Красные фонари

Прямые, обратные связи,

Как вы в этой жизни важны.

При связи — из грязи да в князи,

При связи — из бляди в княжны.

Принц Датский сказал в непогоду,

Что связь у времен порвалась.

Обратная связь — не погода,

Погода на завтра — не связь.

Ефремов сказал в непогоду,

Что временный это прокол.

Обратная связь — не погода,

Обратная связь — протокол.

А мне не нужны ваши связи,

Пускай я останусь один,

Продукты беру не на базе,

Я просто хожу в магазин.

Артист великий, многогранный,

Чего-то глаз у Вас стеклянный.

Быть может, это фотобрак?

Так почему ж хорош пиджак?

Мы тоже очень любим Гогу,

Он и для нас авторитет.

Он приезжал к нам на подмогу,

Оставил товстоножий след.

Хочу сегодня вспомнить снова,

Как пару лет тому назад

Помог он даже Михалкову,

Как депутату — депутат.

Был пройден путь большой и яркий,

«Учитель танцев» что?! Бог с ним!

Он так любил свою свинарку,

Как дай ей Бог любимой быть другим.

Уменье жить и отвечать «на бис»,

Желанье все вернуть и все начать сначала,

Он, лишь коснувшись облака кулис,

Достигнет солнца и астрала.

Рождаться каждый день умеет он на свет,

То шут, то ангел на волшебной тризне.

В нем все есть, только возраста в нем нет,

Как не бывает возраста у жизни.

В ней, толстой, совместилось тонко:

Любовь к искусству и комиссионкам!

Не с чемоданом, не с вагоном,

В Америку — так с «Эшелоном».

Уж вывозить — так «Эшелон».

Зачем иначе нужен он?

Убежав от взглядов косных,

Книжку протерев до дыр,

Прочитала Галка в «Соснах»

Девять букв — «Война и мир».

Ходит Саша гусаком

Из Ленкома да в Ленком,

Презирая все интриги.

Все, кто писал кипятком,

Нынче чешут языком,

А иные пишут книги.

На струнах обвисших бренчит аккорды —

То ли загадки, то ли кроссворды.

Кто ты, поэт? Ежик в тумане,

Платочек на шее да фига в кармане.

Money, money, money…

Нема, нема, нема, нема…

Ма-ма-ма, па-па-па…

Ка-ра-ул!

Гастролировал балет,

Все на месте — Миши нет.

Оказалось, он — на месте,

Остальные — просто вместе.

Сакс — хобот, продолжение кишок.

Закрой глаза и сделай вдох глубокий.

Хрипи, трубач, коричневый бульдог,

Земному шару раздувая щеки.

Нет, совсем не одинаково

Все играет Ахеджакова,

Но доходит не до всякого

То, что все неодинаково.

Как обаятельно чудачество,

Когда таланта очень много.

На сцене верит в обстоятельства,

А в жизни верит только в Бога.

От славы обалдевший,

Теперь на все горазд —

И сам себе завидует,

И сам себя предаст.

Из встреч — какая Вам важнее:

На Кубе с Э. Хемингуэем?

Или вот скажем, например,

С А. Гончаровым в СССР?

Он знал, что будет так — и до конца был крепок,

Спасая правду от липучей лжи,

Он стал снимать кино, снимая жизни слепок

Прикосновением души.

Когда таким, как ты, пути открыты,

Ужасно множатся антисемиты.

О, Необыкновенный Гердт,

Он сохранил с поры военной

Одну из самых лучших черт —

Колено он непреклоненный.

Он выдержит стойко любые нагрузки,

Мгновенно исчезнут сомненья и боль,

Когда в договоре написано ГЛУЗСКИЙ,

Приличная сумма и главная роль.

Пишите, Ваш талант бесспорен,

А юмор, эрудиция

Пусть Вас не беспокоят, Горин,

У Вас всегда есть — дикция.

Грибных дел мастер Гончаров,

В лесу грибы искать здоров.

Так гончаровская рука

Нашла в лесу Боровика.

Я Юрочке, покорному слуге,

Скажу, что буква «Ж» для Вас страшней потопа.

Хоть Вы и начинаетесь на «Г»,

Вы в результате все-таки не жопа.

Посаженный — курил чинарики,

Ходил в тюрьме туды-сюды,

И проросли там эти гарики

Без удобрений и воды.

Почти таблеточки, как шарики,

Но в них и зерна и плоды.

От всех болезней Ваши гарики —

Три раза в день, после еды.

Недолго ждать пришлось ей свой счастливый случай.

«Ночь карнавальная» явилась тут как тут.

Была она везучей, невезучей, —

Все в Люсе есть, но «без пяти минут».

Артист, рассказчик, режиссер, —

Как в нем талант неровно дышит —

Он стал писать с недавних пор —

Наврет, поверит и запишет.

Как клубника в сметане — Доронина Таня.

Ты такую другую поди поищи.

У нее в сочетаньи тончайшие грани,

Будто малость «Шанели» накапали в щи.

Как много в звуке чепухи,

Прислушайтесь: Зархи, Зархи.

Царь моды — он теперь у власти,

Все страны рвут его на части,

Он моды раб и господин.

Дел тряпочных великий мастер,

И женщин розовое счастье,

И голубая страсть мужчин.

Спросил однажды вождь страны советской:

«Где Гоголи и Салтыковы-Щедрины?»

И появились Вы на свет, Жванецкий,

И тут, конечно, часть моей вины.

Бандитам, стало быть, видней, —

Сатирик должен быть бедней.

Ну, а теперь, хотя б из интереса,

Попробуйте шутить без «Мерседеса».

Уж больно смел, когда не страшно,

Умен, когда и так понятно,

Он не достроил своей башни,

Бог дал ему и взял обратно.

Все равно я люблю Евтушенко,

Хоть признаться мне в том нелегко.

Если снять с него жирную пенку,

То парное найдешь молоко.

Там и вкус есть, и сила, и запах,

И всегда его хочется пить.

Был он разным на разных этапах,

Он красив на трибунах и трапах,

И дай бог ему быть!

Их двое в комнате. А я один.

Как две цитаты Ветхого Завета,

Со стенки смотрят два портрета Левитина.

Казалось бы, к волненью нет причин,

Ну мало ли на свете есть картин!

Но вот успокоенья нету.

Средь ночи иль средь бела дня

Я часто забываю, где я,

Когда Левитин смотрит на меня,

Как иудей на иудея.

Пусть всех обманывает, пусть,

Ведь ложь его, как чудотворство.

И даже генетическая грусть

В нем как врожденное притворство.

Нет, не ревную я, — все это вздор,

Вы вызываете во мне другое чувство:

Нет вы, не бывший муж, не режиссер,

А вы — произведение искусства.

В картинах ваших есть секрет, —

В них, что ни день, полно открытий,

И чем талантливей портрет,

Тем ненавистней мне Левитин.

Непредсказуемый, но вовсе не больной,

И чувствами своими управлять он может.

За пультом вечером, но стоя к нам спиной,

Чтоб мы не видели его противной рожи.

Кац — изысканный маэстро,

Никогда не предсказуем.

Дирижирует оркестром

Он то палочкой, то…

Он настоящий лицедей:

Меняет состоянье плоти,

Котов играя и вождей,

Прославился… на «Вашей тете».

Убита «Чайка», и «Утка» — дура,

Печальные у птиц дела.

Вся эта птичья режиссура

Зовется гибелью «Орла».

Любишь ты землю, Людмила,

Не зря ты на ней прожила.

Все, что любила, скупила,

Все, что росло, сорвала.

Платье в брильянтах надела,

Стала фаянс собирать.

Так по любви и раздела

Бедную Родину-мать.

Как широка страна родная,

Как много в ней лесов, морей!..

В какой стране еще, не знаю,

В неволе пел бы так еврей.

И я, как ты, коплю года,

Чем вызвал зависть и злорадство,

Но сам не верю иногда,

Что лишь года — твое богатство.

Коснуться дна хотел Карасик,

Нырнул и затонул без звука,

Забыв, что Горький — крупный

А он — карасик, а не щука.

Ты слишком клевом увлеклась,

Став в «Эхе» выскочкой лихою.

Пока тебе везет, Карась,

Но дело кончится ухою.

Все знают Мишу Козакова,

Всегда отца, всегда вдовца,

Начала много в нем мужского,

Но нет мужского в нем конца.

Он режиссер, артист и чтец,

Но это Мишу удручало,

А в Тель-Авиве и конец

Смотреться будет как начало.

С похмелья или перегрева,

Не отступая от лица,

Он справа там читал налево,

Чтоб снова здесь начать с конца.

Я не был никогда пиитом.

Ты, Мишка, книжку строго не хули.

Владею русским я, как ты теперь ивритом

На родине от Родины вдали.

И Микеланджело творил под потолком.

Для вас обоих это место свято.

Лишь Бубка мог — и то с шестом —

Побить твою любовь ко МХАТу.

Какое откровенье в комнатенке дымной!

Какой порыв отчаянной души!

Когда добьешься ты любви взаимной,

Об этом чуть пониже напиши.

Теперь он не косит, а смотрит прямо

На родину свою издалека.

Не думаю, что стал умнее там он,

Но мы ценить умели «дурака».

Фамильный подорвав престиж,

Минуя сложные преграды,

Он по прямой рванул в Париж,

Пройдя круги «Сибириады».

Вот вам и басенки конец.

Мораль придумает отец.

Не думали Сталин и Брежнев о том,

Что будет с утра и до ночи

Их жизненный путь освещать с «Огоньком»,

Свой путь сокращая, Коротич.

Был рак — дурак, а щука — просто сука,

Но Лебедь впрягся с ними в тяжкий воз.

Его пример — другим наука:

Умен, с редчайшим тембром звука,

Но если рядом рак и щука —

Мораль нельзя читать без слез.

Политик он или артист?

Гляжу в глаза Володины —

То у него отец — юрист,

То мама его — Родина.

А может, сын он или внук

Кого-нибудь побочного?

Быть может, он вообще продукт

Зачатья непорочного?

Это кто так громко плачет

На своей казенной даче?

Тише, Коленька, не плачь,

Не утонет в речке мяч.

И народ пущай не стонет,

Этот мяч вообще не тонет.

Раздвинув ноги у культуры,

Он эпатирует народ…

Он снял штаны с литературы,

А сам политику е…

Порыв был не самый худший.

Не вышло. Жалею. Молчу!

Во сне размечтаюсь о лучшем —

Глаза открывать не хочу.

Где солнце? Одни только тучи!

Что делать? Ну, просто беда:

«Чуть-чуть хотел сделать как лучше,

А вышло опять как всегда».

Чубайс — это что, цветок?

Торчащий чуб у атамана?

Быть может, озеро? Приток?

Или название романа?

Чубайс гений, гимн уму,

Судьба, эпоха, эпопея.

Я признаюсь в любви к нему,

Но ваучеры не имею.

А может, это хищный зверь?

Или лекарство из аптеки?

Кто б ни был он, но он теперь

Пригватизирован навеки!

Переосмысливая заново

Картины Элика Рязанова,

Скажу: талант его растет,

Как и живот, им нет предела,

Но вырывается вперед

Его талантливое тело!

У Вас, как и у всех, Митта,

Есть ахиллесова пята:

Вам Богом было суждено

Пятою вляпаться в кино.

В таланте у Мирошниченко

Все краски есть и все оттенки,

Но самая большая краска,

Когда лицо почти как маска.

Он для нее — опора, стенка,

И фигурально, и буквально.

Облокотившись на Фоменко,

Она играет гениально!

Если к «Чу» прибавить «До»,

Чтобы не было так длинно,

Без «Ре», «Ми», «Фа», «Соль», «Ля», «Си»,

ЧуДо — Чурикова Инна.

Всем родственник, со всеми был знаком,

Все как захочет он: тот гений, этот бездарь.

При Гоголе он писал кипятком

У театрального разъезда.

По «Эху» целый день без устали трубя,

Он за свои слова, пожалуй, не в ответе.

Он так влюблен, но в самого себя,

Что повести печальней нет на свете.

Все это правда, а не враки,

И вовсе не шизофрения:

В Крыму гуляли две собаки,

Поменьше — шпиц, побольше — Ия.

Всю обнажить себя в искусстве —

Такая у Негоды страсть.

В картине оголила чувства,

В «Плейбое» — остальную часть.

Хоть в Черном море, хоть в бассейне,

Когда плывет со мною Рейн,

Я думаю, что речку Гейне

Мы назовем «азохен вейн!»

Ну надо же так умудриться,

Как был продуманно зачат.

Что в день такой сумел родиться

Не кто-нибудь, а ты, Булат.

И тут не просто совпаденье,

Здесь тайный знак судьбы самой,

Победы День и День Рожденья, —

«Бери шинель, пошли домой!»

Он как подарок с огорода,

Самый любимый у народа.

Пусть неказист слегка на вид,

Красавцы рядом с ним — уроды.

Вот вам и матушка-природа —

Она и клоунов родит.

Когда смеемся мы — он плачет,

Под маской мы не видим слез…

Нет, он совсем нас не дурачит,

Он с нами говорит всерьез.

И стало страшным то смешное,

Чем развлекал нас в тупике

Великий Шут времен застоя

С седою прядью в колпаке.

Ты так сегодня о любви сказал,

Что забеременел весь зал.

Начав блестяще с «Идиота»,

Он до сих пор, как в годы те,

Артист высокого полета

На «идиотской» высоте.

Нет, он совсем не полоумный.

Из театра в театр неся свой крест.

Всегда выигрывает сумма

От этой перемены мест.

Чеканна поступь, речь тверда

У Лелика у Табакова.

Горит, горит его звезда

На пиджаке у Михалкова.

Жизнь — испытание, проверка.

Олег не курит и не пьет.

Но вот прибавил к «Табакерке»

Ликеро-водочный завод.

В немецкой форме Штирлиц так хорош,

Что кажется красивей и умнее.

И ты, как бороденку пострижешь,

Всю красоту верни Хемингуэю.

Союз нерушимый из двух чудаков:

Все делают вместе по-свойски.

И если чего-то не понял Усков,

То вряд ли поймет Краснопольский.

Все, Леня, как в жизни: сначала — цветочки,

Под корень потом вырубают сады.

Кровавые ягодки — страшные точки,

Такие от пуль остаются следы.

Но что это — рок? Или просто стихия?

Никто до сих пор нам ответить не смог.

Все лучшие пьесы в России такие,

Как будто бы их сочиняет Пророк.

Зачем столько горя, зачем столько смеха?

Зачем столько боли, зачем столько слез?

Почти целый век ждал Антошечка Чехов,

Чтоб Хейфец ответил на этот вопрос.

Державин Ширвиндта заметил,

Благословил, но в гроб не лег,

Им равных не было в дуэте,

Их превзойти никто не мог.

Ушел Державин в «Кабачок»,

Но Ширвиндт пережил разлуку.

Ему Миронов протянул

Свою «Брильянтовую руку».

Любимцы публики, кумиры,

Без выходных играют дней.

Три мастера одной «Сатиры».

Одной и той же — так точней.

Нет их смешнее и добрее,

Все, что ни сделают, — ол райт,

Вот дружба русского с евреем.

Не то что ваши блэк энд уайт.

Вам вообще не приходить бы,

И вообще не появляться,

Ну а Вы еще хотите

Так уйти, чтобы остаться!

Нажравшись сыру, как-то с маху

С запасом слов из двух цитат,

Он каркнул так про русский мат,

Что эхо отразило: На х…

Иностранно, но не странно,

Без загадок и без тайн

Чехов Вам не итальяно,

Дорогой геноссе Штайн.

Все чужое — ноги, руки,

Ваня — это не Джованни.

Не смотрел бы эту скуку

Даже лежа на диване.

Гром гремел, потели стекла,

Бесконечно дождик лился,

За окном земля промокла

И… спектакль провалился.

Просыпаюсь постепенно,

Окна настежь, а мне душно.

Сделай что-нибудь, Елена,

Чтобы не было так скушно.

Вам с нашей армией не надо

Осуществлять свои затеи.

Она годна для Сталинграда

И не годна для «Орестеи».

Я б Юрскому для большего эффекта,

Прибавив чувств, убавил интеллекта.

И к тебе пришла фортуна,

Фарада, и ты поешь,

Но тебя в «моменто уно»

Не задушишь, не убьешь.

Чего не сделаешь за стольник,

Чтоб овладеть теплом сердец,

Был даже чайником Ярмольник,

Но унитаз — его венец…

Она красива и комична —

Редчайшее из сочетаний.

Прилично или неприлично,

Шарм — основное содержание.

Она, возникшая из сора,

Из первозданной простоты, —

Так иногда из-под забора,

Торчат красивые цветы.

И любят на виду, и ссорятся открыто.

Владеют всем — от танца до вокала.

Цекало не Набоков, но Лолита

С любого бока нравится Цекало.

Хоть Шолохов — само очарованье,

Всяк в «Тихий дом» зашедший на очаг

Запомни твердо: не теряй вниманья!

Период полового созреванья

У мальчика не кончится никак.

Ему бы в сборную по баскетболу,

Какой-то черт сидит в нем, бес,

Всего-то два вершка от полу,

А звезды достает с небес.

«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» —

Воскликнул Фауст, Маргариту страстно

Влюбленными глазами выев…

Но был он не Таривердиев.

Два «Спартака» — один в Большом,

Другой в Большом футболе,

Но я б в театр не пошел,

Когда «Спартак» на поле.

Тогда мой театр — стадион,

Скажу, быть может, резко:

Хоть Григорович и силен,

Сильнее Костя Бесков.

Он, конечно, популярный,

В каждой шутке — острый ум,

Но зачем же кулинарный

Был закончен техникум?

Щам не знаем сколько суток,

Нет и каши гречневой.

И выходит, кроме шуток

Жрать пока что нечего.

Мир для тебя конечно театр,

Ты там свободен и ничей,

Как пушкинский импровизатор.

Из тех, «Египетских ночей».

Нахмурившись, сидишь угрюмый,

Вдруг захохочешь, всех смешишь,

Но, если маленькая сумма,

Вообще ни с кем не говоришь.

Талант от пяток до макушки, —

В смысл превращаешь ерунду, —

В «Египетских ночах» сам Пушкин

Таких как Ты имел ввиду.

У Гусмана в руках любая «Ника»,

Как преступления улика.

Когда стихи нехороши,

Судить поэта не спеши,

В них заложил поэт основу

Для ближнего — от всей души,

И, возлюбя, сказал: «Смеши!»,

И дал работу — Иванову.

Я Сашеньку люблю давным-давно,

Он худ, опрятен, говорит любезно,

Но нюх такой на свежее говно,

Что рядом ковыряться бесполезно.