Краснорубашечники

Эпилог II От второго лица

Ты слышал, что люди, попавшие в катастрофу, обычно ее саму не помнят — несчастный случай вырубает кратковременную память — но ты помнишь свою достаточно хорошо.

Ты помнишь, как из-за дождя дорога стала скользкой, поэтому ты старался держаться аккуратнее. Ты помнишь, как БМВ вылетел на красный, и как ты увидел водителя, кричащего в мобильник, и как ты понял, что он кричал не из-за тебя, потому что он так и не посмотрел в твоем направлении и не заметил твой мотоцикл, пока не врезался в его передний щиток.

Ты помнишь, как тебя подняло в воздух, и как крошечный миг ты наслаждался этим — внезапное чувство полета! — пока не прошло достаточно времени, чтоб твой мозг сумел обработать произошедшее и бросить тебя в ледяную ванну ужаса перед тем, как ты не ударился о мостовую шлемом. Ты ощутил, как твое тело скручивается так, как человеческие тела не должны скручиваться, и услышал, как что-то внутри твоего тела хлопает и щелкает — тебе никогда не приходило в голову, что оно может так хлопать и щелкать. Ты почувствовал, как щиток твоего шлема отлетает, и мостовая подскакивает и соскабливает стеклопластик, или углеволокно, или из чего там был сделан твой шлем, в дюйме от твоего лица.

Круть верть хлоп стук щелк стоп — и весь твой мир сжался до того, что ты мог видеть из разбитого шлема, преимущественно на мостовой. У тебя было две мысли в этот момент — во-первых, наблюдение, что ты, должно быть, в шоке, потому что совсем не чувствуешь боли, и, во-вторых, закрадывающееся подозрение, что, судя по тому, как вывернута шея, ты приземлился так, что твои ноги подогнулись, а задница торчит прямо в небеса. Тот факт, что твой мозг был больше озабочен положением задницы, чем тем, что ничего не чувствует, только служил подтверждением теории шока.

Потом ты услышал голос, кричащий на тебя. Это был водитель БМВ, взбешенный состоянием крыла своей машины. Ты попытался бросить на него взгляд, но, не в силах повернуть голову, ты смог только бросить взгляд на его туфли. Они были из этакой целеустремленной, озабоченной статусом черной кожи, которая сообщила тебе, что этот парень, должно быть, занят в индустрии развлечений. Хотя, правды ради, это тебе сообщила не только пара туфель; еще, конечно, дело было в том, что этот козел вылетел на красный в своем БМВ, потому что орал по телефону, а сейчас слетел с предохранителя от ярости из-за того, что ты имел наглость поцарапать его машину.

Ты успел мимоходом задуматься, знаком ли он с твоим отцом, но тут, наконец, травмы взяли верх и все расплылось — вопли агента, или законника, или кто он там был, стали тише и превратились в невнятное бормотание, которое становилось все более и более мягким и успокаивающим.

Вот какова была твоя автокатастрофа во всех ныне кажущихся тебе совершенно ужасающими деталях. Ты помнишь ее так же ясно, как эпизод из какого-нибудь сериала твоего отца, сохраненный в высоком разрешении на блю-рей диск. С этой точки зрения ты уже даже добавил дополнительную звуковую дорожку с комментарием, при прокручивании воспоминаний в голове добавляя замечания насчет свого мотоцикла, БМВ, водителя (который, как выяснилось, оказался юристом в сфере развлечений, и кому присудили две недели ареста и триста часов общественных работ за его третье нарушение закона штата Калифорния, запрещающего разговаривать по сотовому за рулем) и твоего краткого полета по дуге с байка на мостовую. Невозможно было бы запомнить все это более четко.

Чего ты не можешь вспомнить — так это того, что было после, и того, как ты очнулся на своей кровати, полностью одетым, без малейшей царапины, несколько недель спустя.

Это начинает тебя беспокоить.

— У тебя амнезия, — сказал твой отец, когда ты в первый раз заговорил с ним об этом. — Такое бывает после несчастных случаев. Когда мне было семь, я попал в ДТП, и ничего о нем не помню. Только что я был в машине, ожидая встречи с твоей прабабушкой — и вот я на больничной койке в гипсе и надо мной стоит мать с галлоном мороженого.

— Ты очнулся на следующий день, — сказал ты отцу. — С моего ДТП прошли недели. А очнулся я всего пару дней назад.

— Это не так, — сказал отец. — Ты очнулся раньше. Ты был в сознании, говорил, поддерживал разговор. Ты просто не помнишь.

— Вот именно, — сказал ты. — Это не вырубиться при ДТП. Это значит потерять память несколько недель спустя.

— Ты ведь приземлился прямо на голову, — сказал твой отец. — Ты приземлился на голову на скорости 45 миль в час. Даже в самом лучшем случае, как у тебя, такое не обходится без последствий, Мэтью. Меня не удивляет, что ты не можешь досчитаться каких-то воспоминаний.

— Не каких-то, пап, — сказал ты. — Всех. Все между ДТП и моментом, когда я прихожу в себя, а надо мной стоишь ты, и мама, и Кэндис, и Ренни.

— Я же объяснил, ты упал в обморок, — сказал твой отец. — Мы забеспокоились.

— Итак, я упал в обморок, и очнулся без малейшего воспоминания о последних нескольких неделях, — сказал ты. — Ну, ты понимаешь, почему меня это беспокоит.

— Хочешь, запишу тебя на МРТ? — предлагает папа. — Я могу. Пусть доктора посмотрят, нет ли дополнительных признаков черепно-мозговой травмы.

— Я думаю, это было бы разумно, правда? — сказал ты. — Слушай, пап, я не хочу совсем параноиком, но меня беспокоит, что я несколько недель жизни потерял. Я хочу убедиться, что такого не случится снова. Неуютно просыпаться и обнаруживать дырищу в памяти.

— Нет, Мэтт, я понимаю, — сказал папа. — Я скажу Бренде, пусть запишет на самое ближайшее время. Пойдет?

— Ладно, — сказал ты.

— А пока я тебя попрошу так об этом не переживать, — сказал твой отец. — Доктора сказали, что у тебя может такое еще случиться пару раз. Это нормально.

— Нормальным бы я это не назвал, — ответил ты.

— Нормально при ДТП на мотоцикле, — пояснил папа. — В этом случае.

— Не нравится мне эта новая норма, — сказал ты.

— Бывает и похуже, — ответил твой отец и опять сделал эту штуку, как постоянно в последние дни — когда он выглядит так, будто вот-вот сорвется и начнет над тобой рыдать.

В ожидании МРТ ты проглядываешь сценарий, который тебе дали для серии «Хроник „Бесстрашного“». Хорошая новость состоит в том, что твой персонаж играет главную роль в событиях. Плохая новость в том, что у тебя нет реплик, и ты проводишь весь эпизод, лежа на каталке и делая вид, что ты без сознания.

— Это неправда, — заявил Ник Вейнштейн, когда ты указал ему на эти факты. Он заехал к тебе с правками в сценарии — услуга, на которую, как ты подозреваешь, другие статисты не могут рассчитывать от главного сценариста. — Смотри, — он перелистнул сценарий на последние страницы, — Вот тут ты приходишь в сознание.

— Рядовой Хестер открывает глаза и оглядывается, — читаешь ты вслух.

— Вот, в сознании, — заявил Вейнштейн.

— Как скажете, — вздохнул ты.

— Я знаю, это немного, — сказал Вейнштейн. — Но мне не хотелось чересчур тебя напрягать, когда ты только-только вернулся.

Так тебе и надо, сказал ты себе, листая сценарий в очереди на МРТ и перечитывая сцены, где ты только и делаешь, что где-то лежишь. Серия набита экшном — особенно достается лейтенанту Керенскому, который получает массу экранного времени на пилотирование шаттла и беготню по взрывающимся коридорам, пока краснорубашечников вокруг протыкает падающими декорациями — и все это еще бессвязней, чем обычно для «Бесстрашного», что о многом говорит. У Вейнштейна получаются неплохие диалоги и движуха, но, кажется, ни он, ни кто-нибудь еще из сценаристов не напрягался с сюжетом. Ты сильно подозреваешь, что если бы ты лучше разбирался в научной фантастике на телевидении, ты, вероятно, смог бы назвать все сцены, которые Вейнштейн со товарищи попер из других сериалов.

«Эй, зато было чем за твой колледж заплатить, — произнесла какая-то часть твоего мозга. — Не говоря уже об МРТ».

Справедливое замечание, подумал ты. Но разве нельзя хотеть, чтоб семейный бизнес производил что-нибудь еще, кроме тупого вымученного развлекательного шоу, неотличимого от любого другого тупого вымученного развлекательного шоу? Если это все, что вы делает, с таким же успехом можно было производить пластиковые крючки.

— Мэтью Паулсон? — спросил медтехник кабинета МРТ. Ты поднимаешь голову. — Мы вас ждем.

Ты вошел в кабинет, и медтехник показал тебе, где ты можешь переодеться в больничную пижаму и положить личные вещи. В комнате с машиной не должно быть ничего металлического. Ты разделся, натянул пижаму, и вошел в комнату, где техник читает твою медкарту.

— Окей, вы тут были раньше, так что процедуру знаете, да? — спросил техник.

— Если честно, я не помню, — ответил ты. — Я вроде как именно поэтому и пришел.

Техник опять проглядел медкарту и слегка покраснел.

— Простите, — ответил он. — Я обычно не до такой степени туплю.

— А когда я тут был в последний раз? — спросил ты.

— Чуть больше недели назад, — ответил техник и наморщил лоб, еще раз перечитывая данные. — Ну, может быть, — произнес он через минуту. — Кажется, ваши данные перепутались с чьими-то чужими.

— Почему вы так думаете? — спросил ты.

Медик посмотрел на тебя.

— Давайте-ка я пока не буду отвечать, — сказал он. — Если вышла путаница, а я совершенно уверен, что это так, тогда я не хочу, чтоб меня прижали за разглашение данных другого пациента.

— Ладно, — ответил ты. — Но если это мои данные, то дайте мне знать.

— Конечно, — ответил медик. — Это же ваши данные. Давайте-ка пока сконцентрируемся на сегодняшнем сеансе. — И с этими словами он сделал тебе жест забираться на стол и засовывать голову и тело в вызывающую клаустрофобию трубу.

— И что, ты думаешь, увидел там этот медик? — спросила Сандра за обедом в «П. Ф. Чангс». Не то, чтоб это было твое любимое место, но у нее всегда была к нему слабость по каким-то непостижимым причинам, а у тебя до сих пор слабость к ней. Ты встретил ее у ресторана, в первый раз после аварии, и она рыдала у тебя на плече, обняв тебя — пока не отстранилась не влепила тебе шутливую пощечину за то, что ты не позвонил ей раньше. А потом вы пошли внутрь за жратвой повышенного качества.

— Не знаю, — ответил ты. — Я хотел взглянуть, но после сканирования он скомандовал мне одеваться, и заявил, что они позвонят. Я не успел и штаны натянуть, как он исчез.

— Но в любом случае, это было что-то нехорошее, — предположила Сандра.

— Что бы это ни было, думаю, со мной ходящим и говорящим оно не вязалось, — сказал ты. — Особенно неделю назад.

— Случаются ошибки в медицинских записях, — сказала Сандра. — Моя фирма за счет них неплохо поживает.

Она на первом году обучения на юриста в Калифорнийском университете и проходит практику в одной из этих фирм, которые специализируются на групповых медицинских исках.

— Может быть, — сказал ты.

— А что? — спросила Сандра, поразглядывав тебя с минуту. — Ты же не думаешь, что родители тебе лгут, да?

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил ты. — Обо мне после аварии?

— Твои родители не подпускали никого из нас, — сказала Сандра, и выражение у нее её лица стало жестким, как всегда, когда она сдерживалась, чтобы не сказать что-нибудь, о чем потом пожалеет. — Они даже не позвонили нам, — добавила она, помолчав. — Я узнала только когда Камаль кинул мне в фейсбуке статью в «Лос-Анджелес Таймс».

— А что, была какая-то статья? — поразился ты.

— Ага, — вздохнула Сандра. — На самом деле не про тебя. Про козла, который выехал на красный. Он партнер в «Уикомб, Лассен, Дженкинс и Бинг». Внештатный консультант половины студий.

— Мне нужно найти эту статью, — сказал ты.

— Я тебе перешлю, — пообещала Сандра.

— Спасибо, — сказал ты.

— Меня возмущает, что я должна из «Лос-Анджелес Таймс» узнавать, что ты с риском для жизни попал в аварию, — сказала Сандра. — Мне кажется, я заслуживаю большего.

— С тех пор, как ты разбила мне сердце, моя мама тебя не любит, — сказал ты.

— Мы же в десятом классе были, — ответила Сандра. — И ты вполне это пережил. Весьма быстро, раз уже через неделю уже за Дженной бегал.

— Может быть, — сказал ты. Ситуация-с-Джеммой, насколько тебе сейчас помнится, была чревата чреватостью.

— В любом случае, — сказала Сандра. — Даже если она, или твой отец не сказали мне, то Нарену-то должны были сказать. Он же один из твоих лучших друзей. Или Келу. Или Гвен. А когда мы узнали, они не пускали нас к тебе. Сказали, что не хотят, чтоб мы видели тебя в таком состоянии.

— Прямо так и сказали? — спросил ты.

Сандра помолчала немного.

— Они не сказали этого вслух, но это подразумевалось, — наконец, произнесла она. — Они не хотели, чтобы мы видели тебя в таком состоянии. Они не хотели, чтоб мы запомнили тебя таким. Нарен больше всех рвался, ты же его знаешь. Он готов был вернуться из Принстона и сидеть у вас на пороге, пока ему не позволят тебя увидеть. А потом ты поправился.

Ты улыбнулся, припоминая все брюзжание, которое тебе пришлось выслушать, когда ты дозвонился до него сказать, что с тобой все в порядке. А потом улыбка сползла с твоего лица.

— Не складывается, — произнес ты.

— Что именно? — спросила Сандра.

— Папа сказал, что я поправился и был в сознании несколько дней, прежде, чем ко мне вернулась память, — сказал ты. — Что я всё это время вёл себя, как обычно.

— Ладно, — сказала Сандра.

— Так почему я тебе не позвонил? — сказал ты. — Мы разговариваем или видимся каждую неделю, когда я в городе. Почему я не позвонил Нарену? Я болтаю с ним через день. Почему я не писал ничего в фейсбуке, почему не отправлял сообщений? Почему не сказал никому, что со мной все в порядке? Это же первое, что я сделал, когда и правда пришел в себя.

Сандра открыла было рот, чтобы ответить, но затем закрыла его, задумавшись.

— Ты прав, не складывается, — ответила она. — Ты бы позвонил, или смску написал. Хотя бы потому, что любой из нас убил бы тебя, если бы ты этого не сделал.

— Вот именно, — ответил ты.

— Итак, ты и правда думаешь, что родители тебе лгут, — заключила Сандра.

— Может быть, — ответил ты.

— И ты считаешь, что это как-то связано с твоими медицинскими данными, в которых творится что-то странное, — добавила Сандра.

— Может быть, — повторил ты.

— И какая тут связь, ты думаешь? — спросила Сандра.

— Понятия не имею, — признался ты.

— Ты же знаешь, что по закону ты имеешь право видеть свою медкарту, — сказала Сандра. — Если ты думаешь, тут что-то медицинское, то начинать, понятно, надо отсюда.

— И сколько это времени займет? — спросил ты.

— Если отправиться в госпиталь и сделать запрос? Они заставят тебя заполнить бланк запроса и отправят его в чулан поклевать цыплятам на пару дней, прежде, чем сделать тебе выписку, — ответила Сандра. — Сложно сказать, будет ли от этого какой-то толк.

— Ты улыбаешься, так что, полагаю, есть План Б? — сказал ты Сандре.

Сандра, и вправду улыбаясь, достала телефон, позвонила и поговорила звонким, полным энтузиазма голосом с кем-то на другом конце, передав твое имя и прервавшись, только чтоб уточнить у тебя название госпиталя. Через минуту она повесила трубку.

— Кто это был? — спросил ты.

— Иногда фирме, в которой я прохожу практику, нужно получить информацию быстрее, чем это можно сделать по закону, — ответила Сандра. — Это парень, через которого мы ее получаем. У него кроты в каждом госпитале от Эскондидо до Санта-Круз. Выписка будет у тебя к обеду.

— А ты-то откуда про него знаешь? — спросил ты.

— Ты что, думаешь, что партнер согласится быть застуканным с номером этого парня в контакт-листе? — сказала Сандра. — Это всегда работа практиканта — заботиться о таких вещах. Тогда, если фирму поймают, она сможет прибегнуть к правдоподобному отрицанию. Свалить все на тупого студента-выскочку. Гениально же.

— Если не считать того, что это будешь ты, если этого парня поймают, — заметил ты.

Сандра пожала плечами:

— Я переживу, — ответила она. Ты вспоминаешь, что ее отец продал свою компанию, выпускавшую программное обеспечение, в конце девяностых «Майкрософту» за 3,6 миллиарда долларов и успел их обналичить прежде, чем Интернет-пузырь лопнул. В каком-то смысле, учиться на юриста для нее противоестественно.

Сандра заметила странное выражение на твоем лице.

— Что такое? — спросила она с улыбкой.

— Ничего, — ответил ты. — Просто думаю о том, как живут незаслуженно богатые и избалованные.

— И себя не забудь, мистер Я-восемь-раз-менял-специальность-в-колледже-и-до-сих-пор-не-знаю-что-делать-со-своей-жизнью-вот-угребище, — сказала Сандра. — Я не настолько рада видеть тебя живым, чтоб тебя не прибить.

— Не забуду, — пообещал ты.

— Ты был хуже всех нас, — обличила Сандра. — Я-то специальность меняла только четыре раза.

— А потом пару лет болталась, как ромашка в проруби, прежде, чем пойти на юриста, — сказал ты.

— Я основала компанию, — заявила Сандра. — Папа очень мной гордился.

Ты улыбнулся и ничего не сказал.

— Ладно, хорошо, я основала компанию на деньги отца и его друзей-меценатов и объявила себя представителем по связям с общественностью, пока все остальные делали настоящую работу, — призналась Сандра. — Что, счастлив?

— Да, — сказал ты.

— Но это все-таки что-то! — сказала Сандра. — И сейчас я тоже что-то делаю. От болтания по университетам толку тебе никакого. Если даже у тебя никогда не было необходимости что-то делать со своей жизнью, это не значит, что ты не должен этого делать. Мы же оба знаем таких людей. Ничего хорошего в этом нет.

— Верно, — согласился ты.

— Ну что, ты теперь знаешь, что делать со своей жизнью? — спросила Сандра.

— Первым делом я хочу выяснить, что происходит, — ответил ты. — А то что-то я не чувствую, что у меня есть эта самая жизнь. Я даже не чувствую, что она по-настоящему моя.

Ты встал голышом перед зеркалом — не потому, что страдаешь нарциссизмом, а потому, что психуешь. На твоем айпаде лежат медицинские записи, которые достал для тебя тот Сандрин тип, включая записи после твоей автокатастрофы. В записи входят фотографии тебя — в госпитале, перед операцией — и твоего мозга после того, как они ввели тебе наркоз.

Список того, что было сломано, пробито или оторвано от твоего тела выглядит как тест по анатомии для старшеклассников. Фотографии твоего тела выглядят как манекены, которых разбрасывали по земле в дешевых ужастиках твоего отца, которые он снимал, когда ты был ребенком. Не может быть, чтобы сейчас, прямо сейчас — учитывая, как ты чуть не умер, и что им пришлось сделать, чтоб ты выжил — твое тело представляло что-то еще, кроме мешанины шрамов, синяков и струпьев, прикованной к койке, с шлангами и/или катетерами во всех возможных отверстиях.

Ты стоял голышом перед зеркалом — и на тебе не было ни царапинки.

Нет, конечно, была парочка. Шрам на тыльной стороне левой руки, увековечивший память о том моменте, когда тебе было тринадцать, и ты перелетел через руль велосипеда. Маленький, почти незаметный след от ожога под нижней губой — оттого, что в шестнадцать ты наклонился поцеловать Дженну Фишман в тот самый момент, когда она подносила к губам сигарету. Крошечный рубец от лапароскопической аппендэктомии, которую делали восемнадцать месяцев назад, что бы его увидеть, тебе пришлось наклониться и раздвинуть лобковые волосы. Каждый крошечный признак самого минимального повреждения на твоем теле до аварии — на месте, ты можешь посмотреть и убедиться.

И совершенно ничего, связанного с катастрофой.

Ссадины, почти полностью содравшие кожу с правой руки — нет. Шрам, который должен был бы отмечать, где твоя большеберцовая кость пропорола кожу левой ноги, выходя наружу — пропал. Синяки выше и ниже стенки живота, где твои ребра треснули, сломались и располосовали мускулы и кровеносные сосуды внутри тебя — ни малейшего намека на существование.

Ты провел напротив зеркала почти час, то бросая взгляд на свои медицинские записи на описание конкретной травмы, то смотря обратно в зеркало, пытаясь найти в нем признаки, что она когда-то имела место. И не находя никаких. Ты безупречно здоров — так, как бывает только кто-то едва за двадцать. Как будто катастрофы никогда не было, или, по крайней мере, никогда не было с тобой.

Ты подобрал свой айпад и выключил его, приложив отдельное усилие, чтоб опять не посмотреть на сканы результатов последней МРТ (включая приписку медтехника на полях — «Что за нах?») потому что нестыковка между тем, что показывала предыдущая МРТ и тем, что показывает нынешняя, — это примерно как нестыковка между побережьем Испании и восточной границей Штатов. Предыдущая МРТ пророчила тебе, в лучшем случае, карьеру донора органов. Текущая МРТ показывала идеально здоровый мозг в идеально здоровом теле.

Есть специально слово для таких вещей.

«Невозможно». Ты сказал это себе, глядя в зеркало, поскольку сомневался, что кто-нибудь еще тебе это скажет.

— Просто невозможно, блин.

Ты оглядел комнату, пытаясь увидеть ее глазами постороннего человека. Она больше, чем первая комната большинства людей, и набита памятками о последней паре лет твоей жизни и всех изменениях курса, которые ты предпринимал, пытаясь выяснить свое призвание. На столе — ноут, купленный, чтобы писать сценарии, но используемый, в основном, чтобы читать новости на фейсбуке от разлетевшихся друзей. На книжных полках — груда книг по антропологии, свидетельство образования, о котором ты даже в процессе его получения точно знал, что никогда им не воспользуешься. Тактика, позволяющая оттянуть встречу с фактом, что ты не имеешь ни малейшего понятия, что тебе, черт побери, делать.

На тумбочке у кровати — «Никон», который подарила тебе мать, когда ты сказал, что подумываешь заняться фотографией. Ты попользовался им неделю, а потом поставил на полку и забыл. Рядом с ним — сценарий «Хроник „Бесстрашного“», свидетельство твоего последнего увлечения, попытки сунуть нос в мир актерства, чтобы выяснить, не подойдет ли он тебе.

Как и написание сценариев, и антропология, и фотография, он тебе не подходит. Ты уже понял это. Как и со всем остальным, конечно, был период между мигом, как ты обнаружил этот факт, и мигом, когда ты можешь отступить, сохранив достоинство. В случае с антропологией этот момент наступил, когда ты получил диплом. С написанием сценариев — после бессвязного разговора с агентом, который уделил тебе двадцать минут в качестве любезности твоему отцу. С актерской игрой он наступит тогда, когда ты снимешься в этой серии, откланяешься и вернешься в свою комнату выяснять, что же будет следующим.

Ты повернулся обратно к зеркалу и последний раз оглядел себя — голого и целехонького — и задался вопросом, не принес ли бы ты миру больше пользы донором органов, чем таким, каков ты сейчас — совершенно здоровым, совершенно устроенным и совершенно бесполезным.

Ты лежал на своей каталке на съемочной площадке «Хроник „Бесстрашного“», ожидая, пока остальная команда не подтянется, чтобы снять очередной дубль, и чувствуя себя все более и более неуютно. Отчасти из-за грима, который должен был заставить тебя выглядеть мертвенно-бледным, обливающимся потом и покрытым кровоподтеками, из-за чего требовалось постоянное нанесение чего-то глицеринообразного, отчего тебе казалось, будто тебя время от времени полностью покрывают смазкой. Отчасти из-за того, что два актера все время на тебя таращились.

Один из них был такой же статист, парень по имени Брайан Абнетт, и ты его преимущественно игнорировал, потому что знал — на съемочной площадке общеизвестно, что ты сынок продюсера, и что есть определенный тип актеров-неудачников, которые были бы счастливы с тобой задружиться из мысли из расчёта, что это повысит их статус, что-то вроде попытки попасть в свиту. Ты знал, что ему надо, и не желал иметь с этим ничего общего.

Однако другой был Марк Кори, один из звезд сериала. У него уже были отличные отношения с твоим отцом, так что ты не был ему нужен для продвижения по карьерной лестнице, а из того, что ты знал о нем из «Зеваки», «ТМЗ» и случайных замечаний, брошенных отцом, непохоже было, чтоб он был из тех, кто будут тратить на тебя свое драгоценное время. Так что, тот факт, что он не сводил с тебя глаз, приводил в замешательство.

Ты провел несколько часов, строя из себя пациента в коме, пока Кори с компанией статистов нависали над твоей каталкой, изображая атаку на шаттл, бегали с ней по различным декорациям коридоров, успешно впихнули ее в декорации лазарета, где еще несколько статистов, в костюмах медиков, сделали вид, что тыкают тебя космическими иголками и помахали над тобой поддельными девайсами, делая вид, что диагностируют твое состояние. Время от времени ты приоткрывал глаз, чтобы выяснить, по-прежнему ли Абнетт или Кори пялятся на тебя. Как правило, один из них продолжал таращиться. Единственной сценой, где ты и правду что-то играл, была та, где ты открыл глаза, будто бы приходя в сознание. В этот момент на тебя уставились оба. Это им полагалось по сценарию. Но ты все равно задался вопросом, не собирается ли кто-то из них (или оба) подъехать к тебе после того, как съемки на сегодня закончатся.

В конце концов все было сделано, и ты соскреб с себя смазочно-кровоподтечный грим, официально навеки завершая свою актерскую карьеру. Выходя, ты заметил, как Абнетт и Кори беседуют между собой. По причине, которую ты сам не мог себе полностью объяснить, ты свернул и подошел прямо к ним.

— Мэтт, — сказал Марк, когда ты подошел.

— Что происходит? — спросил ты тоном, по которому было ясно, что это не приветствие, а настоящий вопрос.

— В смысле? — спросил Марк.

— Вы двое на меня весь день таращились, — сказал ты.

— Ну, да, — ответил Абнетт. — Ты играл персонажа в коме. Мы весь день катали тебя на носилках. Нам приходилось на тебя смотреть.

— Вот не надо, — сказал ты Абнетту. — Скажите, что происходит.

Марк открыл было рот, чтобы что-то сказать, затем закрыл его и повернулся к Абнетту.

— Я все еще хочу здесь работать после сегодняшнего.

Абнетт сухо улыбнулся.

— Итак, краснорубашечником быть сегодня мне, — сказал он Марку.

— Ты не так понял, — сказал Марк. — Но ему же нужно знать.

— Да ладно, я не против, — Абнетт потрепал Марка по плечу. — Я об этом позабочусь, Марк.

— Спасибо, — сказал Марк и повернулся к тебе. — Был рад увидеть тебя, Мэтт. Правда, — и быстро ушел.

— Понятия не имею, чего это он, — сказал ты Абнетту после ухода Кори. — До сегодняшнего дня он обо мне и думать не думал.

— Как ты себя чувствуешь, Мэтт? — спросил Абнетт, уклоняясь от ответа.

— Что ты имеешь в виду? — спросил ты.

— Я думаю, ты понимаешь, — ответил Абнетт. — Ты чувствуешь себя хорошо? Здоровым? Будто родился заново?

Ты ощутил холодок при этих словах.

— Ты знаешь, — произнес ты.

— Да, — ответил Абнетт. — И теперь я знаю, что ты тоже знаешь. По крайней мере, хоть что-то.

— Не думаю, что знаю столько же, сколько ты, — сказал ты.

Абнетт посмотрел на тебя.

— Вероятно, не знаешь. Тогда, я думаю, нам следует выйти отсюда и пойти куда-нибудь, где мы сможем пропустить рюмку. Или несколько.

Ты вернулся в свою комнату поздно вечером и встал посередине в поисках чего-нибудь. В поисках послания, оставленного для тебя.

— Хестер оставил тебе сообщение, — сказал тебе Абнетт после того, как объяснил в подробностях все, что произошло, во всех абсолютно невозможных деталях. — Я не знаю, где оно, он мне не рассказывал. Он рассказал Керенскому, который рассказал Марку, который рассказал мне. Марк говорит, оно где-то у тебя в комнате, где больше никто не сможет его найти — а ты сам сможешь, только если будешь специально искать.

— Зачем ему надо было оставлять послание именно таким способом? — спросил ты Абнетта.

— Не знаю, — ответил он. — Может, он решил, что есть шанс, что ты так ничего и не узнаешь. А если так, то зачем тебе говорить? Ты бы все равно не поверил. Я сам-то едва верю, а я встречался со своим. Вот это было странно, скажу я тебе! А ты своего никогда не видел. Конечно, ты легко можешь засомневаться в этом всем.

Ты не сомневался. У тебя было физическое доказательство. У тебя был ты.

Сначала ты включил компьютер и просмотрел папки, ища документы, чьи названия ты не помнишь. Когда ты ничего не нашел, ты пересортировал папки, чтобы увидеть созданные после твоего несчастного случая. Но ничего не увидел. Ты проверил электронную почту, чтоб увидеть, нет ли писем в ящике от самого себя. Нет. Твоя страница на фейсбуке была забита сообщениями от друзей из старших классов, колледжа и университета, которые слышали о твоей автокатастрофе. Ничего от тебя самого, никаких новых фотографий, выложенных в твоих альбомах. Ни следа послания.

Ты встал из-за стола и повернулся, осматривая комнату. Ты подошел к книжным полкам. Там ты взял пустые тетради, купленные, примерно когда ты хотел стать сценаристом, чтобы записывать мысли и позже использовать их для своих шедевров. Ты пролистал их. Они были пусты, как раньше. Ты вернул их обратно на полку и пробежал глазами по альбомам выпускников. Ты вытащил их, потревожив пыль на книжной полке, и открыл, ища новое пожелание среди старых. Ничего не было. Ты вернулся к полке и заметил еще одно место, где пыль была потревожена — но не в форме книги.

Минуту ты смотрел на форму пятна, и потом повернулся, подошел к тумбочке у кровати и взял свою камеру. Ты открыл слот для карты памяти, вытащил ее, вставил в компьютер и открыл папку с фотографиями, отсортировав из по дате.

Там было три новых файла, созданных после твоего несчастного случая. Одно фото и два видео.

В файле с картинкой были чьи-то ноги и ботинки. Это заставило тебя улыбнуться. Первый видеофайл состоял из панорамы комнаты, трясущейся вверх и вниз, будто кто-то пытался выяснить, как работает эта штуковина.

В третьем файле был ты. Ты включил видео, и появилось твое лицо. Затем пошли страшные помехи — пока ты устанавливал камеру и подпирал ее, чтобы ты мог оказаться в кадре. Ты сидел. Автофокус сдал назад, потом вперед, и, наконец, настроился, четко выделив тебя.

— Привет, Мэтью, — сказал ты. — Я — Джаспер Хестер. Я — это ты. Вроде как. Я тут провел несколько дней с твоей семьей, разговаривая с ними о тебе, и они сказали мне, что ты не прикасался к этой камере уже год, что, я так полагаю, значит, что это идеальное место, чтоб оставить тебе сообщение. Если ты очнешься и просто продолжишь жить, как обычно, тогда ты никогда его не обнаружишь, и вреда не будет. Но если ты его найдешь, то, думаю, только потому, что искал.

Если ты искал его, значит, я полагаю, произошло одно из двух. Или ты обнаружил что-то странное, и никто ничего тебе не говорит, или тебе рассказали, но ты не поверил. Если это первое, то нет, ты не псих, и ты не поехал крышей. У тебя нет психического расстройства. У тебя, правда, действительно была тяжелая мозговая травма, но это было не с тем телом, в котором ты сейчас находишься. Так что не волнуйся. Кроме того, у тебя нет амнезии. Ты не помнишь ничего, потому что ты ничего не делал. Мне кажется, это довольно просто.

Если тебе рассказали, что произошло, и ты этому не веришь, надеюсь, это тебя убедит. А если нет — ну, я не знаю, что тебе сказать тогда. Верь во что хочешь. Но дай мне минутку.

На видео Хестер, который не ты, но все-таки ты, запустил пальцы в волосы и посмотрел в сторону, пытаясь придумать, как продолжить.

— Ладно, вот, что я хочу сказать. Я думаю, я существую, потому что существуешь ты. Каким-то образом, который я не могу даже попытаться объяснить так, чтоб в этом был какой-то смысл, я верю, что в тот день, когда ты спросил своего папу, можешь ли ты попробовать поиграть в его сериале, в тот самый день что-то произошло. Что-то произошло в той вселенной, где я живу, события извернулись, перемешались, и сделали так, что я родился и прожил такую жизнь, чтоб ты смог выступить в качестве меня, выдуманного персонажа, в своем мире. Я не знаю, как это работает или почему. Просто работает.

Наши жизни взаимосвязаны, потому что мы вроде как один и тот же человек, только в разных вселенных и в разных веках. И поэтому, мне кажется, я могу задать тебе следующий вопрос.

Скажи честно, Мэтью, что за хрень мы делаем с нашей жизнью?

Я разговаривал о тебе с твоей семьей, знаешь ли. Они тебя любят. Все. Они любят тебя, и когда с тобой случился несчастный случай, будто кто-то подошел и ударил их в самое сердце. Поразительно, как сильно они тебя любят. Но, опять (я могу сказать тебе это, потому что ты — это я) — я могу сказать тебе, что они думают, что тебе пора оторвать задницу от дивана. Они рассказывают о том, сколько у тебя разных интересов, и как ты ждешь, когда найдется то самое, что поможет тебе полностью раскрыть твой потенциал, и я слышу то, что они не произносят. Тебе пора повзрослеть.

Я знаю это, потому что я такой же. Конечно, я такой же, я ведь и есть ты. Я болтался, как цветок в проруби годами, Мэтью. Я поступил во флот Вселенского Союза не потому, что это было мое призвание, а потому, что я не знал, куда себя деть. И подумал, что раз я не знаю, чем заняться, то можно и вселенную посмотреть, верно? Но даже тогда я делал самым минимум, который от меня требовался. Не было смысла делать больше.

Это было не так уж плохо. Если честно, я считал, что хорошо устроился. Все прокатывало. Но потом я оказался здесь, и увидел тебя, с умершим мозгом и с трубками, торчащими из всех частей тела. И понял, что нет, не прокатывает. Как не прокатило у тебя. Ты просто родился, пошарахался вокруг немного, попал под машину и умер, и вот вся история твоей жизни. Не было никакого толку, чтобы провести жизнь, ничего не делая.

Мэтью, если ты смотришь это сейчас, то только потому, что кое-кто из нас, наконец, решил сделать что-то полезное со своей жизнью. Это я. Я решил спасти твою жизнь. Я обменялся с тобой телами, потому что, мне кажется, то, как это работает, означает, что я в своем мире выживу в твоем раскуроченном теле, а ты выживешь в моем. Если я ошибаюсь, и мы оба умрем, или ты выживешь, а я умру, значит, я умер, пытаясь тебя спасти. И да, для меня это полный отстой, но, начнем с того, что мои жизненные перспективы, спасибо сериалу твоего папочки, и так-то не были блестящими. А учитывая все остальное, это самый лучший способ, каким я мог бы умереть.

Но я хочу поделиться с тобой секретом. Я думаю, это сработает. Не спрашивай, почему — черты подери, вообще не спрашивай меня о подробностях! — я просто думаю, что сработает. И если сработает, я хочу от тебя только одно. Сделай что-нибудь. Прекрати плыть по течению. Прекрати пробовать и бросать новое, когда оно надоест. Прекрати ждать «того самого». Это дурь. Ты тратишь время впустую. Ты его чуть все его не потратил. Тебе повезло, что я подвернулся под руку, но что-то мне кажется, второй раз мы такое не провернем.

Я постараюсь сделать то же самое. С меня хватит, Мэтью. Наша жизнь капризна и непредсказуема, но если мне удастся это провернуть — если мне и всем моим друзьям с «Бесстрашного» удастся это провернуть — тогда мы получим то, что не у всякого Вов вселенной есть — шанс стать хозяином своей судьбы. Я собираюсь им воспользоваться. Еще не знаю, как. Но я не собираюсь его упустить.

И ты не упусти его, Мэтью. Я не жду, чтобы ты прямо сейчас понял, чем будешь заниматься Но я жду, что ты это выяснишь. Я думаю, что, учитывая все обстоятельства, это справедливое требование.

Добро пожаловать в твою новую жизнь, Мэтью. Не продолбай ее.

Хестер протянул руку вперед и выключил камеру.

Ты закрыл окно проигрывателя, закрыл ноут, обернулся и увидел отца, стоящего в дверях.

— Это не амнезия, — сказал он. По лицу его текли слезы.

— Я знаю, — ответил ты.