахи жаловались на меня старшему брату-миссионеру. Сажали меня в тёмную каменную берлогу, называемую карцером, секли, били. Но я всё равно молчал, не хотел молиться кресту… Когда выпускали меня, я молился лишь солнцу да деревьям, которые стояли в саду монастыря. А ещё я разговаривал с жалкой, маленькой дворовой собачкой. Я давал ей хлеба, она меня слушала. А ещё был хороший русский мальчик. Он тоже был со мной ласков. Я рассказывал им о тайге, о большой воде, о воле:

— Много зверя в лесу. Птицы много. Хорошо ходить за ними по следу. Убежим, собака, отсюда в большой лес, где все друг друга понимают…

И однажды ночью, забрав собаку, я перелез через каменную стену монастырской школы, вышел к реке. У реки стояла лодка. Сел в неё и поплыл по течению. Знал: рано или поздно река приведёт меня к родным берегам. Так и вышло. Через много дней и белых ночей приплыл я в Берёзов. А оттуда — к бабушке поплыл. А её уже нет в живых. Одна сторона нашего домика отвалилась. И пошёл я тогда, как Эквапыгрысь, по земле, где манси живут. И увидел всюду нищету и слёзы. И купцы кругом снуют, забирают от манси рыбу, пушнину. Попы церкви стали строить. Ясак-налоги собирают. Сумрак упал на мою душу. В груди закипели горячие ключи ненависти к этим жестоким людям.

Старый охотник, который приютил меня, видя мою печаль, сказал однажды:

— Ты бы ушёл отсюда, Якса. На севере, где большой лес кончается, есть свободная земля, куда не пришли ещё купцы, попы, сборщики ясака. Говорят, в той стороне много нашего северного народа живёт. В тундре на оленях летают, хорошо живут. Душа у них верна солнцу, большой воде и рыбе. Молодой ты, здоровый, за зверем ходить можешь, оленей пасти научишься, жить будешь в лад своим желаниям, счастье испытаешь. А здесь худо. Я вот дряхлый уже, а то ушёл бы с тобой. Уходи, сынок!

Запала эта мысль мне в душу. Захотелось, как сказал старик, в счастливую страну, где люди вольно дышат, храня в душе добрые заветы предков, живя в лад с духами и всей природой. Собака моя, привязавшаяся ко мне, опять побежала по моим следам.

Шёл я туда с желанием хорошо работать, честно жить. За спиной у меня был тугой лук старика да колчан со стрелами, нож отца да многострунный мой журавль, с которым я не расставался, какие бы тучи надо мною ни кружили.

Долго шёл. Много холодных дней и ночей. Да разве холод и снег помеха идущему?

Однажды встретил аргиш ненцев, кочующих в сторону южную.

— Куда путь твой лежит, друг? — спросил старый ненец, каюр первой упряжки.

— Я ищу свободную счастливую землю, где нет торговых людей, царских начальников, где не убивают, не разоряют и не заставляют молиться другим богам, друг, — ответил я.

— А разве в тайге, где большие деревья, плохо живут? — с тревогой спросил каюр-ненец, жадно заглядывая мне в глаза.

— Худо. Правды нет. Шкурки зверей берут за водку. Злые поповские шаманы силой заставляют поклоняться новому богу, имена предков заставляют забывать и называть себя по-новому.

— И у нас то же самое. А на священном мысу, там, где великая Обь в море превращается, город поставили. Высоко в небе, выше всех домов, блестит над тундрой золотой крест священного дома — церкви. Далеко виден этот крест. Тундра голая. Вот мы и подались на юг, в леса. Думали средь деревьев запрятаться от людей, несущих крест, позор, болезни.

— Где же тогда правда?

И наступила тишина. Молчал снег, молчали карликовые деревца, молчало небо, медное от мороза…

Долго молча стояли мы, искатели украденной свободы и правды.

— Где правда и счастье, знает только Великий колдун Севера, который живёт под самой Полярной звездой; там земля в ледяное море превращается, на реке Таз. Далеко это. Тебе не дойти до него! — сказал старик, тронул оленей хореем, и те побежали рысцой в обратную сторону.

Не мог я повернуть назад. Помнил завет: «Если у Эквапыгрыся в волшебстве и колдовстве сравняться с Высшим духом сил хватит, — правду искать пусть идёт…»

Хотел я померяться силами в волшебстве и колдовстве с этим Великим колдуном Севера.

Долго ли, коротко ли шёл, наконец добрался и до ледяной земли под Полярной звездой, где жил Великий колдун белой тишины. Только я успел рассказать про странствия, про сомнения свои и мечту о поисках правды и счастья, как тут же потерял память. Заболел. Сначала лихорадило. Потом будто горел в огне. Мне казалось, что я куда-то качусь колесом, то в одну сторону, то в другую перекатываюсь.

Затем, помню, стою под самой Полярной звездой. Рядом — лиственница, на её ветвях — гнёзда на разной высоте. Самые великие шаманы воспитываются на верхушке дерева, средние — на середине, а малые шаманы — у нижних ветвей.

У самого корня лиственницы стоит тот самый старик, Великий колдун белой тишины. А тишина такая, будто всё помертвело. Лёд, снег кругом. А на небе звёзды. Снег и небо в звёздах. И ничего больше. Белая тишина.

В руках у старика пила. Вручает он мне один конец и говорит:

— Раз пришёл сюда, принимайся за работу. Будем прокладывать сквозь льды дорогу в верхний мир, в светлое будущее!..

— Нет! Я шаманом не хочу быть! Охотник я…

— Ты что же, забыл священные слова: «Если в волшебстве и колдовстве сравняться сил хватит… По следам Эквапыгрыся правду, счастье искать иди…» Кажется, ты по его следам шёл… Чего же ты, придя под самую Полярную звезду, у самых подступов дороги в будущее, захныкал, нос назад воротишь? А ну, бери пилу, да и за работу!..

Против моей воли, он вручил мне конец пилы и заставил работать. Мне кажется, мы пилили лёд, прокладывая дорогу к Северу… Пилили, пилили — вижу берестяное ведёрко. Вода в нём кипит, пенится, расплёскивается…

Чуть передохнув, мы снова пилим ледяной торос. Чем дальше на Север мы дорогу прокладываем, тем больше растёт берестяное ведёрко, тем больше кипит, пенится. Сначала оно превратилось в кипящее озеро. А потом не стало видно и берегов. Будто горящее море плещется. Золотые волны скачут, огненные молнии блещут…

— Видишь, какие сокровища таятся под Полярной звездой в царстве белой тишины? Если по следу Эквапыгрыся до конца сможешь пойти, — не то ещё увидишь!..

Хочешь, я тебя сделаю шаманом? Лишь шаманы могут ходить по следу Эквапыгрыся. Лишь они, да и то одним глазом, могут любоваться этими сокровищами. А достанутся ли эти сокровища людям — всё зависит от тебя, человека, дерзнувшего идти по следу Эквапыгрыся, сына женщины и богатыря…

— Не хочу! — отвечаю я, горя как в огне, обливаясь потом.

Но мы, не останавливаясь, прорубаем дорогу. Пилили, пилили — и оказались на вершине какой-то безымянной скалы. На скале стоит лиственница. Священное дерево, великое дерево прозрения. На корявых ветвях её — гнёзда.

На вершине великого дерева сидит птица, похожая на орла с железными перьями.

— Вот мать-зверь всех шаманов. Она появляется всего три раза. В первый раз её видят, когда человек желает стать шаманом, второй раз — когда он совершает самое своё великое камлание — прозрение, в третий раз она приходит, когда шаман умирает и передаёт своё волшебство другому. Ты видишь птицу? — спрашивает Великий колдун белой тишины.

— Вижу, — отвечаю я.

— Значит, ты хочешь быть шаманом. А то бы не пошёл по следу Эквапыгрыся, — говорит Великий колдун белой тишины. В руках у него появился бубен с узором солнца на одной стороне, с Полярной звездой — на другой стороне.

Ударил он лапкой священной гагары по бубну, загремела не только звонкая кожа бубна, сделанная из кожи молодого оленя, но и камлальный плащ, сшитый из лоскутков дорогих мехов, зазвенел всеми колокольчиками, звонкими амулетами, кольцами и медвежьими зубами, которыми был украшен. Вслед за колдуном я пошёл плясать.

Будто мы летели через снег и ветер, по земле и над землёй, мимо луны и звёзд высоких, по Вселенной мы летели.

Много чудного, таинственного, непонятного увидели мы на пути. Глаза мои смотрели, а душу мою мучили то добрые, то злые духи, которых Великий колдун белой тишины просил воспитывать меня, испытывая всем, чем полна жизнь… И будто в огне горел я, и леденел от холода… То искали мы съедобные травы и спасали людей от голода, то лечили больных детей и охотников…

Пройдя эту нелёгкую дорогу, мы спустились на землю, вернулись в чум, где я впервые увидел Великого колдуна белой тишины…

И слышу я голос старика:

— Пора, пора спускаться на грешную землю. Долго мы с тобой летали. Ты всё вынес… Молодец! В тебе я вижу сильного духом!.. А ты видишь меня?

Вижу, передо мной сидит обыкновенный старичок. Белые волосы, реденькие усики… В руках у него бубен и лапка гагары. И камлальный плащ на нём. Сидит он передо мной, смотрит своими узкими глазами пронзительным взглядом. А я лежу на оленьей шкуре… То лихорадит меня, бросает в дрожь, то я горю, как в огне, льёт из меня пот…

— В тебе я вижу человека, сильного духом! — сказал тихо старик, глядя мне в глаза. — Ты можешь быть шаманом. Только надо тебе совсем спуститься на землю и исполнить три земных шаманских дела…

Иди опять по земле. Но не так, как раньше: возмущаясь, ругая, проклиная несправедливость, творимую на земле. Иди по земле. Смотри. Слушай. Старайся понять голоса деревьев и трав, птиц и рыб, голос воды, земли, неба… Вспоминай, о чём я тебе говорил, о чём сам узнал. Отвечай на вопросы, которые тебе, путнику прозрения, зададут жаждущие знания и прозрения люди… Ты можешь быть и исцелителем людей и животных, когда на них найдёт зараза, недуги и болезни. Можешь спасти их от голода, найдя съедобный корень.

И пошёл я по земле. Однажды в одном чуме вижу: лежит женщина. Она лежала на шкуре, больная. У той женщины был вздут живот. После камлания и священного питья вздутость прошла и больная совершенно здоровой встала на ноги.

— Ты Великий шаман! — сказала благодарная женщина, отдавая в награду упряжку из трёх белых оленей.

— Мне оленей не надо! — сказал я. — Мне довольно куска мяса да благодарного слова.

В другом месте я вылечил мальчика — мне в благодарность дарили шкурку соболя, а я попросил только белку.

В третьем месте пьяного мужика вернул к трезвости. И ничего не взял. Вернулся я к Великому колдуну белой тишины, рассказал ему обо всём.

И он сердито проговорил:

— В тебе я вижу сильного духом. Но ты не будешь Великим шаманом. Ты сам из бедных. Ты слишком добр и жалостлив. За камлания — нужна награда. И чем щедрей она, тем лучше. Шаман, как купец, должен мечтать о богатстве. Выше обладания богатством нет мечты на этой земле.

И ужаснулась моя душа. Ведь я мечтал бороться с купцами, с богатыми, с несправедливостью…

Но Великий колдун белой тишины все мои доводы разбил в пух и прах. И я долго ещё ходил по земле, камлая, стараясь лечить и предсказывать судьбу, и увидел своими глазами, как хотят люди богатства!

Неужели ты, мой лучший ученик, моя надежда, увидел другое? — обратился Якса к Журавлю, который сидел и внимательно слушал тихую и спокойную исповедь своего старого учителя и друга.

— Увидел! — просто сказал Журавль, благодарно глядя на Яксу за его искренний рассказ.

— Неужели твои друзья, люди Революцы, способны изменить дух жизни? — пытливо спросил Якса, вызывая ученика на такую же откровенность и искренность, какие он сам только что проявил.

— Мне трудно тебе, мой Учитель, всё рассказать словами. Ты сам мудрый… Смотри. Слушай. Мы, хотим, чтобы люди были счастливы и добры друг к другу. Вникай в наши дела… И сам увидишь. Поверь мне, мы так нуждаемся в твоём мудром слове, которому верят наши люди…

В это время за чумом залаяли собаки. К стойбищу подъехала чья-то упряжка. Якса подбросил дров в очаг, поддержав тем самым гаснущий огонь. Но сокровенная беседа погасла, сорванная приездом гостя…