Красные фонари

Мышка — тайна, мышка — рок,

Глазки — маленькие дробки,

Мышка — черный утюжок,

Хвостик-шнур торчит из попки.

Мышка маслица лизнула

И шмыгнула под крыльцо,

Мышка хвостиком махнула

И разбила яйцо.

Яйцо было крутое

И упало со стола,

А потом уж золотое

Кура-рябушка снесла.

Была мышь не из мультяшки,

Была мышка из сеней,

Нет, не эту бедолажку

Зарисовывал Дисней.

Твердо знает эта мышка,

Что на свете с давних пор

Мышеловка — это вышка,

Это смертный приговор.

Мухи под люстрой играли в салочки:

Кто-то играл, кто-то думал о браке.

Она — плела ему петли-удавочки,

Он ей делал фашистские знаки.

Был этот безумный роман неминуем,

Он сел на нее и летал так бесстыже,

Росчерк движений непредсказуем:

Влево, вправо, вниз, еще ниже…

Присели на стенку, как бухнулись в койку,

Чего он шептал ей, известно лишь Богу.

На локоть привстал я, махнул мухобойкой

И хлопнулся снова в кровать, как в берлогу.

И пара распалась, он снова — под люстру,

Она же мне мстила — жужжала над ухом.

Ее я не трогал. Мне было так грустно.

Завидую мухам. Завидую мухам.

Нет, он не торт,

Не шоколадный.

На двух ногах,

Живой, громадный,

Забыв достоинство и честь,

Перед хлыстом стоит, нескладный,

В попонке цирковой, нарядной,

За то, чтоб только дали есть.

Мчится конь, намокла грива,

С храпом дышит тяжело,

А над ним, согнувшись ивой,

Всадник бьется о седло.

Рваной дробью бьют копыта,

Мчится конь, к ноге нога,

Мышцы — твердые, как плиты.

Гонг звенит! Идут бега…

Домик движется на лапках,

Вся спина в сплошных заплатках.

В этом костяном жилете

Не так страшно жить на свете.

Как из норки, торчит шейка,

Вся в чешуйках, словно змейка.

Как погладить черепашку

Через толстую рубашку?

Если ходит рядом слоник,

Замирает этот домик.

Если встретит она друга.

Будет ей не до испуга,

Там под тяжестью щита

Сердце есть и теплота.

Черепахи не торопятся —

Не спеша в них мудрость копится.

Очень медленно ползут,

Словно тяжести везут.

Не спеши, если забудешь:

Тише едешь — дальше будешь.

Красный палец отпечатал.

След. Преступник знаменит,

Он под рамкой полуспрятан,

Тараканий ус торчит.

Красной зеброй раскаленной

На лице горит спираль.

Ты в тельняшке окрапленной

Сквозь Дали уходишь в даль.

Зачем к нам из таинственных глубин,

За смерть друзей не отомстя ни разу,

Спасая мальчиков в пути, приплыл дельфин,

Толкаясь в ускользающий наш разум?

Зачем, ракетой прыгая в кольцо,

Закусывая рыбкой за успехи,

Сжимая боль, как налитый свинцом,

Он сердце разрывает для потехи?

Уже давно распалась связь времен,

Живые разделились на отряды,

Родства не помним мы, и нет у нас имен,

И тайной кем-то названы преграды.

Дельфин, мой Гамлет, ты мой брат родной,

Я знаю, что мы родственные души.

Идя к тебе, я захлебнусь волной,

А ты, плывя ко мне, умрешь на суше.

Скомпрометировано имя Волка,

Съел внучку с бабушкой — таков его удел,

А выстрелы и псы ему вдогонку

За то, что зайца съесть еще хотел.

Детей пугают им еще с пеленок.

За что? За то, что горд? За то, что смел?

Чтоб в будущем какой-нибудь подонок

От страха застрелить его посмел.

Волк — оппозиция, он зверь, а не собака,

Но право у людей отстреливать волков,

Но право у людей на них ходить в атаку

И бить их в окружении флажков.

Не трогайте волков, лес — только их планета.

Друг друга поедайте в городах,

Друг друга предавайте в кабинетах,

Но на волков не списывайте страх.

Пусть сказки переходят век от века,

Пусть будут детки снова их читать,

Я волком называю — человека,

Чтоб человеком — волка называть.

Лоснится шпротой тело длинное,

Всосав в трубу, крольчонка схавала,

Витками, как по полю минному,

Ползет змея, как почерк дьявола.

Ползет наземное лохнесское,

Как шланг намокший, бесконечное.

Ползет красивое и мерзкое,

Нас искушающее, вечное.

Не знает глупенький бычок,

Что день сегодняшний — день казни.

Он — как Отелло — на платок,

Но Яго — тот, который дразнит.

А вот и сам Тореадор,

Как Гамлет вышел — одиночка,

Каким же будет приговор?

В нем есть и смерть… и есть отсрочка.

А те, которые орут,

Они преступники иль судьи?

И как ни странно — это суд.

И как ни страшно — это люди.

Если б знали его предки,

Что за рвом, водой, за сеткой

Мечется их родич редкий,

Наступая на объедки,

Не в пижамках его детки,

Не едят они конфетки.

А полоски — как пометки,

Тени черной, страшной клетки.

Не олень он и не страус,

А какой-то странный сплав,

Он абстракция, он хаос,

Он ошибка, он жираф.

Он такая же ошибка,

Как павлин, как осьминог,

Как комар, собака, рыбка,

Как Гоген и как Ван Гог.

У природы в подсознанье

Много есть еще идей,

И к нему придет признанье,

Как ко многим из людей.

Жираф — Эйфелева башня,

Облака над головой,

А ему совсем не страшно,

Он — великий и немой.

Нет, на спине верблюда неспроста

Волнистый путь от шеи до хвоста.

Теперь, бредя по огненной пустыне,

Где нет оврагов, гор, где ни куста,

Он вспоминает те прохладные места

И ночи ждет, когда земля остынет.

Через муки, риск, усилья

Пробивался к свету кокон,

Чтобы шелковые крылья

Изумляли наше око.

Замерев в нектарной смеси,

Как циркачка на канате,

Сохраняют равновесье

Крылья бархатного платья.

Жизнь длиною в одни сутки

Несравнима с нашим веком,

Посидеть на незабудке

Невозможно человеку.

Так, порхая в одиночку,

Лепестки цветов целуя,

Она каждому цветочку

Передаст пыльцу живую.

Когда гусеница в кокон

Превратится не спеша,

Из-под нитяных волокон

Вырвется ее душа.

Жизнь былую озирая,

Улетит под небосвод.

Люди, мы не умираем,

В каждом бабочка живет.

Только ноги, только шея,

Остальное — ерунда,

Остальное только тело,

То, куда идет еда.

Тычет воду длинным клювом,

Точно шлангом со штыком,

И рыбешек и лягушек

Поглощает целиком.

Ну, а к вечеру устанет,

Одну ногу подожмет

И застынет одиноко,

Словно рыцарь Дон Кихот.

В небо цапля не взлетает

Уже много, много лет.

Небеса не принимают

Этот странный силуэт.

А он рискнул,

А он заговорил,

И все, что слышал,

Взял и повторил.

Что б нам услышать

То, что говорим,

Когда, чего не ведая,

творим.

Зачем же так —

Природе вопреки?

Но если он — дурак,

Мы — дважды дураки.

Он на рассвете всех будил,

И дураков, и дурочек,

Он гордо по двору ходил,

Осматривая курочек.

Пройдет походкой боевой —

И куры все повалены,

А перья белые его

Как будто накрахмалены.

Он забирался на забор

И пел, как Лева Лещенко,

И гребешок, как помидор,

Был без единой трещинки.

Он Петя был и Петушок,

И ласкова бородушка.

Но вдруг топор, удар и шок,

И истекает кровушка.

А ноги вроде и бегут,

И снова кукареку дал,

Да видно, это Страшный суд,

Когда бежать уж некуда.

И петь пока что ни к чему —

Застыну аккуратненько.

Зачем достался я ему,

Хозяину-стервятнику?

Отчего так предан Пес

И в любви своей бескраен?

Но в глазах — всегда вопрос:

Любит ли его хозяин?

Оттого, что кто-то — сек,

Оттого, что в прошлом — клетка!

Оттого, что человек

Предавал его нередко.

Я по улицам брожу,

Людям вглядываюсь в лица,

Я теперь за всем слежу,

Чтоб, как Пес, не ошибиться.

Я видел на коре лицо пророка.

Сверкнула молния, и началась гроза,

Сквозь дождь смотрели на меня глаза,

И тарахтела наверху сорока.

Вдруг занавес ветвей лицо его закрыл,

Горячим лбом я дерева коснулся,

И он шепнул мне: «Думаешь, ты жил?

Ты плохо спал и наконец проснулся».

Движенье рук, движенье ног, души движенья

Природа нам дает с рожденья…

Как только раздается первый крик,

А ножки сделают свой первый дрыг,

Рождается еще один язык…

Язык, переходящий в танец,

Будь черен ты, как африканец,

Иль белым будь, как немец или швед, —

Танцуют все, но сходства нет, —

У каждого народа свой орнамент.

С повязкой на бедре, от ночи до утра

Бьет в барабан дикарь, танцуя у костра,

Всем свыше дан свой ритм и темперамент.

Вам свыше дан сигнал начать свой новый век,

Вы, Моисеев, — чудо-человек.

Как надпись древнюю, до вас никто не смог

Расшифровать движенья тела, рук и ног.

Вы танцевальных дел великий мастер,

Вы тот, кого не покидает страсть,

Кто при любой меняющейся власти

Не даст себя унизить, обокрасть.

Пускай всегда клокочет вдохновенье,

Пусть башмаки стираются до дыр,

Вы танца абсолютный гений, —

И вечным будет танцевальный пир.