Крепость Серого Льда

23 ГРУЗ

Эффи стало казаться, что Драсс везет ее вовсе не в Дрегг. Рейне и Дрею он пообещал, что они там будут через неделю. С тех прошло семнадцать дней, и Эффи сдавалось, что если Драсс Ганло хочет попасть в Дрегг, то ему пора уже повернуть на восток.

Она встала, держась за скобу, и стала смотреть сквозь щель в занавеске на южные границы клановых земель.

Все это очень странно.

Шел проливной дождь, и от тающих снегов пахло мокрой псиной. Вокруг стояли поросшие лесом холмы. Здесь, на юге, лиственницы и каменные сосны доставали до самого неба, а пурпурные кроны скарпийских ядовитых сосен остались далеко позади. В той стороне, куда они ехали, шумела бегущая по камням вода. Волчья река, догадалась Эффи, раздувшаяся от весенних ручьев.

Эффи плотно задернула занавеску и села на пустую куриную клетку. Значит, они сейчас южнее Скарпа и немного севернее Волчьей — ничего похожего на Дрегг. Эффи нахмурилась и стала размышлять.

В дороге ей было совсем не так плохо, как она опасалась. Все дело, конечно, в том, что путешествует она в крытой повозке. Тут, внутри, темно и уютно. Холщовую крышу в свое время пропитали не салом, а воском, и от нее пахнет, как в столярной мастерской Длинноголового — а стало быть, пахнет круглым домом. Иногда Эффи, просыпаясь, забывала, где находится, и думала: пойду выпрошу у Анвин косточки и снесу собакам. Но потом она открывала глаза и видела над собой деревянные ребра фургона. Вспоминать — вот что хуже всего. Даже если она сейчас правда очутилась бы в круглом доме и Анвин дала ей костей, старому Царапу все равно не пришлось их погрызть. От него самого одни косточки остались.

Плечи Эффи дрогнули от смеха, похожего на рыдание, и она сказала себе: ну, хватит. Пора подкрепиться.

Ела она в дороге вкусно и досыта. Драсс Ганло все время твердит, что даже колбасу на палочке поджарить не смог бы, зато орлийский стрелок Клевис Рид — повар отменный. Фазанью шкурку он натирает горчицей и перцем, а горлышко начиняет луком-пореем. Стреляет он почти не хуже Райфа, поэтому свежей крольчатины и птицы у них всегда вдоволь. Эффи достала из своего мешочка холодное фазанье крылышко, оставшееся от прошлого ужина, выудила последние медовые орехи и расположилась позавтракать.

Драсс и Клевис уже поели — мужчины всегда принимаются за еду, не успев еще глаза продрать, чтобы собраться с силами для бритья.

Если вытащить куриную клетку вперед и стать на нее, в щелку будет видно их обоих, сидящих на козлах. Драсс иногда тоже поглядывает назад — непонятно только, зачем. До Эффи ему, похоже, нет никакого дела. Он часто забывает ее имя и называет ее Эуди. Однажды он совсем позабыл про нее и съел бы ее долю мяса и овсянки, если б Клевис не пихнул его в бок. Драсс волнуется не за нее, а за свой груз, вот что.

Он то и дело проверяет его, затягивает ослабевшие от тряски ремни и веревки. Как-то он велел Эффи выйти из повозки и долго все перекладывал. Эффи стояла совсем близко к фургону и старалась смотреть только себе под ноги. Когда ей разрешили вернуться, она увидела, что корзины с крышками сдвинуты назад и со всех сторон огорожены куриными клетками. Драсс весь взмок от такой работы, а вечером жаловался, что спина у него болит.

Фургон, съехавший с твердой почвы в грязь, внезапно качнуло. Орехи выскочили из руки Эффи и запрыгали по полу, как камешки. Она быстро спрятала фазанью косточку и стала на колени, чтобы собрать их. Драсс рассердится, если по полу будут кататься орехи, — он уже раз накричал на нее, когда она пролила эль.

Тот слабый свет, который проникал внутрь через переднюю холстину, мало помогал ей. Разглядеть в этакой тьме орехи стоило большого труда. Отыскав один, она потерла его о рукав и съела. Второй она нечаянно раздавила башмаком и есть, понятно, не стала. Другие застряли между ящиками — придется ждать, когда они выкатятся. Особенно зловредный орешек затаился около корзин. Она попыталась отодвинуть клетку и достать его, но та оказалась слишком тяжела.

Камни у него там, что ли, подумала Эффи и решила оставить орех, где он есть. Если Драсс вдруг обернется и увидит, что она двигает его груз, он взбесится. А орех может съесть какая-нибудь мышка. Батюшка говорил, что грызуны повсюду живут, даже на кораблях.

При мысли о вездесущих мышах Эффи улыбнулась и тут заметила, что повозка стала двигаться медленнее. Забавно, как твое тело опережает ум: колеса еще не успели остановиться, а Эффи уже взялась за свой амулет. До полудня они обычно не останавливались.

Маленький, похожий на ухо кусок гранита вел себя спокойно и все-таки... жил. По-другому не скажешь. Это все равно что яйца собирать на птичьем дворе: сразу чувствуешь, где есть цыпленок, а где просто белок и желток. Те, что с цыплятами, по-особому тяжелят руку. Они спокойные, но живые. Вот и ее амулет такой же. Он живет и что-то чувствует.

В наступившей тишине стало слышно, как ругается Драсс.

— Чертова река! Несется, как очумелая. Теперь через нее разве что птицы переправятся.

Низкий, печальный голос Клевиса ответил не сразу.

— Придется разбить лагерь и подождать.

— Подождать! С таким-то грузом и с девчонкой, которая уже на десять дней опаздывает в Дрегг? Надо ехать вверх, к Лодочному мосту — авось там переедем.

Орлиец покачал головой — Эффи это почувствовала.

— Баннен, думаю, вытащил плоты на берег. Все, что осталось на воде, разбито в щепки и плывет теперь к Погибельному морю.

— Говорил я тебе, что девчонка нас задержит!

Нечестность Драсса возмутила Эффи, и ей не терпелось услышать, как Клевис за нее вступится. Но орлиец заметил только, что вода все равно спадет не раньше чем через несколько дней, так что все прошлые задержки не имеют значения.

— Да спасут меня боги от ада и от полой воды, — напоследок излил душу Драсс. Он спрыгнул и отошел от повозки, а Клевис тихо, как бы про себя, произнес:

— Мне будет довольно, если боги спасут меня от ада. Утонуть можно только раз.

Амулет стал холодным, и Эффи отпустила его.

Орлиец, качнув повозку, тоже слез, и Эффи выглянула через заднюю занавеску. Волчьей оттуда не было видно, но до Эффи долетали ледяные брызги и доходил странный, мясной запах воды. Из-за шума реки не было слышно, о чем разговаривают мужчины. Повозка стояла на илистом берегу, высоко над водой, где уже пробились первые побеги дикого овса. К реке вела естественная лестница из камней, и пара отважных уток спускалась по ним.

Желая посмотреть, как они войдут в воду, Эффи набрала в грудь воздуху и высунула голову в щель. Ей, как бывало всякий раз, когда она отваживалась вылезти наружу, показалось, что она падает. Земля твердая, Эффи точно знала, что твердая. Когда-то, совсем еще малышкой, она заставила Дрея взять лопату и выкопать яму в четыре фута глубиной, чтобы в этом убедиться, — тем не менее ей почему-то всегда казалось, что земля слишком зыбкая и не удержит ее. Казалось, что под ней таятся какие-то провалы, ловушки. Эффи, конечно, знала, что она просто дурочка, все время твердила это себе — но ведь между тем, что ты знаешь, и тем, что тебе представляется, всегда идет борьба. И воображение всегда оказывается сильнее.

Ступая с большой осторожностью, Эффи обошла повозку, а очутившись лицом к реке, перевела взгляд из-под ног на воду в двадцати шагах ниже.

Бурлящая Волчья так помутнела, что даже пена на ней была грязная. По ней неслись ветки и льдины, а внизу, в серой глубине, просвечивала зеленоватая лосиная туша. Говорят, что сорок тысяч лосей каждую весну переходят через Волчью в верховьях, восточнее Крозера — они идут на север, в Летние Степи и бескрайние леса Северной Твердыни. Батюшка рассказывал, что Волчьей эту реку назвал сам Джами Рой. Он всю весну стоял лагерем на ее северном берегу и за это время насчитал более сотни трупов, плывущих вниз по течению. Его воины хотели назвать реку Зеленой в память о далекой родине, но Джами сказал: «Нет. Пусть она называется сама по себе, а не в память того, чего больше нет. Я нарекаю ее Волчьей, ибо она убивает больше дичи, чем человек, и бежит на запад, тогда как все прочие реки текут на восток». Эффи поежилась. Вода, швыряясь брызгами, мигом промочила ее волосы и плащ. Утки смотрели на реку с мокрого камня, оценивая силу течения. Потом на камень набежала волна и унесла с собой бурую уточку. Красивый сине-зеленый селезень суматошно закричал и нырнул следом за своей подругой. Эффи подалась вперед, стараясь не упускать их из виду, но бурная вода скрыла уток, и они исчезли вдали.

— Ничего с ними не случится, — сказал, неожиданно оказавшись рядом, Клевис Рид. — Чудные они птицы, утки-скоморохи. Будь они людьми, они были бы воинами.

Эффи повернулась к нему. Лицо у орлийца бледное, худое и такое длинное, как только может быть у человека. Длинные серебристые волосы и борода лежат свободными волнами по стародавнему обычаю западных кланов. Плащ у него тоже старомодный — такой длинный, что задевает траву, и такой узкий, что ветер его почти не колышет. Этот покрой только прибавляет Клевису роста — Эффи рядом с ним как грибок. Она не знала, что ему сказать. Сознание того, что она находится под открытым небом, вдали от каменных стен и каких-либо знакомых примет, медленно овладевало ею. Оно пропитывало ее плащ, как вода, усеивая ее кожу мурашками и вселяя в нее чувство незащищенности. Когда что-то коснулось ее плеча, она подскочила.

— Тихо, девонька. — Клевис крепко взял ее за плечо и увел подальше от берега. — Уж не хочешь ли ты отправиться по течению вслед за этими утками?

Эффи этого, конечно же, не хотела. Неужто она подошла так близко к краю, сама того не ведая?

— Почему воинами? — спросила она, чтобы скрыть свое волнение.

— Ступай-ка обратно в повозку, девонька, и согрей себе эля. Мы, думаю, долгонько здесь пробудем, и если уж рассказывать истории, то лучше делать это в тепле и сухости.

Эффи старалась разгадать, не смеется ли он над ней, но видела у него на лице только серьезность. Ее вдруг охватила такая тоска по Дрею и Райфу, что даже живот заболел.

— Ступай, ступай. Я тоже скоро приду, чтобы посушиться.

Эффи повиновалась, с трудом удерживаясь, чтобы не бежать. Внутри она трясущимися руками сняла с крючка фонарь, высекла огонь и зажгла фитиль. В фургон, пока ее не было, проникла сырость, и огонек трещал и ежился. Драсс пуще всего боялся пожара: он велел Эффи всегда ставить фонарь на грифельную доску и ни в коем случае не открывать его. Ей вообще не разрешалось зажигать его, чтобы согреться или осветить фургон — только чтобы подогреть эль или суп, да и это полагалось делать только во время стоянки. Подмешивая в темный эль овес, чтобы сделать его гуще, Эффи размышляла о своем фургоне. Он сработан на совесть по сравнению с другими знакомыми ей повозками. Деревянные ребра, на которые натянут холст, гладкие, как ножки стола, и согнуты так искусно, что можно подумать, будто деревья, из которых их гнули, так и росли. Сам холст соткан плотно, как на шатер для вождя, и навощен с таким тщанием, что никакой дождь сквозь него не проходит. Эффи знала, что такие вещи обходятся дорого, и удивлялась, что Драсс с Клевисом могут себе это позволить.

Как только поставленный на огонь эль начал подрагивать, руки Клевиса в перчатках откинули занавеску. Войдя, он принес с собой дождь: вода сбегала с его орлийского плаща, будто тот был стеклянный. Кивнув на медный ковш с элем, он дал понять, что не прочь выпить. Эффи налила почти доверху деревянную чашу, надеясь, что он не заметит, как она встревожена. Она впервые оказалась с Клевисом наедине внутри фургона. Орлиец и Драсс спали всегда снаружи, в маленькой палатке, и ели тоже отдельно, у обложенного камнями костра, как охотники.

Клевис сел на пустую клетку — спина прямая, свободная рука на колене — и выпил. Кадык у него при этом качнулся, как ручка насоса.

— Славно приготовлено, — сказал он, и у Эффи вспыхнули щеки.

— Я добавила поджаренный овес, мускатный орех, и еще... — Она замялась, не зная, говорить ли, что подлила в ковш немного водки, которую Бинни дала ей для растирания. — И еще подогрела, — неуклюже договорила она.

Клевис глядел на нее так, будто знал то, о чем она умолчала.

— Ты, стало быть, из Севрансов — дочка Тема, внучка Шенна и правнучка Моуга-Молота? — Он дождался ее кивка и стал продолжать густым, обстоятельным басом: — Сильный род. Воинский. Я сражался вместе с Шенном во время Речных Войн, у Зыбкого Моста.

Эффи только моргала. Деда своего она никогда не видела и ничего не знала о нем. Речные Войны происходили лет пятьдесят назад, и почти все, кто участвовал в них, уже умерли.

— Шенн, державший центр, был ранен. Дхунское копье сшибло его с коня, и одна нога застряла в стремени, а конь в панике наступил ему на другую ногу. Вряд ли сам Шенн заметил, что у него лодыжка сломана, хотя все мы слышали, как хрустнула кость. Охваченный боевой лихорадкой, он умудрился снова сесть верхом и держал оборону, пока солнце не село. Мы втроем сняли его с коня. Ступня и лодыжка у него раздулись, как пузыри, поэтому сапог пришлось разрезать. Пальцы на ноге почернели, как сливы, а кость разнесло на такие мелкие осколки, что лекарь девять дней подряд ставил ему припарки. Корри Лунный менял их каждую ночь, и во мху всегда оставалось с дюжину осколков.

Эффи боялась пошевельнуться, чтобы орлиец не прервал свой рассказ. Она ни разу не слышала, что дед был героем: батюшка хвастать не любил и вообще говорил мало. Подробности лечения ее тоже очень интересовали. Хотелось бы знать, чем отец Лайды Лунной смачивал мох, чтобы вытянуть осколки кости. Бинни говорила, что в таких случаях применяется мед и очищенный, сильно посоленный мясной студень. Если закрыть глаза, то можно представить себе, как выходят из раны эти осколки.

— Налей-ка мне еще эля, девонька. У нас в Орле глотки сказителям смачивают не скупясь.

Пристыженная Эффи поторопилась налить ему. Вторая чаша крепкого напитка не помешала Клевису держаться по-прежнему прямо.

— Девять дней спустя Шенна отвезли домой. Больше я его никогда не видел, но порой слышал о нем. Он выучился ходить с палкой и на коне держался достаточно хорошо, чтобы обучать молотобойцев. Он освоил столярное дело, у него родился сын, а еще через несколько лет Шенн мирно умер во сне. Достойно прожитая жизнь. На войну он больше не выезжал, но вряд ли это имело значение после Зыбкого Моста. В тот день Орль и Черный Град одержали над Дхуном победу, и нет в клановых землях человека, который не воздал бы за это должное Шенну Севрансу. Без него дхуниты разгромили бы нас. Они были так близко от моста, что видели каждую щепку на его перилах. Но Шенн дрался как одержимый. Я знаю, что говорю, потому что видел это собственными глазами. Было холодно, но вокруг него воздух дрожал, как от зноя. Казалось, будто он бьется под водой, и из-за этого ты видел каждое его движение миг спустя после того, как он его совершал.

Клевис помолчал, пристально глядя на Эффи. Глаза у него поблекли, как это бывает со всяким на седьмом десятке, но их взгляд пронизывал человека насквозь. Стрелка из лука всегда видно.

— Там, у Зыбкого Моста, твой дед обезумел. Он дрался, как Каменный Бог, сшибал дхунитов с коней и выбивал у них оружие. Довольно было идти за ним следом, чтобы убить врага: каждый молотобоец, с которым он сшибался, падал оглушенный и окровавленный. Мне в ту пору было четырнадцать, и я полагал себя мечником. Я так мало бывал в боях, что думал, будто то, что делает Шенн... то, что нашло на него... самое обыкновенное дело. Лишь со временем я понял, что это далеко не так.

Эффи отвела глаза. Она вдруг почему-то почувствовала себя виноватой, словно Клевис уличил ее в обмане. Теперь она видела перед собой его руки, обезображенные стрелковыми мозолями, все в старческих пятнах.

— Утром в шатре с ним была его сестра, Брида — не красавица, но бесконечно преданная своему брату. Мы ждали его снаружи, несколько человек, все орлийцы. Никто из нас еще не стал белозимним охотником, вот мы и пошли к градскому вождю на службу. Когда Шенн и Брида вышли, она поцеловала его в губы и пожелала ему удачи. Пятьдесят лет помню я этот поцелуй — а почему, до сих пор не знаю.

Эффи беспокойно ерзала на месте. Дождь усилился и гулко барабанил по холщовой крыше. С незакрепленных краев занавески внутрь попадала вода. Эффи, предчувствуя, что Драсс будет недоволен, прибавила огня в фонаре и неожиданно для себя спросила:

— А какой у Бриды был амулет?

Клевис, отвернувшись, поправил занавеску.

— Этого я не запомнил. Вы ведь, Севрансы, все медведи, разве нет?

Ну почему все взрослые врут так неумело? И почему это сходит им с рук? Он рассказал ей о вещах, не поддающихся воображению, а потом взял и оставил ни с чем. Ну уж нет, ничего не выйдет. Эффи взяла свой амулет в горсть и протянула ему.

— Может, она носила камень, как я?

Орлиец глубоко вздохнул, помолчал и ответил:

— Может, и так.

Эффи опустила камень за ворот платья. Она вырвала у Клевиса признание, но не чувствовала себя победительницей. По его длинному, важному лицу она видела, что зашла слишком далеко. Такие вещи полагается выуживать, а не вырывать с мясом.

— Пойду посмотрю лошадей, — встав, сказал Клевис.

Эффи потупила голову, дождалась, когда он уйдет, и задула фонарь, снедаемая виной и растерянностью.

— Эффи Севранс!

Клевис вернулся и смотрел на нее через полотнище с мрачным и решительным видом.

— Есть еще кое-что насчет твоего деда, что тебе надо знать. В тот день Шенн взял с собой в битву молодого парня, только что принесшего воинскую присягу. Плечищи у того парня были такие, что панцирь на нем пришлось скреплять лошадиной сбруей. На следующее утро его было не узнать. Все его мускулы истаяли, кожа на лице и шее обвисла, пальцы скрючились, как у старика. За день он состарился лет на двадцать, точно битва у Зыбкого Моста изглодала его. Я никогда еще не видел ничего подобного.

Колдовство, вот что это такое. Непроизнесенное слово повисло в воздухе между ними. Теперь-то Эффи поняла сдержанность Клевиса. Кланники о таком вслух не говорят. Только обиняком Клевис мог сказать ей, что Шенн Севранс отдал чужую молодость за то, чтобы победить в том бою. Впрочем, «сказать» не совсем то слово. Скорее, «предупредить». Вопросы так и распирали ей горло, но Эффи сомкнула губы, чтобы не дать им выскочить наружу. Нельзя больше припирать к стенке Клевиса Рида. Эффи принялась соскребать ногтем сажу с фонаря, ожидая, когда орлиец заговорит сам.

Она чувствовала, что он колеблется. Наконец он прокашлялся и сказал:

— Я думаю, что эти старые истории не надо замалчивать. Не то придет нужда, и окажется, что мы позабыли, как надо драться по-настоящему.

Сказав это, он ушел совсем, тщательно задернув занавеску и отгородив Эффи от дождя и дневного света.

Эффи убрала фонарь и села на нагретое им место. Ноготь ее большого пальца почернел от сажи. Будь она в круглом доме, она побежала бы к Летти Шенк и Флорри Хорн и сказала, что это гангрена и палец у нее скоро отвалится. Представив себе, как они завизжали бы, она улыбнулась, но про Клевиса Рида думать не перестала.

Зачем он рассказал ей все это? Вот что ей хотелось бы знать.

Она взвесила на руке амулет. У нее тоже есть свой груз, тяжелый груз. И Брида Севранс носила такой же. Казалось бы, Эффи должно было стать легче теперь, когда она узнала, что не она одна носила на шее камень, но нет. Брида была странная — вот еще одно, что Клевис сумел передать ей, не сказав этого прямо; значит, и она, Эффи Севранс, тоже странная. А она не хочет быть странной. Она хочет быть такой, как Летти Шенк и Флорри Хорн: хорошенькой и беззаботной. Хочет бояться самых обыкновенных вещей вроде мышей или черных пальцев.

Эта последняя мысль привела ее в чувство. Недоставало еще бояться такой чепухи. Просто... просто ей тяжело, вот и все. Длинноголовый говорил, что когда таскаешь камни, вся трудность в том, что легче тебе не становится — наоборот, все тяжелее. Кому и знать, как не ему: он уже сорок лет таскает камни, починяя изгороди в окрестностях круглого дома. Теперь Эффи поняла, что он имел в виду. Ее амулет тоже становится все тяжелее, и рассказ Клевиса Рида прибавил ему тяжести.

Чтобы не думать об этом, Эффи встала и начала прибираться. Она с шумом сдвинула в сторону клетку, на которой сидела, и скамейку, на которой спала, а фонарь повесила остывать на крюк. Грифельная дощечка отправилась на свое место между двумя корзинами, и Эффи стала вытирать натекшую снаружи воду. Когда она высунулась из фургона, чтобы выжать тряпку, Драсс крикнул ей:

— Опять эль пролила, девчонка?

Он стоял у заднего колеса и стучал ногой по тормозу, опуская его. От дождя ребячий пушок у него на голове прилип к черепу, обнаружив проплешины, брюшко тряслось от усилий.

— Смотри у меня: если хоть одна из корзин подмокнет, я с тебя шкуру спущу.

— Туда просто дождевая вода натекла, совсем чуть-чуть.

— Спусти-ка свою задницу вниз, вот что, — рявкнул Драсс. — Мы остаемся здесь на ночь, и мне надо проверить груз.

Эффи поспешно схватила свой плащ. Драсс Ганло, как видно, из тех людей, которые мягко стелют, да жестко спать. Кроме того, он лжец. Он солгал Рейне, сказав, что едет в Дрегг, и Дрею про Черную Яму тоже солгал. Эффи ступила на подножку, и дух противоречия толкнул ее спросить:

— Рейна тебе заплатила за то, чтобы ты отвез меня в Дрегг?

Он поднял руку, как для удара.

— Давай проясним это раз и навсегда. Денег я не получал. Это просто услуга, которую моя вдовая матушка оказывает Рейне. Скажи спасибо, что ушла из круглого дома живой, и не показывай зубки. И вот еще что я тебе скажу на будущее, когда приедем в Дрегг: если Рейна узнает про крюк, который мы сделали по дороге, я мигом доставлю тебя обратно в Град — Станнер Хок и печь растопить не успеет.

Драсс отпихнул Эффи в сторону, и она хмуро осведомилась:

— Так мы все-таки попадем туда?

Не дожидаясь отклика на свой вопрос, она пустилась бежать. Странная вещь страх. Он занимает только определенную часть твоей головы, и сейчас там просто не осталось места, чтобы бояться еще и Драсса Ганло.

Дождь стал немного тише, но капюшон все-таки пришлось поднять. Клевиса нигде не было видно, и Эффи заглянула на козлы посмотреть, взял он лук или нет. Длинный, хорошо навощенный кожаный чехол лежал пустой, как змеиная кожа. Стало быть, Клевис ушел охотиться, несмотря на дождь. Странное дело — всем ведь известно, что дичь прячется, когда дождь идет. Разве что он уток собрался пострелять, хотя вряд ли. Он сам сказал, что скоморохи — отважные воины. Такие даже подраненные уплывут от него.

Не желая отходить далеко от повозки, Эффи пошла к лошадям. Их не выпрягли, только ослабили упряжь, чтобы они могли покормиться, и они дружно щипали свежий зеленый овес. Когда Эффи подошла, они подняли головы, позволив ей почесать себя за ушами и поугадывать, как их зовут. Окорок и Яичница? Гвоздь и Молоток?

Когда она дошла до Вора и Разбойника, из леса выбежал Клевис Рид. Свой шестифутовый лук он держал наперевес, как копье, и не производил ни малейшего шума. Увидев Эффи, он приложил палец к губам.

— Затягивай постромки, — приказал он, подойдя поближе. Он тяжело дышал и держался за сердце. Достав стрелу из колчана, он повернулся к лесу лицом. — Где Драсс?

— В фургоне, — шепотом ответила Эффи, затягивая сбрую на Воре. Клевис, должно быть, стар, раз участвовал в Речных Войнах, а бегает, как молодой. И не паникует. Не спуская глаз с опушки, он тонко, по-куропаточьи, свистнул, и Драсс тут же вылез наружу. Он весь раскраснелся от возни с грузом, но сразу смекнул, что дело неладно, и достал свой длинный, городской работы нож. Вслед за Клевисом он уставился на лес, но не увидел ничего, кроме лиственниц — они так намокли, что не колыхались от ветра.

Потом его взгляд упал на Эффи.

— Живо в повозку, — прошипел он и сбил ногой тормоз с колеса.

Эффи застегнула последнюю пряжку и отошла. Драсс уже взобрался на козлы и зажал вожжи в кулаке.

— Что ты видел? — спросил он у Клевиса.

Клевис все так же стоял позади фургона с наполовину натянутым луком, целясь в сторону леса.

— Горожан. Скорее всего это звероловы, застигнутые половодьем в клановых землях, но для капканщиков у них кони уж больно хороши. И мечи имеются.

Драсс, щелкая языком, стал поворачивать лошадей, чтобы уехать с речного берега. Эффи показалось, что с обоими мужчинами это случается не впервой. Слишком уж слаженно, без суеты они действовали: один правит лошадьми, другой охраняет.

Бегом устремившись к задку фургона, она услышала, как Драсс спрашивает:

— Сколько их?

— Пятеро. На четверть лиги пониже нас.

— Знают они, что мы здесь?

— Это одним богам ведомо.

Эффи вскочила на подножку как раз во время разворота. Клевис шел рядом со своим луком, прикрывая отступление. Он мотнул Эффи головой, давая знак забраться внутрь и уступить подножку ему. Ей хотелось остаться и посмотреть, но она знала, что кланнику лучше не перечить, и потому быстро залезла в свое темное укрытие. Повозка набирала ход, груз поскрипывал и ездил по полу, но Эффи смотрела не на него, а на Клевиса. Ему пришлось бегом догонять фургон, но лук он ослабил только перед самым прыжком на подножку. Повернувшись к Эффи спиной, он обвязался вокруг пояса веревкой, снова натянул лук наполовину и прицелился в сторону уходящего назад леса.

Эффи следила за ним через занавеску. Его серебристые волосы развевались на ветру, открывая затылок с набухшими венами. Он, должно быть, почувствовал ее взгляд, потому что обернулся и сказал:

— Сядь подальше, девонька! Чего ты тут не видала? Старика с согнутой в дугу деревяшкой?

Эффи неохотно отодвинулась. Повозка ехала по камням, раскачивая своими деревянными ребрами. Фонарь на крючке дребезжал, клетка, служившая ей сиденьем, болталась взад-вперед, точно в лодке. Эффи затошнило, и она, присев в уголке, попыталась унять бурю, взбаламутившую ее живот.

Время шло, но погоня так и не показалась. Эффи не понимала, почему кланники на своей собственной земле так боятся горожан, но ведь ей мало что было известно о жизни в пограничных кланах. Может быть, в Баннене опаснее, чем в Черном Граде.

— Тпру-у! — заорал вдруг Драсс. Повозка рывком остановилась, и Эффи швырнуло вперед. Одна из корзин, оторвавшись, грохнулась у самой ее головы.

— Ты цела там? — окликнул ее Клевис.

Эффи в ответ застонала. Она лежала, зарывшись носом в пол, и левое ухо жгло, как огнем.

— Впереди на дороге большая лужа, только и всего. Нам все равно пора сворачивать в лес. Думаю, тех звероловов мы больше уже не увидим. — Старик крикнул Драссу, и повозка снова тронулась.

Эффи, морщась, потрогала ухо. Корзина, падая, задела ее, и мочка распухла. Оторвав голову от пола, Эффи увидела на холщовой занавеске желтый блик — теплый как солнце, красивый, просто волшебный какой-то. Может быть, она лишилась чувств и ей это мерещится? Но если это сон, почему же тогда ухо так болит? Эффи повернула голову посмотреть, не просачивается ли свет спереди.

Тогда она увидела, что упавшая корзина лопнула и оттуда вывалились желтые слитки — золото.